Политика властей по проведению стратификации научно-педагогического сообщества
Политика властей по проведению стратификации научно-педагогического сообщества
«Divide et impera!» (Разделяй и властвуй!)
Римские сенаторы
Орудием разделения, расслоения в научно-педагогическом сообществе становится ЦеКУБУ – правительственная организация, созданная в начале 1920-х годов для оказания материальной помощи деятелям науки, высшего образования и искусства в тяжелых экономических условиях.
Ученые, профессора и другие деятели науки состояли на учете («в списках) ЦеКУБУ, которая через свои бюрократические органы определяла их «значимость» для Советского государства и по их «научным заслугам» подразделяла на категории, в зависимости от которой производилось ресурсное обеспечение.
Все научные работники, утвержденные Экспертной комиссией ЦеКУБУ и Секцией научных работников к 15.10.1928 г., были разбиты на три группы: А – выдающиеся и заслуженные; Б – имеющие самостоятельные работы; В -начинающие и готовящиеся [Научные кадры…, 1930]. Пока еще основным критерием разделения ученых на группы является их научная квалификация, реальный вклад в науку – независимо от занимаемой должности.
При этом, как отмечает С.В. Волков, большинство (свыше 60 %) из них в этот период времени относится к группе В – «начинающих» и «готовящихся» [Волков, 1999, табл. 122]; это те, кто закончил вуз и начал работать в научных учреждения в советское время. Но среди настоящих ученых картина совершенно иная. Здесь абсолютное преобладание старых кадров: по группе А – 99,8 %, по группе Б – 80% [Там же, табл. 123].
ЦеКУБУ оплачивала командировки, выписку иностранной литературы, академические и персональные пенсии. Государство передало в управление ЦеКУБУ особняки для организации домов отдыха и санаториев на курортах. Ученые, состоявшие в списках ЦеКУБУ, имели оплачиваемый двухмесячный отпуск. В распоряжении ЦеКУБУ была своя поликлиника, дома престарелых и Дома ученых (Дома культуры), торговые кооперативы с магазинами, свои загородные хозяйства и фермы.
В 1924-1927 гг. доходы преподавателей и научных сотрудников сильно колебались по регионам, повысившись за это время, от 20-80 руб. до 100200 руб. [Там же, табл. 153], но, зачастую, за счет большой перегрузки «как признавали и советские администраторы, "для получения культурного минимума зарплаты научные работники были вынуждены работать с превышением норм нагрузки иногда в 4 раза. Что сводит на нет разницу с рабочими и служащими и дает показатель вдвое ниже рабочего "» (цитируется по [Волков, 1999, с. 39], при этом автор ссылается на книги советских времен [Иванова Л.В., 1980; Соскин, 1973]).
По данным исследователя, в 1930 г. профессора (вероятно, относящиеся к группе А), получали 300 руб., преподаватели, отнесенные к группе Б (С.В. Волков называет их доцентами; однако ученые звания были отменены в 1918 г. и будут восстановлены лишь в 1934 г.) получали 250 руб., а от отнесенные к группе B (по С.В. Волкову – это ассистенты), получали 210 руб. [Волков, 1999, табл. 154].
«Чистка» 1929 г. затронула и эту сферу, и, как отмечает С.В. Волков, немало нежелательных для властей лиц было уволено и из научных учреждений.
Изменить состав научных работников большевики пытались и путем расширения приема в аспирантуру рабочих и крестьян. В результате за годы 1-й пятилетки доля выходцев из образованного слоя среди аспирантов вузов сократилась с 54 % до примерно 30 %. Однако нудно иметь в виду, что в вузах тогда обучались не все аспиранты (в 1933 г. на вузы приходилось 56 % от общего числа аспирантов). А в НИИ удельный вес выходцев из низов был несколько меньше. Такой жесткий отбор по социальной принадлежности просуществовал с 1933 до 1936-1937 гг.
Резко возрастает число аспирантов в 1931 г. (12,7 тыс. чел.) и в 1933 г. достигает первого максимума за предвоенные годы (14,8 тыс. чел.). Затем наблюдается постепенное (по годам) снижение числа аспирантов: с 13 тыс. чел. – до 10 тыс. чел. в последующие годы и до 9 тыс. человек в конце второй пятилетки. С началом 3-й пятилетки вновь начинается рост количества аспирантов, и в предвоенный год их число достигает второго максимума – 16,9 тыс. человек) [Волков С.В., 1999, табл. 27].
Наступили 30-е годы. Страна вновь переходит на мобилизационную модель развития. На первый план выходят централизованные командные методы управления. Первым сигналом этого поворота, который имел прямое отношение к системе высшего образования, стало сфабрикованное так называемое «шахтинское дело».
Шахтинское дело» – судебный процесс, состоявшийся в Москве 18 мая – 6 июля 1928 г. Группа инженеров и техников необоснованно обвинялась в создании контрреволюционной вредительской организации, которая якобы действовала в Шахтинском и других районах Донбасса. Решением суда 11 человек были приговорены к расстрелу. Пятеро было расстреляно, шестерым впоследствии расстрел был заменен 10 годами лишения свободы. Остальные 38 специалистов Донбасса были приговорены к лишению свободы сроком от 1 до 10 лет с поражением в правах на срок от 3 до 5 лет.
«Шахтинское дело», как пишет А.Л. Андреева, стало «актом запугивания и фактором психологического давления на высшее звено специалистов, включая профессуру технических вузов, которые, сознавая свою нужность и даже незаменимость, могли в известных пределах чувствовать себя достаточно независимо» [Андреев, 2008, с. 206]. Среди обвиняемых большинство были горными инженерами, окончившие, в основном до революции, Петербургский и Екатеринославский горные институты.
Выдающийся российский металлург, член-корреспондент АН СССР В. Е. Грум-Гржимайло (не привлекавшийся по «Шахтинскому делу»), в своём предсмертном письме в октябре 1928 г. писал: «Все знают, что никакого саботажа не было. Весь шум имел целью свалить на чужую голову собственные ошибки и неудачи на промышленном фронте. […] Им нужен был козел отпущения, и они нашли его в куклах шахтинского процесса» (цитируется по [Почёнок, 1991, с. 179]).
Процесс травли инженерно-технической интеллигенции был запущен: о необходимости борьбы с контрреволюцией среди техников и специалистов заявляется на съездах партии, к активной борьбе по выявлению «вредителей» призывает И.В. Сталин, «кремлевский горец», как его позже назвал Осип Мандельштам.
(Имеется ввиду антисталинская эпиграмма О. Мандельштама «Мы живем, под собою не чуя страны…» (1933 г.), за которую поэт оставшуюся часть жизни провел в ссылках и лагерях [Мандельштам, 1994]).
В 1928-1929 г. была развернута широкая кампания против «буржуазных специалистов». Под предлогом принадлежности к «чуждым классам» их отстраняли от занимаемых должностей или даже лишали гражданских прав и репрессировали. Под жестким прессингом оказались и преподаватели вузов: профессура, выходцы из старой интеллигентной среды. Одновременно с этим проходило создание «новой технической интеллигенции.
В распределении благ среди академической и вузовской элиты, осуществляемых ЦеКУБУ, «все более учитывалась работа на государство и лояльность к власти. Списки ученых на содержании ЦеКУБУ регулярно пересматривались. В них в первую очередь попадали не ученые с дореволюционными заслугами, а те, кто активно работал на советское государство в данный момент. Из списков исключались те, кто был связан в работе с частными учреждениями, ученые богословы и "служители культов", арестованные за антисоветскую деятельность, высланные за границу или те, кто жил за границей постоянно» [Осокина, 1999, с. 103].
Деятельность комиссии была направлена на разрешение бытовых проблем, но бытовые проблемы, способы, пути и средства их решения были поставлены в прямую и полную зависимость от лояльности ученых к новой власти.
В октябре 1928 г. из списков ученых ЦеКУБУ были вычеркнут ряд известных ученых, в том числе русский философ Н.А. Бердяев (1874-1948 гг.), ученые-историки, искусствоведы. И позже, как отмечает Е.А. Осокина, «репрессии и аресты вели к пересмотру списков ученых, пользовавшихся привилегиями в обществе» [Там же].
Приоритетными направлениями в деятельности ЦеКУБУ становятся вопросы политики и идеологии. «Получая хлеб от государства, следовало быть лояльным к нему и работать на него. Отношение руководства ЦеКУБУ к фальсифицированным судебным процессам против интеллигенции было предсказуемо – оно осудило "кучку предателей". За предоставляемые блага от интеллектуальной элиты требовали послушания и подчинения официальной лжи» [Осокина, 1999, с. 103-104].
Весной 1929 г. относительно «мягкое» руководство Наркомпроса, рассматривавшему образование не столько как «средство решения задач», сколько как явление общей культуры, было отправлено в отставку. Наркомом просвещения вместо А.В. Луначарского был назначен А.С. Бубнов, работавший до этого начальником Политуправления армии.
Педагогическая общественность встретила замену либерального А.В. Луначарского ставленником Сталина А.С. Бубновым с настороженностью и тревогой. Тем более, что новый нарком не имел ни педагогического опыта, ни и законченного высшего образования. А.С. Бубнов являлся типичным «сталинским наркомом», был верным «борцом за выполнение директив». Каждое партийное постановление являлось для него истиной в последней инстанции .
Как часто на «руководство» образованием в нашей стране направлялся партийный ставленник, основная задача которого была выполнять «линию партию». Как правило, это партийный функционер, близкий человек к высшему руководству страны, не имеющий ни соответствующего образования, ни опыта работы, не знающий специфики отрасли, – ставится на «управление» сложнейшей отраслью. Он верно служит своим начальникам, выполняет спускаемые сверху директивы. Такая кадровая политика стала для нашей страны системой – и не видно из нее выхода…
В этот период приоритетным направлением в деятельности Секции научных работников ЦеКУБУ становятся вопросы политики и идеологии. Поскольку необходимость особого обеспечения научных работников сохранялась и в 1930-е годы, в 1931 г. Комиссия по улучшению быта ученых была реорганизована в Комиссию содействия ученым (КСУ), членами которой («попали в список») стали лишь наиболее авторитетные, «признанные» советской властью научные работники.
Произошло «оформление» научно-педагогической номенклатуры. Теперь, в отличие от ЦеКУБУ, обслуживавшей 8 тыс., человек, КСУ обеспечивает всего лишь 1,5-2 тыс. «списочных» ученых, в число которых попала только высшая элита союзного и мирового значения. Они пользовались дополнительным денежным обеспечением, ведомственными больницами, домами отдыха и санаториями, мастерскими по пошиву одежды, получали персональные и академические пенсии, премии. Для них строились элитные жилые дома.
Но стратификация внутри научной интеллигенции, как отмечает Е.А. Осокина, выразилась и в другом. ЦеКУБУ была ориентирована в основном на обеспечение столичной интеллигенции. Одновременно с центральной комиссией РСФСР существовало 20 КУБУ, которые заботились о местных кадрах. КСУ же имела своих представителей только в Москве, Ленинграде и при СНК Украины. Все остальные местные комиссии содействия ученым объявлялись незаконными. Как и в случае с партийной и советской номенклатурой, иерархия вузовско-академической интеллигенции была не только иерархией должностей, но и иерархией территорий [Осокина, 1999, с. 104].
За предоставляемые блага государство требовало от ученых активного участия в социалистическом строительстве, что было документально зафиксировано в задачах КСУ. В 1932 – 1933 гг. все научные работники страны «были пересчитаны»: на каждого заведено «персональное дело». Официальная цель этого мероприятия – организационное обеспечение рационального использования ученых и планирования их научной работы. Путь к привилегиям теперь лежал только через сотрудничество с властью.
Принцип научной квалификации, хотя и продолжал учитываться при предоставлении льгот, постепенно вытесняется должностным принципом. Созданные в 1928 г. Экспертные комиссии ЦеКУБУ, которые ежегодно рассматривали списки и делили их научных сотрудников на группы в зависимости от квалификации, с созданием КСУ были отменены. Вместо обсуждения научных достоинств каждого при определении «социальных бонусов», была разработана «номенклатура научных работников» – единая иерархия должностей в научных учреждениях страны [Там же]. Занятие высших должностей означало получение наибольшей совокупности благ.
В дальнейшем, после восстановления в 1934 г. ученых степ доктора и кандидата наук, докторская степень стала одним из основных, формальных, условий зачисления в списки КСУ. Теперь не столько научная значимость ученого являлась критерием его ценности и определяла место в иерархии интеллигенции, сколько должность и место в номенклатурном списке становились критерием его научной значимости. Присвоение докторской степени стала признаком вхождения в высшее звено бюрократической элиты.
Уже тогда стала формироваться порядок допускать к защите докторской диссертации лишь «созревших» в должностном плане претендентов. Как в высших армейских кругах: получив назначение на генеральскую должность, ее «держатель» получает и генеральские погоны, и возможность дальнейшего карьерного роста. Так и в вузовско-академической системе: получив назначение на должность заведующего кафедрой (начальник сектора в НИИ), декана факультета (начальника соответствующего подразделения в НИИ) получал «карт-бланш» для защиты докторской диссертации и профессорского научного звания. Если же докторскую диссертацию подготовил не входящий в номенклатуру кандидат наук -непреодолимые трудности будут уже на этапе выхода на защиту.
Установленный 80 лет назад порядок стал уже традицией - не зависящей от общественного строя и наименования правящей партии. И сегодня, не только в науке и системе высшего профессионального образования, а повсеместно, -не профессионализм, не знания и умения обеспечивают социальный статус его носителям. Наоборот, положение в обществе, в «номенклатуре» обеспечивает человеку определенный статус его знаниям.
Таким образом, уже в начале 1930-х годов ученые стали стремиться попасть в номенклатурный список КСУ не для того, чтобы выжить, как в начальный период работы ЦеЕКУБУ, а для того, чтобы лучше жить.
В 1932 г. были выделены две группы научной интеллигенции, подлежащей улучшенному («специальному») снабжению.
Состоявшая в списках КСУ научная интеллигенция (как и члены других элитных организаций – союзов писателей, композиторов, архитекторов и др.) получила спецснабжение, близкое к нормам работников центральных партийных и советских учреждений [Осокина, 1999, приложение, табл. 4].
В состав интеллектуальной элиты (первая, высшая группа) входили академики союзной и республиканских академий наук, профессора, имевшие большое количество научных трудов и преподавательский стаж не менее 10 лет, заслуженные деятели науки и техники и искусства, всего 3 тыс. человек. До этого времени они снабжались по нормам индустриальных рабочих.
Во вторую группу интеллигенции, также получившую спецснабжение, вошли профессора и доценты вузов, старшие научные сотрудники НИИ и т.д., всего 10 тыс. человек. Установленные для них нормы (по муке, молоку, мясу, колбасе, рыбе, сыру, сахару, чаю и т.д.) были в два раза меньше норм высшей группы интеллектуальной элиты (кроме норм на хлеб и на папиросы), но больше норм индустриальных рабочих [Там же].
К середине 30-х годов система научно-бюрократическая достигла своего логического завершения. С 1936 г. списки высшей научной элиты стал утверждать Отдел науки ЦК ВКП(б). Закрепилось понятие общественной ценности ученого, напрямую связанное с партийностью и занимаемой им должностью [Осокина, 1999, с. 105].
Комиссия содействия ученым (КСУ) просуществовала вплоть до 1937 г., когда специальным постановлением СНК она была ликвидирована, а все ее имущество передано Академии Наук СССР.
Выстроенная система бюрократических органов охватывала бытовую сферу жизни ученых, меняя привычную сферу их повседневности и досуга. Прекрасно осознавая значимость бытовых проблем, которые к тому же значительно обострились, власти с помощью комиссий контролировали эту сферу жизни. Работа комиссий поставила под свой контроль самое уязвимое, самое незащищенное – социальную сферу. За неполных два десятилетия комиссиям удалось проделать огромную работу: разбить ученых на особые «статусные» группы, создать новую систему материального обеспечения и поощрения, осуществить сложную трансформацию российского ученого на пути от «буржуазности» к «советскости», в том числе и в сфере повседневности, досуга и быта.
С некоторыми изменениями установленный порядок существовал до крушения советско-партийной системы в начале 90-х годов XX века. Бюрократические же традиции, направленные на поддержание номенклатурной вертикали в вузовской и академической системе, успешно перекочевали и в XXI век.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.