Культура памяти

Культура памяти

Исследователи обнаружили, что наша культура помогает формировать то, как мы помним свое прошлое и как далеко простирается наша память. Спросите европейца о его самом раннем ярком воспоминании. Скорее всего, вы услышите нечто вроде: «Свадьба маминого брата, мне было три года», или «Папа принес в дом щенка. Мне было почти четыре». Такого рода ответы вам дадут и американцы. Все, что происходило до трех с половиной лист, для нас – чистый лист. Потому что все мы имеем то, что Фрейд назвал амнезией детства, – неспособность помнить самое раннее детство.

Однако если спросить коренного новозеландца о его самом раннем воспоминании, то окажется, что амнезия детства закончилась немного раньше. Первые воспоминания новозеландца будут касаться, например, посещения похорон родственника в возрасте двух с половиной лет. А вот китайский или корейский взрослый, с другой стороны, не вспомнит ничего раньше своего четырехлетнего возраста.

Конечно, память широко варьируется от человека человеку. Но за прошлое десятилетие исследователи обнаружили, что в разных культурах разница между первыми воспоминаниями может составлять до двух лет. А это уже не несколько месяцев, это значительный разрыв, который сразу рождает вопрос, почему так происходит. Этим вопросом занималась Мишель Лайхтман, психолог университета Нью-Хэмпшира. Она пришла к выводу, что причина кроется в функции памяти, в ее значении для разных культур. Другими словами, способ, которым родители и другие взрослые обсуждают события в жизни ребенка, влияет на то, как именно дети впоследствии будут помнить те события. Люди, которые растут в обществах, сфокусированных на индивидуальной истории каждого человека (западные страны), и люди, растущие в обществах, сосредоточенных на истории каждой конкретной семьи (новозеландцы), будут иметь разные и часто более ранние воспоминания детства, чем люди, которые растут в культурах наподобие азиатских, где ценят в первую очередь солидарность и сплоченность, а не обособленное существование.

Надо сказать, что изучать память в связи с принадлежностью к культуре начали до М. Лайхтман. В 1994 году психолог Мэри Маллен издала первое исследование, сравнивающее возрасты первых воспоминаний в разных культурах. Ее исследование было опубликовано в журнале «Познание»[12]. В ходе эксперимента она попросила более семисот студентов (европейцев, азиатов и американцев азиатского происхождения) описать их самые ранние воспоминания. Выяснилось, что у европейцев первые воспоминания случались примерно на полгода раньше, чем у азиатов и азиато-американцев. В следующем году Маллен провела такое же исследование с американцами европейского происхождения и коренными корейцами. В результате она нашла еще большее различие: разница между сроком первых воспоминаний – почти шестнадцать месяцев! Исследование было опубликовано в «Познавательном развитии»[13], и его результаты использовали уже другие ученые.

Например, Харлин Хэйн, изучающая культуру и память в университете Отаго (Дандин, Новая Зеландия), рассмотрела самые ранние воспоминания среди европейцев, азиатов и новозеландцев племени маори. Ее результаты были опубликованы в журнале «Память»[14]. Она показала, что в среднем, как в исследованиях Маллен, первые воспоминания азиатских взрослых были более поздними, чем у европейцев (в возрасте пятидесяти семи и сорока двух месяцев соответственно). Но Хэйн также нашла, что воспоминания взрослых маори были еще более ранними и относились к возрасту тридцати двух месяцев. А ведь это чуть больше двух с половиной лет!

Эти различия можно объяснить моделью социального взаимодействия, которую развила Кэтрин Нельсон, психолог в Городском университете Нью-Йорка. Согласно этой модели, автобиографические воспоминания не развиваются в вакууме; взамен мы сами кодируем воспоминания о событиях, когда обсуждаем их со взрослыми. Чем больше взрослые поощряют нас прясть сложный сюжет и детализированный сюжет рассказа, тем более вероятно, что впоследствии мы будем помнить детали.

Эта модель также применяется для объяснения различий в воспоминаниях между культурами. М. Лайхтман и ее коллега Дэвид Пиллмер исследовали эффект, который более внимательные матери оказывают на детей. Более тщательные матери тратят много времени на разговоры с детьми о прошлых событиях и поощряют их самих рассказывать им детализированные истории из ежедневной жизни. Менее тщательные, с другой стороны, говорят меньше о прошлых событиях и склонны задавать закрытые, а не открытые вопросы. Лайхтман пригласила преподавателя дошкольных классов посетить участниц ее эксперимента. На следующий день Лайхтман и ее коллеги заметили, как матери говорят со своими детьми об этом посещении, и определили, насколько матери использовали сильно детализированный или низко детализированный стиль беседы. Три недели спустя исследователи спросили детей, что они помнили о посещении. Результат оказался предсказуем: дети матерей, которые уделяли больше значения деталям, помнили больше подробностей[15]. В целом, как говорит Лайхтман, родители в азиатских культурах чаще общаются в низко детализированном стиле, чем родители в Соединенных Штатах.

А вот Х. Хэйн заметила, что культура маори даже больше сосредоточена на личной истории, чем американская: маори придают огромное значение прошлому – как личному, так и семейному. Ключ здесь – в семейности, в истории семьи, в противном случае между маори и американцами не было бы такого огромного отрыва в возрасте первых воспоминаний.

Еще один интересный момент, касающийся воспоминаний (и не только из детства): мы помним то, что нам нужно помнить. Лайхтман и другие ученые подчеркивают, что их исследования не подразумевают, что европейцы или маори имеют лучшую память, чем азиаты. Люди имеют такие типы воспоминаний, объясняет Лайхтман, которые нужны им, чтобы адаптироваться в своем обществе. В США, например, для социальной адаптации нужны детальные рассказы о детстве. По мнению Лайхтман, рассказать историю о личном прошлом – значит установить контакт с другим человеком. Это уместно в культуре, которая ждет, что каждый человек будет особым.

Во взаимозависимо ориентированных культурах центр силы – не в индивидуализме, а в тесных связях между людьми, которые индивидуализм, наоборот, ослабляет. Поэтому такие культуры ждут от людей гармонии межличностных отношений, умений вести совместную работу; при этом способ, которым люди устанавливают контакт друг с другом, реже предполагает глубоко личные воспоминания о событиях детства. Конечно, подобными историями делятся, но среди близких друзей: рассказывать такие вещи всем подряд не принято. В других культурах отношение к частному прошлому другого – совсем не такое. Как говорит Лайхтман, для многих американцев отсутствие такого демонстративного интереса к личному прошлому другого человека – это дикость, поскольку они считают, что самое главное, что делает нас такими, какие мы есть, – это наши личные воспоминания.

В некоторых культурах, которые она исследовала, личные воспоминания почти так же важны, как для американцев. В неопубликованном исследовании, касающемся взрослых людей из сельской Индии, Лайхтман обнаружила, что в течение интервью только двенадцать процентов участников вспомнили что-то специфическое из детства. Специфическое – это воспоминание вроде «В этот день я свалился с крыши сарая», которое отличается от общего воспоминания вроде «Я пошел в школу». Для сравнения: шестьдесят девять процентов американских участников продемонстрировали именно специфические воспоминания.

То, что есть культурологические различия в памяти, к настоящему времени полностью установлено; сейчас исследователи пытаются раскрыть подробнее причины того, что вызывает эти различия. Например, психолог Ки Ванг из Корнелльского университета, изучает китайско-американских иммигрантов, чтобы увидеть, чем их ранние детские воспоминания отличаются от воспоминаний коренных китайцев и коренных американцев. Лайхтман исследует различия между сельскими и городскими индийцами, стремясь понять, меняется ли внутри одной культуры способ обсуждения прошлого. Конечно, влияние культуры на память – это не новая идея, но Лайхтман стремится выявить широкое разнообразие механизмов, которые вызывают это влияние. Ее коллега по экспериментам Д. Пиллмер, работающий в университете Нью-Хэмпшира, тоже ведет исследования ранней памяти, но в несколько ином аспекте: он изучает воспоминания о самых ранних мечтах. Мечты – это всегда нечто глубоко личное, и единственный способ, которым кто-то может о них узнать, – это если вы сами ему расскажете. Поэтому для Пиллмера мечты – интересный тест модели социального взаимодействия. Он и его ассистент обнаружили, что, как они и предполагали, средний возраст европейцев для первой запомнившейся мечты – пять с половиной лет, в то время как азиаты помнят, о чем мечтали, с шести лет и четырех месяцев.