Отторжение современности: европейский феномен

Отторжение современности: европейский феномен

Без сомнения, этот культурный фон с его отторжением современности существовал до 1914 г. по всей Европе. Тексты, написанные в подобном духе, мы без труда найдем почти во всех странах.

На молодого Муссолини оказал глубокое влияние Жорж Сорель. Эрнест Псишари, внук Эрнеста Ренана, студент-философ, в 1903 г. поступит на службу в колониальную артиллерию. Он будет убит в битве на Марне в 1914 г. Даже Пеги после Танжерского кризиса (1905 г.), с помощью которого Вильгельм II принудил Делькассе уйти в отставку, перед лицом войны вдруг загорелся идеей «физической родины» (patrie charnelle): «Духовное всегда заключено в оболочку временного»[75]. Пеги тоже погибнет от пули на второй день битвы на Марне, 5 сентября 1914 г., в двадцати двух километрах от Парижа. В 1911 г. он успел написать:

Блажен, кто пал за землю нашу бренную[76],

Но лишь бы это было в праведной войне,

Блажен, кто пал за все четыре стороны,

Блажен, кто пал в смертельном торжестве.

Блажен, кто пал в сражениях великих,

И на земле простерт пред ликом Божества.

(Перевод Н.А. Струве)[77].

Я бы не хотел сводить эпитафию, которую Шарль Пеги написал самому себе, к одному стремлению к смерти. Однако если посмотреть шире, мы увидим, что повсюду элита, в том числе и часть интеллигенции, психологически была готова к войне. Тем не менее этот сдвиг, явно произошедший после Танжерского и Агадирского кризисов (1905–1911 гг.), не затронул народные массы.

В этой глухой тоске по войне перемешано чистое и нечистое. Патриотизм без просвещения быстро скатывается к национализму. И не было народа, которого бы он не затронул. Однако республиканский патриотизм, напомним еще раз, не тождествен национализму. Возлагать вину за Первую мировую войну на «национализм» в целом – значит поддаться духу упрощения и толковать события в свете последующей истории. Поступая так, мы снимаем ответственность с политических лидеров. В большинстве стран общественное мнение вовсе не стремилось к войне, и Германия тут не была исключением.

* * *

Есть тем не менее две черты, которые отличают пангерманизм от других форм национализма. В нем специфическим для Германии образом соединилась национальная экзальтация и не слишком конкретный, но соблазнивший многих проект создания колониальной империи в пределах самой Европы. Кроме того, нельзя забывать о том, что эта идеология захватила умы военачальников, не признававших другого источника власти, кроме императора. Последствия этого не преминули сказаться: в отличие от национализмов других стран, пангерманизм имел прямой выход к центрам принятия решений.

Хотя в немецком обществе до 1914 г. влияние пангерманизма было довольно скромным, его роль в развязывании войны не подлежит сомнению. Конечно, немецкий правящий класс был разделен на противоборствующие фракции. Крупная промышленная и финансовая буржуазия, как свидетельствуют ее инвестиции в Южную Америку, США и тем более в Ближний Восток и Китай, мыслила уже в масштабах мира. За исключением металлургических магнатов (Крупп, Тиссен), которые зарабатывали на производстве оружия, она сделала ставку на торговую экспансию и поэтому была заинтересована в мире. Совсем иные настроения владели земельной и военной аристократией, а также мелкой буржуазией, которые были заражены пангерманистскими идеями.

После 1914 г. эти две фракции в правящем классе Германии вступили друг с другом в борьбу за влияние. По мере того как надежды на то, что война будет быстрой, стали рассеиваться, крупная буржуазия все активней пыталась взять бразды правления страной в свои руки.