Заранее призываю к сочувствию

Заранее призываю к сочувствию

Раз эта книга должна послужить инструментом для обретения устойчивости к стыду, очень важно с самого начала предупредить, что многие истории в ней будет трудно читать – ведь о стыде иногда и слышать больно. Когда подруга, друг или член семьи рассказывает историю своего стыда или даже когда мы читаем о стыде незнакомого человека, мы так или иначе на это реагируем.

Если мы можем соотнести эту историю с собственным опытом, то поймем, что переживание может быть одновременно и болезненным, и, как ни странно, умиротворяющим. Боль возникает оттого, что мы не пускали в свое сознание какие-то вещи, а эта история заставила нас о них подумать. Умиротворение – потому что мы вдруг оказываемся не одиноки в своем страдании, мы не единственные, кто его испытывает. Одна из причин, по которой стыд имеет такую власть над нами, – его способность внушить нам чувство одиночества. Будто мы единственные, кто испытывает стыд, или каким-то образом отличаемся от всех остальных, да еще не в лучшую сторону. Когда мы слышим истории, которые отражают наши собственные переживания стыда, это помогает нам понять, что мы не одиноки в своих переживаниях. Конечно, если история попадает прямо в самое яблочко, нас самих вдруг может охватить стыд. И вместо того чтобы просто слушать и реагировать на рассказ другого, мы чувствуем, что переполняемся собственным стыдом.

Когда же мы слышим истории, которые далеки от нашего опыта, часто нашей первой реакцией бывает дистанцирование: «А моя мама так никогда бы не сказала», «А мне не встречались женщины, которым не нравится секс», «Наивная женщина, ее муж просто маньяк». Дистанцирование легко переходит в обвинение, осуждение и отвержение, а значит – делает эпидемию стыда еще более массовой. А теперь я приведу пример того, как я сама стараюсь сочувствовать.

Когда я брала интервью у Эллисон, девушки, у которой мама совершила самоубийство, меня ужаснула реакция ее друзей, соседей и даже учителей. Несколько месяцев после смерти матери она всюду слышала за собой шепот, люди намеренно избегали ее или задавали бестактные вопросы о подробностях случившегося. Сначала Эллисон переживала оттого, что ее незаслуженно отвергли, ведь она знала, что ни в чем не виновата и что психическая болезнь матери не может бросить тень на нее саму. Но люди все шептались, и в конце концов она сама поверила, что мамино самоубийство означает и ее собственную «неполноценность» (именно это слово она употребила). Тогда ее охватил стыд, и она почувствовала себя абсолютно отверженной и одинокой.

Я варилась в этом интервью две недели. Я очень сочувствовала и сопереживала Эллисон; но меня затопила злость, желание судить и обвинять. Я злилась на всех этих людей, которые не проявили ни капли чуткости и обошлись с ней так несправедливо. Несколько дней я анализировала свою реакцию на историю Эллисон и наконец пришла к некоторым нелицеприятным выводам. Во-первых, если мы хотим понять стыд, мы должны попытаться не только вникнуть в переживания Эллисон, но и в реакции окружающих ее людей. Мы не можем просто переложить стыд с плеч Эллисон на ее «бесчувственных соседей». Это было бы губительно. Во-вторых, надо копнуть глубже и честно спросить себя: а что бы мы делали, если бы сами были ее соседями или друзьями? Если бы я, например, пришла с работы и увидела у соседского дома полицию и «скорую помощь», то непременно пошла бы разузнать у других соседей, что случилось. Скорее всего, я не стояла бы около дома и не пялилась, потому что, как мне представляется, я выше этого – или, по крайней мере, я хочу, чтобы мои соседи думали, что я выше этого. Зато я позвонила бы кому-нибудь, кто уже в курсе, а это еще хуже. Возможно, я была бы точно так же виновата в разговорах о случившемся, в рассуждениях о причинах самоубийства, в любопытстве к деталям и в ложных умозаключениях. Я прямо слышу наш разговор, все эти «я чувствовала, что с ней что-то не то» и «знаешь, я однажды видела, как она…». Возможно, я даже делала бы предположения о психическом состоянии отца Эллисон или самой девочки после пережитого горя. Может быть, мне даже было бы неприятно отпустить дочь поиграть к ней в дом.

Другими словами, я могла бы проявить ровно те же качества, к которым испытала такую ненависть и которые сначала отказывалась понимать. Почему? Потому что я отвратительная личность, такая же как учителя, соседи и друзья Эллисон? Нет, потому, что я человек, а ситуации, подобные этой, могут ввергнуть нас в страх, тревогу, горе, а иногда даже в наш собственный стыд. И чтобы смягчить эти слишком сильные чувства, мы стремимся поговорить с другими – иногда выбирая для этого фантастически вредные и пагубные способы, например сплетничаем и отвергаем кого-то.

Если мы действительно хотим понять самую суть стыда, нам следует не только знать, как переживается стыд, но и понимать другое. Например, когда и почему мы сами начинаем стыдить других, как выработать в себе устойчивость к стыду и каким образом мы можем сознательно попытаться не стыдить других. Не все рассказанные истории отзовутся в нашем собственном опыте, но, полагаю, часть из них покажутся неприятно знакомыми. Наш уровень устойчивости к стыду во многом зависит от нашего умения выстраивать отношения с людьми. Во имя этих отношений мы должны понять, что нас объединяет, когда дело касается стыда.