Глава 11
Глава 11
На следующий день Эрнест торопливо записывал клинические замечания, стараясь успеть до начала второго сеанса Каролин. День выдался тяжелым, но Эрнест не чувствовал усталости: успешная терапия всегда давала ему силы, поэтому этот день принес ему удовлетворение.
По крайней мере, он был доволен четырьмя пациентами из пяти. Пятый пациент, Брэд, как обычно, потратил все время на подробный и утомительный отчет о том, как он провел эту неделю. Многие пациенты, подобные ему, казалось, физически не способны пользоваться терапией. Эрнест не раз пытался вывести его на более глубокие уровни личности, но всякий раз неудачно. Эрнест даже предположил, что другое психотерапевтическое направление, может, даже бихевиоризм, будет более эффективным в борьбе с хронической тревожностью Брэда и его болезненной нерешительностью. Однако стоило ему завести об этом речь, Брэд начинал вдруг рассыпаться в любезностях, говоря о том, сколько пользы принесла ему терапия, что пропали приступы паники, и о том, как ценил он работу с Эрнестом.
Эрнест больше не видел перспективы в элементарном сдерживании тревожности Брэда. Он был так же недоволен Брэдом, как и Джастином. У Эрнеста появились новые критерии качества терапевтической работы: теперь он был доволен лишь тогда, когда его пациенты были откровенны, шли на риск, испытывали новые возможности и — что казалось наиболее важным — были готовы сконцентрироваться на исследовании промежуточного пространства, пролегающего между пациентом и терапевтом.
На последней супервизорской консультации Маршал отругал Эрнеста за то, что он имеет наглость думать, что идея сосредоточения на этом «между» была чем-то оригинальным; последние восемьдесят лет аналитики все свое внимание уделяли исключительно переносу, иррациональным чувствам пациента к терапевту.
Но Эрнест не сдавался и продолжал делать заметки для статьи, посвященной терапевтическим взаимоотношениям, под названием «Пространство между пациентом и терапевтом: аутентичность в терапии». В отличие от Маршала он был уверен в том, что через привлечение внимания не к переносу — искаженным, не соответствующим действительности отношениям, — но к аутентичным, настоящим отношениям между пациентом и терапевтом ему удастся принести нечто новое в психотерапию.
Разрабатываемый Эрнестом терапевтический подход требовал большей откровенности с пациентами, фокусировки на их реальных «мы-отношениях» в кабинете терапевта. Он всегда думал, что терапевтическая работа состоит из выявления и устранения всего того, что пагубно сказывается на отношениях «терапевт—пациент». Радикальный эксперимент с откровенностью, который Эрнест проводил с Каролин Аефтман, был лишь очередным логическим этапом в эволюции его нового психотерапевтического подхода.
Сегодняшний день принес Эрнесту не только удовлетворение от проделанной работы: ему достался и отдельный бонус. Пациенты подарили ему два кошмарных сна, которые он с их разрешения использует в книге, посвященной страху смерти. До приезда Каролин оставалось пять минут, и он начал набивать эти сны на компьютере.
Первый был лишь обрывком сна:
Я пришла в ваш кабинет на сеанс. Вас там не было. Я оглянулась и на вешалке увидела вашу соломенную шляпу — внутри она вся была покрыта паутиной. На меня нахлынула грусть.
Маделейн, которой этот сон приснился, страдала от рака груди и буквально на днях узнала, что рак перешел и на позвоночник. В ее сне жертвой оказывался другой: смерть и разложение грозят не ей самой, но терапевту, который исчез, оставив лишь затянутую паутиной соломенную шляпу. Или, думал Эрнест, сон может отражать ее ощущение потери мира: если ее сознание отвечает за форму, содержание и смысл «объективной» реальности — весь ее личностно значимый мир, тогда с уничтожением сознания исчезнет все.
Эрнест привык работать с умирающими пациентами.
Но от этого образа — его любимая панама, оплетенная паутиной, — его бросило в дрожь.
Второй сон рассказал Мэтт, шестидесятичетырехлетний терапевт:
Я бродил по высокой отвесной скале на побережье Биг-Сур и наткнулся на небольшую речку, впадающую в Тихий океан. Подойдя ближе, я с удивлением заметил, что река течет прочь от океана, течет в обратную сторону. Потом я увидел сгорбленного старика, который напомнил мне отца. Он стоял у реки, одинокий и сломленный. Я не мог подойти к нему, потому что спуска там не было, и я пошел дальше. Скоро я увидел другого старика, еще более сгорбленного. Возможно, это был мой дед. До него мне тоже не удалось добраться, и я проснулся, расстроенный и обеспокоенный.
Мэтта пугала не смерть как таковая, но смерть в одиночестве. Его отец, хронический алкоголик, умер несколько месяцев назад, и, хотя они постоянно конфликтовали, Мэтт не мог простить себе, что оставил отца умирать в одиночестве. Он боялся, что ему тоже суждено умереть одиноким, бездомным, как умирали все мужчины в его семье. Когда тревога охватывала его посреди ночи, Мэтт успокаивал себя тем, что садился у кроватки своего восьмилетнего сына и прислушивался к его дыханию. Его преследовала фантазия, в которой он и Два его сына плывут по океану, далеко от берега, и дети с любовью помогают ему навеки скрыться в глубине волн. Но, так как он не помог отцу и деду, когда те умирали, он не верил, что заслужил таких детей.
Река, текущая вспять! Река, уносящая сосновые шишки и хрупкие дубовые листья в гору, от океана. Река, текущая назад, в золотое время детства и воссоединения первобытной семьи. Потрясающий визуальный образ времени, повернувшего вспять, стремления вырваться из рук судьбы, старения и исчезновения! Эрнест не уставал восторгаться художником, скрытым в каждом пациенте; ему часто хотелось почтительно снять шляпу перед производите-лем снов, обитателем бессознательного, который каждую ночь, год за годом сплетает шедевры иллюзий.
За стеной, в приемной Кэрол тоже делала записи: заметки о первой встрече с Эрнестом. Она отложила ручку и перечитала написанное:
ПЕРВЫЙ СЕАНС 12 февраля 1995 года
Доктор Лэш неуместно неформален. Навязчив. Настаивал, невзирая на мои протесты, чтобы я называла его по имени, Эрнест… прикоснулся ко мне в первые же тридцать секунд — за локоть, когда я входила в кабинет… очень нежен — прикоснулся ко мне опять, к руке, когда давал мне салфетку… выяснял, что меня беспокоит, историю моей семьи… на первом же сеансе начал настойчиво выжимать из меня вытесненные воспоминания о сексуальном насилии! Слишком много, слишком быстро — это ошеломило, смутило меня! Говорил о своих чувствах… говорил, важно, чтобы мы стали очень близки… просит задавать вопросы о его жизни… обещает быть полностью откровенным, рассказать мне все… с одобрением отзывался о моем романе с доктором Куком… провел со мной на десять минут больше… настоял на прощальных объятиях…
Она была довольна собой. «Эти записи мне очень пригодятся, — думала она. — Правда, не сейчас. Но в один прекрасный день они покажутся кому-нибудь — Джастину, моему юристу, государственному комитету по этике — крайне любопытными». Кэрол закрыла блокнот. Ей нужно собраться перед встречей с Эрнестом. События последних Двадцати четырех часов не лучшим образом сказались на ее мыслительных способностях.
Когда она пришла домой вчера вечером, на двери висела записка от Джастина: «Я вернулся за вещами». Задняя дверь была взломана, и он унес все, что она не успела уничтожить: свои ракетки для ракетбола, одежду, туалетные принадлежности, обувь, книги, а также вещи, которые принадлежали им обоим: книги, фотоаппарат, бинокль, CD-плеер, большую часть их коллекции компакт-дисков, несколько кастрюль, чашек и стаканов. Он даже взломал ее кедровый секретер и унес свой компьютер.
Взбешенная Кэрол позвонила родителям Джастина, чтобы сообщить, что она собирается засадить их сына за решетку, а они окажутся в камере по соседству, если они будут оказывать хоть какую-нибудь помощь своему сыну-уголовнику. Она позвонила Норме и Хитер, но лучше от этого не стало. На самом деле стало еще хуже. Норма была слишком озабочена собственными проблемами с мужем, а Хитер своим нежным голоском напомнила ей, что Джастин имеет полное право на принадлежащие ему вещи. Она не могла обвинить его в краже со взломом или незаконном проникновении в чужое жилище: это был его дом и она не имела права менять замки или пытаться помешать ему попасть в дом каким-либо иным способом, не имея на то специального ордера.
Кэрол знала, что Хитер права. Она не получила в суде ордер, запрещающий ему вход в ее владения, потому что никогда — даже в самом страшном сне — не могла себе представить, что он решится на подобную акцию.
И в довершение ко всему утром, одеваясь, она обнаружила, что из всего ее нижнего белья были аккуратно вырезаны кусочки ткани из промежности. И, словно для того, чтобы у нее не оставалось сомнений в том, каким образом это произошло, в каждой паре Джастин оставил по кусочку галстуков, которые она изрезала на куски и побросала в его шкаф.
Кэрол была ошеломлена. Это не Джастин. Не тот Джастин, которого она знала. Нет, один Джастин не смог бы это проделать. У него не хватило бы духу. И воображения.
260
Это могло произойти только в том случае… единственный человек, который мог бы все это так обставить, — это Эрнест Лэш! Она подняла глаза и увидела перед собой его — собственной персоной. Он кивал ей своей жирной головой, приглашая пройти в кабинет! Чего бы мне это ни стоило, ты, сукин сын, пообещала Кэрол, сколько бы это ни заняло времени, что бы мне ни пришлось сделать, я оставлю тебя без работы.
«Итак, — произнес Эрнест, когда они уселись, — что представляется вам важным сегодня?»
«О, столько всего. Мне нужно собраться с мыслями. Я не могу понять, почему я так взволнована».
«Да, на вашем лице отражается эта внутренняя работа».
О, прекрасно, прекрасно, ты, дурень чертов, подумала Кэрол.
«Но мне трудно читать ваше лицо, Каролин, — продолжал Эрнест. — Какое-то возмущение, может быть. Некая грусть».
«Ральф, мой последний терапевт, говорил, что существуют четыре базовых чувства…»
«Да, — мгновенно отозвался Эрнест. — Боль, грусть, ярость, радость. Так легко запомнить».
Легко запомнить? Да уж, в этой профессии мозги выдают в кредит, подумала Кэрол. Односложные слова! Все вы, кретины, одинаковые. «Мне кажется, что я все это чувствую, Эрнест».
«Как это, Каролин?»
«Ну, «ярость» по поводу проблем в моей жизни. Мы говорили о некоторых из них в прошлый раз: мой брат, особенно мой отец. И «боль» — тревога — когда я думаю о ловушке, в которой оказалась в ожидании смерти своего мужа. И «грусть», наверное, когда я думаю о том, сколько лет потеряла в этом неудачном браке».
«А радость?»
«О, с этим просто. «Радость» — это когда я думаю о вас и о том, как мне повезло с вами. Я думала о вас, о том, что я увижу вас сегодня, — вот что дало мне силы пережить эту неделю».
«Расскажите мне об этом».
Кэрол сняла сумку с колен, поставила ее на пол и элегантно скрестила длинные ноги. «Вы заставляете меня краснеть». Она помолчала — сама скромность! Прекрасно, думала она. Но не торопись, только не торопись, Кэрол. «На самом деле я всю неделю фантазировала о вас. Это были эротические фантазии. Но вы, наверное, привыкли, что ваши пациентки находят вас привлекательным».
При мысли о том, что Каролин фантазирует о нем, может, даже мастурбирует на эти фантазии, Эрнест почувствовал возбуждение. Он думал, как лучше отреагировать на это — отреагировать честно.
«Вы же привыкли к этому, Эрнест? Вы просили меня задавать вам вопросы».
«Каролин, в вашем вопросе есть что-то, что смущает меня, и я пытаюсь понять почему. Думаю, потому, что из этого следует, что то, что происходит здесь между нами, есть нечто стандартизированное, нечто предсказуемое».
«Кажется, я не понимаю вас».
«Понимаете, вы для меня уникальны. Ваша жизнь, ваша ситуация уникальны Поэтому, когда вы спрашиваете меня, происходит ли так всегда, это кажется мне несколько неуместным».
Кэрол придала своим глазам мечтательное выражение.
Эрнест смаковал свои слова. Потрясающий ответ! Нужно не забыть эти слова, чтобы использовать в статье про промежуточное пространство. Но Эрнест также понимал, что с его подачи сеанс переключился на безличные абстракции, и попытался быстро исправить ситуацию: «Но, Каролин, я ушел в сторону от вашего вопроса… что вы хотели узнать?»
«Я хотела узнать, как вы относитесь к тому, что я нахожу вас привлекательным, — ответила Кэрол. — Я так много думала о вас на этой неделе… о том, что было бы, если бы мы с вами случайно, может, на одной из ваших лекций встретились как мужчина и женщина, а не как терапевт и его клиент. Знаю, я должна рассказать вам об этом, но мне трудно это сделать… Я стесняюсь… может, вы сочтете это — я имею в виду, мои слова — отвратительными. Я и сама чувствую себя отвратительной».
Очень, очень хорошо, думала Кэрол. Черт возьми, у меня здорово это получается!
«Ну что, Каролин, я обещал, что буду честен с вами. А правда состоит в том, что мне приятно слышать, что женщина — должен сказать, женщина очень и очень привлекательная — находит привлекательным меня. Как и большинство людей, я не уверен в своей физической привлекательности».
Эрнест замолчал. Так сердце колотится. Я никогда не общался с пациентами на такие личные темы. Мне понравилось говорить ей о том, что она привлекательна, — это заводит меня. Наверное, я сделал ошибку. Она может подумать, что я соблазняю ее. Но она кажется самой себе отвратительной. Она не знает, насколько она хороша собой. Почему бы не устроить для нее небольшое подтверждение, небольшую проверку ее внешности?
Кэрол же ликовала — впервые за несколько недель. «Очень привлекательная женщина». Бинго! Помнится, Ральф Кук говорил мне то же самое, слово в слово. Он с этого начал. И именно эти слова говорил мне отвратительный доктор Цвейзунг. Слава богу, мне хватило ума назвать его подонком и уйти. Но они оба, наверное, проделывают сейчас то же самое с другими жертвами. Если бы я только додумалась собрать доказательства, прикончить этих ублюдков! Теперь я могу сделать это. Если бы я только положила диктофон в сумочку. В следующий раз! Я же не думала, что он так скоро проявит свою похотливую сущность.
«Но, — продолжал Эрнест, — чтобы быть полностью честным с вами, должен заметить, что я не принимаю ваши слова на свой счет. Вы говорите обо мне, но реагируете вы не на меня, а в гораздо большей степени на мою роль».
Его слова захватили Кэрол врасплох. «Что вы имеете в виду?»
«Вернитесь на пару шагов назад, Кэрол. Давайте дадим беспристрастную оценку последним событиям. В вашей жизни произошли ужасные вещи; вы держали все в себе, мало с кем делились своими переживаниями. У вас были ужасные отношения с мужчинами, которые имели важное значение в вашей жизни: ваш отец, ваш брат, ваш муж и… Расти, да? Так звали вашего школьного приятеля? И единственный человек, с которым вам было хорошо, — это ваш бывший терапевт, но и он умер, покинул вас.
А потом вы приходите сюда, ко мне и впервые, рискуя, рассказываете мне обо всем. С учетом всего этого, Каролин, разве можно удивляться тому, что у вас возникли сильные чувства ко мне? Не думаю. Вот что я имел в виду, когда говорил, что это моя роль, а вовсе не я сам. К тому же вы испытывали сильные чувства к доктору Куку. Неудивительно, что мне по наследству перешла некоторая их часть, то есть произошел перенос этих чувств на меня».
«Вот с этим я согласна, Эрнест. Я начинаю испытывать к вам те же чувства, что и к доктору Куку».
Короткая пауза. Кэрол не сводила глаз с Эрнеста. Маршал бы выждал. Но не Эрнест.
«Мы обсуждали «радость», и я ценю вашу честность. Могу я попросить вас вернуться к остальным трем чувствам? Посмотрим. Вы сказали, что вы испытываете «ярость», вспоминая о проблемах прошлого, особенно связанных с мужчинами в вашей жизни; «боль» вызывает западня, в которой вы оказались вместе с вашим мужем; а «грусть»… «грусть»… напомните мне, Каролин».
Кэрол вспыхнула. Она забыла, что рассказывала ему. «Я и сама забыла, что это было: я слишком взволнована и не могу сосредоточиться». Так не пойдет, подумала она. Мне нельзя забывать роль. Избежать таких накладок можно только одним способом — я не должна врать про себя, за исключением, разумеется, того, что касается Джастина.
«А, я вспомнил, — сказал Эрнест. — «Грусть» из-за сожалений, которые у вас накопились, — «потерянные годы», так вы, кажется, сказали. Знаете, Каролин, эта мнемоника «боль, грусть, ярость, радость» слишком упрощенная. Вы умная женщина, и, боюсь, это вас покоробит. Но сегодня она сработала. Проблемы, ассоциирующиеся с каждым из четырех этих чувств, — это как раз то, что нам нужно. Давайте разберемся с этим».
Кэрол кивнула. Она была разочарована тем, что они так быстро ушли от разговора о ее привлекательности. «Терпение, только терпение, — напомнила она себе. — Вспомни Ральфа Кука. Они так обычно и делают. Сначала они завоевывают твое доверие; потом ты попадаешь в полную зависимость, они становятся жизненно необходимы тебе. И только потом они принимаются за свое. Избежать этого невозможно. Ему нужно дать пару недель. Надо сделать так, чтобы он сам был инициатором всех изменений».
«С чего начнем?» — поинтересовался Эрнест.
«С грусти, — предложила Кэрол. — Мне грустно думать о тех годах, которые я провела с мужчиной, которого терпеть не могу».
«Девять лет, — сказал Эрнест. — Значительная часть вашей жизни».
«Очень значительная. Как бы мне хотелось вернуть ее».
«Каролин, давайте попробуем выяснить, почему вы расстались с этими девятью годами».
«Я уже пыталась разобраться в этом с другими терапевтами. Все без толку. И не кажется ли вам, что работа с моим прошлым уведет нас от настоящего, от моей дилеммы?»
«Хороший вопрос, Каролин. Доверьтесь мне. Я не старьевщик. Тем не менее прошлое — это часть вашего актуального самосознания. Прошлое — это те очки, сквозь которые вы смотрите на настоящее. Чтобы знать о вас все, я должен смотреть на мир так, как смотрите вы. Мне также нужно знать, как вы принимали решения в прошлом, чтобы помочь вам принимать более эффективные решения в будущем».
«Понимаю», — кивнула Кэрол.
«Итак, расскажите мне о своем браке. Как вы решили выйти замуж и как вы оставались девять лет с человеком, которого не любили?»
Кэрол, не отступая от решения не уходить далеко от истины, честно рассказала Эрнесту о своей семейной жизни, изменив лишь географию и фактические детали, которые могли вызвать у Эрнеста подозрение.
«Я познакомилась с Уэйном, когда еще училась в юридическом колледже. Я работала секретарем в юридической компании Эванстона, и мне было передано дело, связанное с бизнесом отца Уэйна. Он был владельцем процветающей сети обувных магазинов. Мы с Уэйном проводили много времени вместе. Он был красивый, мягкий, преданный, задумчивый и собирался через год-два принять пятимиллионный бизнес. У меня вообще не было денег, зато была куча долгов по студенческим ссудам. Я сразу решила выйти за него замуж. Это было дурацкое решение».
«Почему?»
«Через несколько месяцев совместной жизни я стала более реалистично оценивать достоинства Уэйна. Я скоро поняла, что «мягкость» была следствием не доброты, но трусости. «Задумчивость» превратилась в катастрофическую нерешительность. «Преданность» стала удушливой зависимостью. А «богатство» обратилось в прах, когда обувной бизнес его отца обанкротился через три года».
«А привлекательность?»
«Бедный красавчик-болван плюс доллар пятьдесят — это чашка капуччино. Это было крайне неудачное решение — решение, которое сломало мне жизнь».
«Как вы приняли это решение?»
«Я знаю, что этому предшествовало. Я уже рассказывала вам, что парень, с которым я встречалась в старших классах, бросил меня, когда я училась на втором курсе колледжа, без объяснения причин. В колледже я встречалась с Майклом. Мы были идеальной парой; Майкл был вторым в группе…»
«Вы были идеальной парой? — перебил ее Эрнест. — Вы тоже были хорошим студентом?»
«О, у нас было прекрасное будущее. Майкл был вторым в группе, я была первой. Но история с Майклом закончилась тем, что он бросил меня, чтобы жениться на взбалмошной дочери главы крупнейшей нью-йоркской юридической корпорации. Потом, во время летней практики в суде округа, был Эд, влиятельный помощник окружного судьи, который делился со мной профессиональным опытом на офисной кушетке почти каждый день. Но он не хотел, чтобы наши отношения стали достоянием общественности, так что, когда закончилось лето, он так и не ответил ни на одно мое письмо или звонок. Потом полтора года я не подпускала к себе мужчин, а потом появился Уэйн. Думаю, я решила выйти за него на фоне всех этих разочарований».
«Теперь я вижу эту длинную цепочку мужчин, которые предали вас: ваш отец, Джед…»
«Джеб. На конце «б». Б, б, ты, мозгоправ, подумала Кэрол. Она выдавила из себя дружелюбную улыбку. «Попытайтесь запомнить: «б» — это «брат», простая мнемоника. Или «барыга», или «бормоглот», или «бестия».
«Простите, Каролин. Джеб, доктор Кук, Расти, а сегодня прибавились еще Майкл и Эд. Длинный список! Мне кажется, что, когда появился Уэйн, вы почувствовали облегчение от того, что наконец-то вам удалось найти кого-то, кто кажется надежным и на кого можно положиться».
«Я даже не думала о том, что Уэйн бросит меня. Он такой прилипала, что чуть ли не в ванную ходил за мной по пятам».
«Может быть, тогда вам даже нравилось, что он такой «прилипала». А этот список мужчин-неудачников? Его так никто и не разбавил? Я не слышал ни об одном исключении, ни об одном мужчине, который бы был достоин вас. И хорошо к вам относился».
«Был только Ральф Кук». Кэрол торопливо вернулась в безопасность своей лжи. Несколько мгновений назад, когда Эрнест перечислял мужчин, предавших ее, она почувствовала боль, как и на прошлом сеансе. Она поняла, что ей нужно быть очень осторожной. Она и не знала, насколько велико искушение терапии. И насколько она вероломна.
«Но он умер», — сказал Эрнест.
«А теперь есть вы. А вы будете хорошо ко мне относиться?»
Прежде чем Эрнест успел ответить, Кэрол улыбнулась и задала следующий вопрос: «А у вас как со здоровьем?»
Эрнест улыбнулся. «Я абсолютно здоров, Каролин. Я планирую прожить еще много лет».
«А другой вопрос?»
Эрнест взглянул на нее с лукавой улыбкой.
«Вы будете хорошо относиться ко мне?»
Эрнест помолчал, а потом заговорил, тщательно подбирая слова: «Да, я постараюсь помочь вам, я сделаю все, что смогу. Можете на это рассчитывать. Знаете, я вспомнил, как вы рассказывали, что были с тем студентом, который произносил прощальную речь на выпускном торжестве. Мне пришлось вытаскивать из вас это чуть ли не клещами. Лучшая студентка группы юридического факультета Чикагского университета — это огромное достижение, Каролин. Вы гордитесь этим?»
Кэрол пожала плечами.
«Каролин, прошу вас. Скажите это еще раз: как вы успевали, учась на юридическом факультете Чикагского университета?»
«Очень неплохо».
«Насколько неплохо?»
Тишина, а потом слабый голос Кэрол: «Я была лучшей студенткой в группе».
«Ну-ка, еще раз. Насколько неплохо?» Эрнест приложил ладонь к уху, показывая, что никак не может расслышать ее слова.
«Лучшая студентка в группе, — громко произнесла Кэрол. И добавила. — Редактор юридического журнала. И никто, даже Майкл, и рядом со мной не стоял». И она разрыдалась.
Эрнест дал ей салфетку, подождал, пока ее плечи перестали ходить ходуном, и спросил ласково: «Вы можете превратить ваши слезы в слова?»
«Да знаете ли вы, вы вообще представляете себе, какие перспективы открывались передо мной? Я могла добиться чего угодно, у меня было множество прекрасных предложений, я могла организовать свою фирму. Я даже могла заниматься международным правом, мне предлагали отличную работу в главном юрисконсульстве агентства международного развития в США. Я могла бы занимать высокий пост, оказывать влияние на политику правительства. А если бы я пошла работать в престижную фирму на Уоллстрит, я бы сейчас зарабатывала пятьсот тысяч долларов в год. А вместо этого… Только посмотрите на меня: занимаюсь семейным правом, завещаниями, никудышными налоговыми делами — и зарабатываю гроши. Я все промотала».
«Из-за Уэйна?»
«Из-за Уэйна, из-за Мэри, которая родилась через десять месяцев после нашей свадьбы. Я очень люблю ее, но она — часть этой западни».
«Расскажите мне про западню».
«Я действительно хотела заниматься международным правом, но как я могла вести международные дела, имея на руках маленького ребенка и мужа, настолько инфантильного, что он не мог даже толком справиться с ролью домохозяйки. Мужа, который сходит с ума, стоит ему остаться одному на ночь, который не может решить, что надеть на работу, не спросив у меня совета? Так что я согласилась на меньшее, отказалась от всех перспектив и приняла предложение небольшой компании Эванстона, чтобы Уэйн был поближе к главному управлению фирмы его отца».
«Как давно вы поняли, что совершили ошибку? Вы понимали, действительно ли вы понимали, на что идете?»
«Трудно сказать. У меня были сомнения в первые несколько лет, но потом произошла Великая Походная Трагедия, и они исчезли. Это было лет пять назад».
«Расскажите мне об этом случае».
«Ну, Уэйн решил, что стоит организовать любимое американское семейное мероприятие — пойти в поход. Когда я была подростком, я едва не умерла от укуса пчелы — анафилактический шок, к тому же у меня жуткая аллергия на ядовитый дуб, так что я никак не могла пойти в поход. Я предложила дюжину альтернативных вариантов: байдарки, подводное плавание, речное путешествие на Аляску, лодочные прогулки в Сан-Хуане, на Карибах, в штате Мэн — я неплохой моряк. Но Уэйн решил, что на карту поставлена его мужская честь, и не соглашался ни на что, кроме похода».
«Но как он мог надеяться на то, что вы отправитесь в поход с аллергией на пчелиные укусы? Он что, хотел, чтобы вы рисковали жизнью?»
«Он думал лишь о том, что я пытаюсь контролировать его. Начались ожесточенные сражения. Я сказала, что не пойду в этот поход ни в коем случае, а он заявил, что они с Мэри пойдут без меня. Я не возражала, чтобы он взвалил рюкзак на спину и отправился в этот поход с какими-нибудь друзьями, но друзей у него не было. Я боялась отпускать с ним Мэри, ей тогда было всего четыре года. Он настолько беспомощен, настолько труслив, что я не была уверена в ее безопасности. Мне кажется, что Мэри нужна была ему там, чтобы защищать его, а не наоборот. Но он стоял на своем. В конце концов он дожал меня, и я согласилась.
Вот тут-то и начались чудеса, — продолжала Кэрол. — Сначала он решил, что ему нужно восстановить форму и сбросить десять фунтов. На самом деле ему бы стоило сбросить тридцать. Вот, кстати, и ответ на ваш вопрос по поводу внешней привлекательности: он сильно поправился вскоре после нашей свадьбы. Он стал каждый день ходить в тренажерный зал, поднимать тяжести и худеть. И он действительно начал худеть, но потом сорвал спину и набрал свои килограммы обратно. Он так переживал, что у него началась гипервентиляция легких. Однажды мне пришлось уйти с банкета в мою честь — тогда я стала полноправным партнером в своей фирме — и везти его в больницу. Слишком круто для похода мачо. Вот тогда-то я и осознала весь ужас своего положения».
«Ух, вот это история, Каролин».
Эрнест был ошеломлен схожестью этого рассказа и истории о неудавшемся семейном походе Джастина. Удивительно слышать настолько похожие истории, рассказанные с разных точек зрения.
«Но расскажите мне, когда вы действительно поняли, что совершили ошибку. Посмотрим-ка. Как давно произошла история с походом? Говорите, вашей дочери было четыре года?»
«Около пяти лет назад». Кэрол постоянно приходилось одергивать себя; Эрнест вызывал у нее отвращение, но это расследование увлекало ее. Удивительно, думала она, как затягивает терапевтический процесс. За пару часов они способны подцепить тебя на крючок, а потом уже начинают делать все, что им вздумается: они могут заставить тебя посещать их каждый день, брать за это любые деньги, трахать тебя прямо на ковре и заставлять тебя оплачивать даже это. Может быть, я подвергаю себя опасности, ведя честную игру. Но выбора нет: если я начну врать, я сама себя загоню в угол. Этот парень — ублюдок, но он не идиот. Нет, я должна быть самой собой. Но осторожно. Очень осторожно.
«Итак, Каролин, пять лет назад вы осознали, что совершили ошибку, но с мужем разводиться не стали. Может, в вашей супружеской жизни были и положительные моменты, о которых вы мне еще не рассказывали».
«Нет, это был отвратительный брак! Я не люблю Уэйна. Не уважаю его. И он меня. Он ничего мне не дает. — Кэрол коснулась век. — Что мешало мне развестись с ним? Господи Иисусе, я не знаю! Привычка, страх, дочь — хотя Уэйн никогда не был привязан к ней — я не знаю… рак и обещание, которое я дала Уэйну… мне больше некуда идти — у меня не было других предложений».
«Предложений? Вы имеете в виду от других мужчин?»
«Да, разумеется, не было предложений от других мужчин, и, прошу вас, Эрнест, давайте поговорим об этом сегодня. Мне нужно что-то делать с сексуальными желаниями… я лишена этого, я в отчаянии. Но я говорила не об этом, я имела в виду, у меня не было интересных предложений в профессиональном плане. Ничего похожего на те блестящие предложения, которые я получала в молодости».
«Да, эти блестящие предложения. Знаете, я все вспоминаю, как вы плакали несколько минут назад, когда мы говорили о том, что вы были первой ученицей в группе, и о тех безграничных перспективах, которые открывались перед вами в плане карьеры…»
Кэрол окаменела. Он пытается вернуться к этой теме, подумала она. Стоит им обнаружить больное место, они начинают расковыривать его.
«Это очень болезненно, — продолжал Эрнест. — Думать о том, как бы могла сложиться ваша жизнь. Я вспомнил удивительные стихи Уитьера: «Из слов всевозможных, что сходят с пера, грустней быть не может, чем «если б тогда…»
О нет, подумала Кэрол. Избавьте меня от этого. Теперь пошла поэзия. Далее со всеми остановками. Потом он начнет настраивать старую гитару.
«И вы отказались ото всех этих возможностей ради того, чтобы жить с Уэйном. Неудачная сделка — неудивительно, что вы стараетесь не думать об этом… видите, как вам больно думать об этом? Думаю, именно поэтому вы остались с Уэйном. Иначе вам пришлось бы посмотреть в глаза реальности. Вы бы не смогли и дальше отрицать, что отказались от всего этого, похоронили свое будущее фактически зазря».
Кэрол не смогла сдержать дрожь. Интерпретация Эрнеста была верной. Слушай, ты, а ну-ка, руки прочь от моей жизни! Кто тебя просил влезать в нее? «Возможно, вы правы. Но все кончилось; зачем ворошить прошлое? Я как раз об этом и говорила. Что прошло, то прошло».
«Вы уверены, Каролин? Мне так не кажется. Я думаю, что проблема не в том, что вы принимали неверные решения в прошлом, а в том, что и в настоящем делаете неверный выбор. В вашем сегодняшнем настоящем».
«Разве у меня есть выбор? Бросить умирающего мужа?»
«Знаю, звучит резко. Но именно так мы все делаем неверный выбор — убеждая себя в том, что другой альтернативы нет. Может, это будет одной из наших задач».
«Что вы имеете в виду?»
«Помочь вам понять, что есть и другие варианты, широкий спектр альтернативных решений».
«Нет, Эрнест, все упирается в одно и то же. Есть лишь два варианта: я могу остаться с Уйэном или бросить его. Так?»
Кэрол совсем успокоилась: эта выдуманная ситуация с Уэйном не вызывала ассоциаций с Джастином. Но она видела, как Эрнест пытается помочь ей бросить его, и могла представить, каким образом он заставил Джастина уйти от нее.
«Нет, совсем не так. Вы делаете множество опущений, которые вовсе не обязательно соответствуют истине. Например, предположение о том, что вы с Уэйном всегда будете презирать друг друга. Вы забываете о том, что люди могут меняться. Конфронтация со смертью — сильный катализатор перемен — в нем и, возможно, в вас тоже. Вам может помочь семейная терапия — вы говорили, что не пробовали этот метод. Может, вы или он еще сможете снова открыть для себя давно утерянную любовь. В конце концов, вы прожили вместе девять лет, вырастили ребенка. Что бы вы чувствовали, если бы расстались с ним или если бы он умер, а вы поняли, что должны были приложить больше усилий, чтобы наладить супружеские отношения? Уверен, что вам было бы намного спокойнее, если бы вы знали, что сделали все, что в ваших силах.
Можно посмотреть на проблему и с другой стороны, — продолжал Эрнест. — Можно поставить под сомнение вашу базовую предпосылку о том, что быть с ним до последнего его вздоха — правильный выбор. Так ли это? Я не уверен».
«Это лучше, чем оставить его умирать в одиночестве».
«Да? Разве Уэйн будет лучше себя чувствовать, если ему придется умирать в обществе человека, который презирает его? А еще можно вспомнить о том, что развестись с ним не значит бросить его на произвол судьбы. Разве нельзя представить себе ситуацию, в которой у вас будет своя жизнь, может быть даже с другим мужчиной, но при всем этом вы не оставите Уэйна? Скорее всего вы сможете даже лучше ухаживать за ним, когда перестанете злиться на него за то, что он стал частью западни. Видите, вариантов множество».
Кэрол кивнула, мечтая, чтобы он замолчал. Казалось, он был способен распинаться вечно. Она бросила взгляд на часы.
«Вы смотрите на часы, Каролин. Что вы можете сказать об этом?» Эрнест улыбнулся, вспомнив, как на супе-рвизорской консультации Маршал обратился к нему с таким же вопросом.
«Видите ли, наше время почти истекло, — произнесла Кэрол, потирая глаза, — я еще хотела обсудить с вами некоторые вещи».
Эрнест с досадой подумал, что он был так директивен, что его пациентка даже не смогла обсудить с ним то, что ее волновало. Он заторопился.
«Несколько минут назад, Каролин, вы говорили о том, что испытываете сексуальную неудовлетворенность. Это одна из проблем?»
«Это самая большая проблема. Я с ума схожу от расстройства и уверена, что это причина моих бед. Наши сексуальные отношения закончились уже давно, но после операции на простате Уэйн стал импотентом. Я понимаю, что после такой операции так обычно и бывает». Ответ по этому билету Кэрол знала назубок.
Эрнест кивнул. И ждал.
«Так что, Эрнест… Вы уверены, что я могу называть вас по имени?»
«Если я называю вас Каролин, вы можете называть меня Эрнест».
«Хорошо, Эрнест так Эрнест. Итак, Эрнест, что же мне делать? Огромное количество сексуальной энергии, которую некуда направить».
«Расскажите мне о вас и о Уэйне. Да, он импотент, но есть же и другие способы быть вместе».
«Если под этим «быть вместе» вы подразумеваете способ доставить мне удовольствие, забудьте об этом. Эта проблема не имеет решения. Мы перестали заниматься сексом задолго до операции. Это была одна из причин, по которой я хотела расстаться с ним. Теперь я полностью потеряла интерес к любому физическому контакту с ним. Он и сам заинтересован в этом не больше моего. Он никогда не считал меня привлекательной, говорил, что я слишком худа, слишком костлява. А теперь он говорит мне «Иди куда угодно искать любовника».
«И?» — спросил Эрнест.
«И я не знаю, что мне делать и как делать это что-то. И куда пойти. Я в чужом городе. Я никого здесь не знаю. Я не могу пойти в бар и снять там кого-нибудь. Я словно попала в джунгли. Там опасно. Я думаю, вы согласитесь, что последнее, что мне сейчас нужно, так это встреча с очередным насильником».
«Разумеется, Каролин».
«А вы одиноки, Эрнест? Разведены? На обложке вашей книги о жене нет ни слова».
Эрнест судорожно вздохнул. Он никогда не говорил с пациентами о смерти жены. Теперь его решение быть полностью откровенным подвергалось суровому испытанию. «Моя жена погибла шесть лет назад в автомобильной катастрофе».
«О, простите. Это было тяжело, да?»
Эрнест кивнул: «Тяжело… да».
Неправда. Это неправда, думал он. Да, Рут действительно погибла в автомобильной катастрофе шесть лет назад, но правда и то, что их брак распался бы в любом случае Но нужно ли ей знать это? Говори только то, что может помочь пациенту.
«То есть вы тоже ведете борьбу в мире одиночек?» — спросила Кэрол.
Эрнест был сбит с толку. Эта женщина непредсказуема. Он не предполагал, что первое плавание его корабля под флагом полной откровенности будет таким сложным, и сейчас боролся с искушением уйти в спокойные воды аналитического нейтралитета. Этим он владел в совершенстве: достаточно было спросить, почему она задает такие вопросы, или поинтересоваться, как она представляет себе его жизнь в мире одиночек. Но именно этого неискреннего нейтралитета, этой неаутентичности Эрнест поклялся избегать.
Что же делать? Он не удивится, если дальше она начнет расспрашивать его о том, как он знакомится с женщинами. Он вдруг представил себе, как несколько месяцев или лет спустя Каролин рассказывает какому-нибудь другому терапевту о его терапевтическом подходе: «О да, доктор Эрнест Лэш часто обсуждал со мной свои личные проблемы и свидания с одинокими женщинами».
Да, чем больше Эрнест думал об этом, тем отчетливее понимал, что именно в этом заключается основная проблема самораскрытия терапевта. Пациент имеет право на конфиденциальность, терапевт такого права не имеет! Терапевт не имеет права даже потребовать конфиденциальности: если пациент будет проходить курс терапии в будущем, у какого-либо другого специалиста, он должен иметь возможность свободно обсуждать любые вопросы, в том числе и странности предыдущих терапевтов. Тем более сами терапевты, свято храня тайны своих пациентов, частенько перемывают между собой косточки своим коллегам.
Например, пару недель назад Эрнест направил жену одного своего пациента к знакомому терапевту по имени Дэйв. Недавно этот же пациент попросил его найти другого терапевта для его жены; она перестала посещать сеансы Дэйва потому, что тот имел привычку обнюхивать ее, чтобы понять, в каком она настроении! В любом другом случае Эрнест бы пришел в ужас и никогда больше не посылал пациентов к этому терапевту. Но Дэйв был его хорошим другом, и Эрнест спросил у него, что случилось. Дэйв сказал, что пациентка прервала терапию потому, что разозлилась на него за то, что он отказался выписать ей валиум, которым втайне злоупотребляла много лет. «А при чем здесь обнюхивание?» Сначала Дэйв не понял, о чем речь, но потом вспомнил один случай: однажды, в самом начале терапии, он сделал ей комплимент по поводу ее новых, особенно тяжелых духов.
Эрнест добавил еще одно правило в свое руководство по самораскрытию: будь откровенен в той мере, в какой это может быть полезно для пациента; но если ты хочешь продолжать заниматься терапией, подумай о том, как твои откровения воспримут другие терапевты.
«Итак, вы тоже ведете борьбу в мире одиночек?» — повторила свой вопрос Кэрол.
«Я одинок, но я не веду борьбу, — ответил Эрнест. — По крайней мере, не сейчас». Он попытался изобразить обаятельную, но не бесстрастную улыбку
«Я бы хотела, чтобы вы поподробнее рассказали мне о том, как вы справляетесь с одиночеством в Сан-Франциско».
Эрнест молчал. Спонтанность и импульсивность, напомнил он себе, — это разные вещи. Он вовсе не обязан, хочет он того или нет, отвечать на любой ее вопрос.
«Каролин, я хотел бы знать, почему вы задаете мне эти вопросы. Я обещал вам две вещи: во-первых, сделать все, что в моих силах, чтобы помочь вам, и, во-вторых, быть для этого как можно более честным с вами. Итак, с учетом первостепенной моей задачи, а именно помочь вам, давайте попробуем разобраться с вашим вопросом. Скажите мне, вы действительно хотели узнать именно это? И почему?»
Неплохо, подумал Эрнест, очень даже неплохо. Быть откровенным — не значит быть рабом прихотей пациента и приступов его любопытства. Эрнест записал свой ответ на вопрос Каролин; он был слишком хорош, чтобы быть забытым, — его можно процитировать в статье.
Каролин была готова к этому вопросу и даже репетировала этот диалог: «Если бы я знала, что у вас возникают такие же проблемы, что и у меня, я бы чувствовала, что вы лучше понимаете меня. Особенно если вам удалось с ними справиться. Тогда я пойму, что мы с вами похожи».
«Да, в чем-то вы правы, Каролин. Но вы, должно быть, хотели узнать что-то еще, потому что я уже сказал, что я справляюсь — и, надо сказать, успешно справляюсь — с одиночеством».
«Я надеялась получить от вас прямое руководство к действию, думала, что вы укажете мне направление. Я словно парализована. Честно говоря, мне и хочется, и колется».
Эрнест бросил взгляд на часы. «Знаете, Каролин, наше время вышло. Я хочу дать вам задание на следующий сеанс. Составьте список возможных способов знакомства с мужчинами, и мы с вами разберем преимущества и недостатки каждого из них. Мне не очень удобно давать вам конкретные рекомендации, или, как вы выразились, «указывать вам направление». Поверьте мне на слово, я уже не раз сталкивался с этим: конкретные рекомендации редко бывают полезны для пациента. То, что подходит мне или кому-нибудь еще, может не подойти вам».
Кэрол злилась: ей не удавалось добиться своего. «Ты, самодовольный тупой ублюдок, — думала она, — я не собираюсь так просто уходить, не добившись конкретного результата». «Эрнест, мне будет трудно ждать следующего сеанса целую неделю. Не могли бы вы назначить мне встречу пораньше; мне нужно чаще встречаться с вами. Помните, я хороший клиент, я плачу наличными». Она открыла кошелек и отсчитала сто пятьдесят долларов.
Это замечание Кэрол по поводу денег смутило Эрнеста. Особенно ему не понравилось слово «клиент»: он не любил, когда ему напоминали про финансовые аспекты психотерапии. «Э-э-э…. а… Каролин, это не обязательно… Я знаю, что вы и в первый раз платили наличными, но с этого сеанса мне было бы удобнее присылать вам счет в конце каждого месяца. И мне было бы удобнее, если бы вы расплачивались чеками, а не наличными, — так проще для моей примитивной бухгалтерии. Знаю, вам удобнее платить наличными, потому что вы не хотите, чтобы Уэйн знал, что вы лечитесь у меня, но, может быть, вы будете использовать банковские чеки?»
Эрнест открыл тетрадь для записи пациентов. Он мог назначить сеанс только на восемь вечера. Раньше в это время приходил Джастин, а теперь он планировал оставить этот час для работы над книгой. «Давайте сделаем так, Каролин. Сейчас у меня нет свободного времени. Подождите пару дней и, если вы почувствуете, что вам абсолютно необходимо встретиться со мной до нашего следующего сеанса, позвоните мне, я постараюсь выкроить время. Вот моя визитка; оставьте мне сообщение на автоответчике, я перезвоню вам и назначу время встречи»
«Не думаю, что вам удобно звонить мне. Я до сих пор не нашла работу, а мой муж постоянно дома…»
«Хорошо. Вот, я написал свой номер телефона на карточке. Обычно меня можно застать по этому номеру между девятью и одиннадцатью вечера». В отличие от большинства своих коллег Эрнест безбоязненно давал пациентам свой домашний номер телефона. Он давно понял, что чем легче тревожный пациент может с ним связаться, тем меньше вероятность того, что он позвонит.
Покидая кабинет Эрнеста, Кэрол разыграла последнюю припасенную на сегодня карту. Она повернулась к Эрнесту и обняла его — чуть дольше, чуть сильнее, чем в прошлый раз. Почувствовав, как он напрягся, она произнесла: «Спасибо, Эрнест. Мне нужно было обнять вас, чтобы пережить эту неделю. Мне так хочется чувствовать прикосновение чужих рук, что я просто не смогла справиться с собой».
Спускаясь вниз по лестнице, Кэрол думала: «Интересно, рыбка и правда попала на крючок или просто у меня воображение разыгралось? Ему же понравилось, что я обняла его». Она преодолела уже половину лестницы, когда мужчина в светлом свитере промчался мимо нее вверх по ступенькам, едва не сбив ее с ног. Он крепко схватил ее за руку, чтобы она не упала, приподнял за козырек белую кепку и одарил Кэрол ослепительной улыбкой: «Привет, мы снова встретились. Простите, что едва не сшиб вас. Я Джесс. Кажется, у нас с вами один мозгоправ на двоих. Спасибо, что продержали его дольше часа, а то бы он полсеанса убил на интерпретацию моего опоздания. Он сегодня в хорошей форме?»
Кэрол не могла отвести глаза от его рта. Она никогда не видела таких замечательных, белых зубов. «В хорошей ли он форме? Да, он в хорошей форме. Сами увидите. А, да, я Кэрол». Она обернулась, чтобы посмотреть, как Джесс скачет вверх по лестнице через две ступеньки. Отличная задница!
Данный текст является ознакомительным фрагментом.