Очерк языка «моего мира»

Очерк языка «моего мира»

Не берусь утверждать, что смысл моих стереотипных жестов и действий тот же, что и у других, пользующихся такими же жестами. И тем не менее, хотя словами я говорю на языке «их мира» — жесты были и остаются для меня более важным языком «моего мира».

Иногда эти жесты были более или менее намеренными, хотя и совершались бессознательно. В других случаях — навязчивы, совершались против воли, однако и тогда были явным образом связаны с какими-то психо-эмоциональными стимулами. Многие из них использовались исключительно для самоуспокоения, достижения чувства безопасности, снятия невыносимого напряжения и досады. В других случаях, хотя и казалось, что жесты эти направлены на меня саму, за ними стояло желание начать общение или понять что-то в «их мире». Понимание этого ускользало от меня до последнего времени; сейчас мне удалось сознательно, свободно и с добрыми чувствами обдумать свое необычное поведение в детстве. Только намеками и символами осмеливалась я «сказать» нечто «слишком важное», чтобы говорить об этом напрямую. Такова была загадочная природа моей парадоксальной ловушки.

На случай, если значение этих жестов поможет кому-то из «вашего мира» понять мой язык и научиться общаться с узниками своей внутренней тюрьмы так, как они готовы и способны — поясню вкратце и в самых общих чертах, что эти жесты для меня значили.

Попарное или групповое сопоставление предметов

У меня это было частью навязчивого поведения; однако была у него и психо-эмоциональная сторона. Я устанавливала связи между вещами. Показывала, что между двумя или более предметами могут существовать какие-то отношения. Самым объективным, конкретным и неопровержимым образом — через предметы — я снова и снова доказывала себе, что такая связь возможна, что она существует, что, возможно, в один прекрасный день я научусь чувствовать и принимать такие отношения и в «их мире». Я всегда ощущала себя внутри этого мира предметов.

Упорядочивание предметов и символов

Раскладывая предметы «по полочкам», я убеждалась в том, что у каждого из них есть свое место — и это давало надежду, что и я когда-нибудь найду свое неоспоримое место, почувствую себя частью «их мира». Кроме того, упорядочивая предметы, я делала это символическое представление «их мира» более понятным.

Раскладывание предметов по определенной системе

Чувство постоянства. Уверенность в том, что вещи остаются одними и теми же достаточно долго, чтобы понять их неотъемлемое место в той сложной ситуации, которая окружала меня.

Как круги или границы вокруг меня, они символически оберегали от вторжения «их мира» в мое личное пространство.

Навязчивое моргание

Моргание у меня было нервным тиком, связанным с синдромом Туретта; но, кроме этого, на подсознательном уровне я использовала его как элемент процесса обработки зрительной информации. В первом случае моргание возникало в ответ на сверх-стимуляцию и эмоциональный стресс. Во втором — моргание превращало то, что я видела, в своего рода «раскадровку»: замедляло, отстраняло и, следовательно, делало не столь угрожающим. Нечто похожее испытывала я также, если очень быстро включала и выключала свет (хотя в других случаях это был чисто бессознательный поведенческий тик).

Включение и выключение света

Похоже на предыдущее; но к этому добавлялось щелканье выключателя — безличная и доступная связь с явлениями внешнего мира, как звонок или музыка. Щелканье выключателем дает также приятные тактильные ощущения, чего не бывает при других прикосновениях, и чувство безопасности. Чем более ритмично и предсказуемо это происходило, тем увереннее я себя чувствовала.

Бросание предметов

У этого действия две стороны. Во-первых, оно связано с проблемой восприятия зрительной информации. Поступающую визуальную информацию мое сознание обрабатывало «пошагово», и потому я не могла воспринимать глубину. Отправляя предмет в полет через пространство, я как бы наглядно убеждалась, что пространство все-таки трехмерно: это было увлекательно и завораживающе. На эмоциональном уровне бросание вещей было для меня связано с жаждой свободы. Оно доказывало, что побег на свободу возможен. Свобода, о которой идет речь, — это на символическом уровне свобода испытывать положительные эмоции, не опасаясь боли, и свобода беспрепятственно их выражать, также ничего не страшась.

Прыжки

Прыжки для меня были не только механизмом, позволяющим справляться с гиперактивностью, тревогой и яростью, но и способом обработки информации. Ритмичные прыжки вверх-вниз словно бы позволяли хаосу информации уложиться в моем мозгу. На эмоциональном уровне прыжки часто имели и иное значение. Прыжок с высоты напоминал мне бросание вещей в пространство — это было более прямое выражение все того же желания бежать. И это действие давало мне надежду: оно подтверждало, что понятие «свободного полета» существует — а значит, и связанное с ним чувство, которого мне сейчас не хватает, тоже когда-нибудь ко мне придет. Кроме того, прыжки представляют собой такое же ритмичное движение всего тела, как и раскачивание.

Перекатывание с одной ноги на другую

Чаще всего это движение представляло собой тик при синдроме Туретта, захватывающий крупную моторику; однако временами это бывало подсознательное, но относительно целенаправленное поведение, имеющее целью самостимуляцию.

Когда я ставила одну ногу вперед и перекатывалась с ноги на ногу, я, кроме того, на собственном опыте испытывала трехмерность пространства — концепцию, которую мой мозг, как часто казалось, принимал с трудом. Раскачиваясь и передвигаясь в пространстве, и при этом не спуская глаз с какого-то предмета, я достигала того же эффекта, что и от передвижения предмета перед глазами; это движение позволяло мне фиксировать внимание на предмете, так что он не «исчезал».

На эмоциональном уровне я всегда ощущала тьму, отделяющую меня от «их мира». Чтобы преодолеть эту воображаемую тьму, требовалось совершить прыжок — возможно, поэтому я раскачивалась вперед-назад, перекатываясь с ноги на ногу, точь-в-точь как перед физическим прыжком. «На старт… внимание… прыгай через темноту на другую сторону!» — так можно описать мои чувства. Странно, но, когда другие побуждали меня прыгнуть, я часто пугалась и отказывалась. Однажды мне пришлось бежать через несколько барьеров: я с грохотом сбивала их ногами, потому что в последний момент мне было страшно прыгать.

Зачем раскачиваться, трясти руками, биться головой, щелкать по предметам, хлопать себя по подбородку

За многочисленными движениями этого типа стояли, с одной стороны, «перепады» в восприятии визуальной информации и связи с собственным телом, с другой, оцепенение, вызванное множественными аллергиями и проблемами метаболизма. На эмоциональном уровне, однако, эти движения часто создавали ощущение безопасности и освобождения; они снижали внутреннюю тревожность, напряжение и страх. Чем сильнее и страннее было движение — тем, значит, сильнее было чувство, которое я стремилась побороть.

Стук головой обо что-либо

Иногда он был связан с мозговыми нарушениями из-за аллергии и метаболических проблем. Иногда он временно снижал внутричерепное давление (возможно, за счет усиления кровообращения). Но на эмоциональном уровне это имело другой смысл. Я билась головой обо что-то, чтобы справиться с напряжением и создать глухой ритмичный звук в голове, когда сознание мое вопило слишком громко и неспособно было переключиться на мычание или простенький напев, которыми я обычно себя успокаивала.

Кажется, что взгляд направлен не на предмет, а на что-то позади него

Использование периферийного зрения связано и с расстройствами восприятия зрительной информации, и со Страхом Открытости. На эмоциональном уровне это часто было попыткой понять, что происходит рядом со мной, избежав при этом страха благодаря непрямому взгляду. Зрительная агнозия, одна или в сочетании с «отключениями», вызванными Страхом Открытости, часто приводила к тому, что, глядя на вещи в упор, я переставала понимать их смысл и значение. Именно использование периферийного зрения помогло мне так много усвоить в последний год в начальной школе, хотя учитель понятия не имел о том, что это единственный доступный мне способ восприятия вещей в их полноте. То же самое происходило у меня и с обучением музыке: когда я смотрела на свои пальцы и задумывалась о том, что они делают, — я теряла способность играть. Если же смотрела в сторону и переключалась «на автопилот» — музыка лилась свободно, и я начинала сочинять ее сама.

Ничто в моей жизни не могло происходить «напрямую». Мне требовалось постоянно обманывать свое сознание — только так я расслаблялась настолько, что могла что-то воспринять и усвоить.

Смех

Зачастую выражение страха, напряжения и тревоги. Истинные мои чувства часто были слишком хорошо защищены; я не могла выражать удовольствие напрямую, таким явным образом, как через смех. Кэрол постоянно смеялась. Она была не чем иным, как воплощением моего страха перед чувствами, принявшего облик «веселого», постоянно смеющегося, социально приемлемого персонажа.

Хлопанье в ладоши

Хотя у меня хлопанье в ладоши было непроизвольным тиком, частью синдрома Туретта, имело оно и эмоциональное содержание. Хлопанье в ладоши могло обозначать удовольствие. Оно также обозначало окончание одного события или действия и переход к другому. Кроме того, в ладоши я хлопала для того, чтобы вывести себя из состояния «сна наяву».

Взгляд в пустоту, «сквозь» людей и предметы, вращение предметов, кружение на месте, бег по кругу

Способ потерять ощущение себя, чтобы расслабиться или справиться с тоской, возникающей оттого, что я не могла ощутить или выразить какие-либо чувства к тому, что делаю. В более сильном смысле это своего рода психическое «обезболивающее», позволяющее эмоционально облегчить пребывание в ловушке моего святилища-тюрьмы — Страха Открытости.

Разрывание бумаги

Я рвала бумагу в ярости, а кроме того, символически разрывала таким образом близость, которая мне угрожала. Символический акт отделения от других, призванный снизить страх. Часто я делала это, когда мне приходилось с кем-то прощаться — как будто мне требовалось предварительно разрушить близость символически, чтобы не чувствовать опустошенности и потери.

Битье стекла

Стекло имело для меня большое значение: я часто клала предметы, на которые мне хотелось посмотреть, под стеклянные сосуды. Это отгораживало их от всего прочего, не позволяло им раствориться в бушующем море второстепенной информации, а также делало их разглядывание эмоционально безопасным — ведь они отделены от меня, находятся где-то «там», под стеклом. Разбивание стекла было эмоционально связано с этим контекстом. Символически я разбивала невидимую стену, отделяющую меня от остальных, а также, может быть, стену между сознанием и бессознательным.

Завороженность цветными и блестящими предметами

Это связано с понятием красоты в простоте. Кроме того, это метод самогипноза, необходимый, когда надо успокоиться и расслабиться. Близость с тем или иным человеком я часто воспринимала через определенный предмет — даже независимо от того, был ли этот предмет в реальности как-то с ним связан. Голубой цвет всегда обозначал для меня тетю Линду, ярко-желтая позолоченная пуговица — одну подругу, осколок цветного стекла — реальную Кэрол, которую я встретила в парке, клетчатая «шотландка» — бабушку, и так далее. Эти связи я выводила из того, что предметы давали мне «ощущение» соответствующих людей. Кроме того, цвета и преломление света были игрушками для ребенка, в мире которого часто недоставало вещей и значений.

Нанесение себе повреждений, а также выходки, сознательно шокирующие окружающих

Так я проверяла, реальна ли я сама и другие люди. Поскольку я никого не воспринимала напрямую — все чувства, так сказать, задерживались на входе и проходили некий психический контроль — легко было усомниться в чьем-то существовании. Кроме того, делая то, что нельзя, я утверждала свое право быть личностью, а не воплощением чьих-то планов и не патологией; как ни парадоксально, безумные выходки становились для меня важными этапами выработки самосознания.

Сознательная неопрятность

У меня это началось в полусознательном состоянии. На мой взгляд, это было подсознательное движение к самоосознанию и к «свободе быть». Делая это, я вырывалась из тисков чрезмерно жесткого самоконтроля — возвращала себе свободу именно в той области, где от нас так жестко требуют послушания и самоконтроля, где так легко возбудить в окружающих отвращение. В то же время я не выдерживала того, что я вынуждена подчиняться, но не получаю за это никакого эмоционального вознаграждения. Это был акт самоопределения, доказывающий, что я способна отказаться от самоконтроля в обмен на контроль над ожиданиями и реакциями окружающих. Уверенность в своей «свободе быть», которую обретаем мы благодаря этому действию, дает нам мужество продолжать свои попытки выйти в мир. Я прошла через это один раз — и в результате снова нашла в себе мужество выйти из аутистической отрешенности. Понятно, что родителям это пришлось не по душе; однако, должна сказать, для меня это был важный шаг вперед. Кроме того, этот способ позволяет символически сделать окружающее пространство частью «своего мира» — а это начало признания того мира, что существует за пределами нашего тела. От тела — к комнате. От комнаты — к дому. От дома — к улице. От улицы — к миру.

Безопасные физические контакты

Такие, которые не угрожают пленить тебя или поглотить. Например, расчесывание волос или щекотка. Пощекотать предплечье — безопасное прикосновение, ведь это достаточно периферийная часть тела. Кроме того, это не столь личностное, не столь социально значимое прикосновение, как, например, к лицу. Поэтому для того, кто касается, оно имеет меньше социальной значимости. Волосы — тоже достаточно «отдаленная» часть тела. В сущности, прикосновение к волосам находится где-то на грани: ведь тот, чьих волос ты касаешься, напрямую этого не ощущает. Любые иные прикосновения либо ощущаются как боль, либо превращают тебя в «бесчувственное дерево». Как будто прикосновение, для всех вокруг означающее нежность и ласку, ранит твой дух столь сильно, что он предпочитает на время покинуть тело.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.