1. Бессознательное в исторической перспективе

1. Бессознательное в исторической перспективе

343 Психология, пожалуй, более ясно, чем любая другая наука, демонстрирует духовный переход от классической эпохи к современности. История психологии¹ вплоть до XVII века состоит, по сути, из доктрин, так или иначе связанных с душой, однако, будучи объектом исследования, сама душа никогда не получала возможности заявить о себе. Опыт непосредственного переживания представлялся настолько исчерпывающим для каждого мыслителя, что последний был вполне убежден в ненужности какого-либо еще объективного опыта. Такая позиция совершенно чужда современной точке зрения, так как сегодня мы придерживаемся того мнения, что для утверждения любого положения, претендующего на ранг научности, помимо какой бы то ни было субъективной определенности, необходим еще и объективный опыт. Несмотря на это, даже сегодня по-прежнему сложно последовательно проводить чисто эмпирический или феноменологический подход в психологии, потому что изначальное наивное представление о том, что душа, будучи непосредственно данной нам в опыте, есть нечто наиболее познанное из всего познаваемого, остается одним из наших наиболее глубоко укорененных убеждений. Такого мнения придерживается не только каждый непрофессионал, но и каждый психолог – причем не только применительно к субъекту, но и, что гораздо существеннее, применительно к объекту. Он знает, или, скорее, уверен, что знает, что происходит в другом человеке и что для него предпочтительнее. Это идет не столько от высокомерного пренебрежения различиями, сколько от принимаемого по умолчанию допущения, что все люди схожи. В результате мы бессознательно склонны верить в универсальную истинность субъективного мнения. Я упомянул этот факт лишь затем, чтобы показать, что, несмотря на все большее распространение эмпиризма за последние три столетия, изначальная установка отнюдь не исчезла. То, что она по сей день существует, лишний раз показывает, насколько сложен переход от старой, философской точки зрения к современной, эмпирической.

344 Естественно, приверженцы старых взглядов не предполагали, что их доктрины суть не что иное, как психические феномены, поскольку исходили из наивного допущения, что посредством интеллекта, или разума, человек способен фактически возвыситься над своим психическим состоянием и перейти в состояние надпсихическое и рациональное. Даже сегодня мало кто готов всерьез обсуждать вопрос о том, не следует ли в конечном счете рассматривать суждения человеческого разума как симптомы определенных психических состояний². Такой вопрос было бы весьма уместно поднять, однако это чревато столь далеко идущими и революционными последствиями, что вполне объяснимо, почему и в прошлом, и в настоящем его старались во что бы то ни стало обойти. Мы все еще слишком далеки от ницшевского понимания философии и, по сути, теологии как «ancilla psychologiae»[40], поскольку даже психолог не склонен рассматривать свои утверждения – даже отчасти – как субъективно обусловленное вероисповедание. Можно сказать, что индивиды равны лишь в той мере, в какой они бессознательны, то есть не осознают своих действительных различий. Чем более бессознателен человек, тем в большей степени он будет соответствовать общим канонам психического поведения. Однако чем лучше он осознает свою индивидуальность, тем более явным будет его отличие от других субъектов и тем меньше он будет отвечать общепринятым ожиданиям. Более того, его реакции станут гораздо менее предсказуемыми. Это следствие того факта, что индивидуальное сознание всегда более дифференцированно и обладает большей широтой. Но чем шире раздвигаются рамки сознания, тем более дифференцированно восприятие и тем более оно свободно от коллективных правил, так как эмпирическая свобода воли растет пропорционально расширению рамок сознания.

345 По мере индивидуальной дифференциации сознания объективная обоснованность его суждений уменьшается и возрастает их субъективность, по крайней мере, в глазах окружающих. Поэтому, чтобы суждение воспринималось как обоснованное, оно должно иметь как можно больше ярых приверженцев, независимо от аргументов, выдвигаемых в его защиту. «Истинно» или «обоснованно» то, во что верит большинство, так как это подтверждает всеобщее равенство. Но дифференцированное сознание уже не принимает как само собой разумеющееся, что его собственные предпосылки применимы к другим, и наоборот. Это логически привело к тому, что в XVII столетии, чрезвычайно важном для развития науки, психология начала отпочковываться от философии, и первым, кто заговорил об «эмпирической», или «экспериментальной», психологии, стал Христиан фон Вольф (1679–1754)³, заявивший таким образом о необходимости поиска новых оснований психологии. Психология должна была предварять философское рациональное определение истины, потому что постепенно стало ясно, что никакая философия не обладает достаточной обоснованностью, чтобы в равной степени соответствовать всему разнообразию индивидуальных субъектов. И коль скоро оказалось, что относительно самих принципов философии также возможно неограниченное число различных субъективных суждений, обоснованность которых, в свою очередь, может быть подтверждена лишь субъективно, вполне закономерно возникла необходимость отказаться от философских аргументов с тем, чтобы их место занял опыт. Отныне развитие психологии развернулось в направлении естественных наук.

346 На всем протяжении своего существования философия так или иначе сохраняла в своей сфере влияния широкую область «рациональной», или «спекулятивной», психологии, и потребовались столетия, чтобы последняя смогла постепенно развиться в естественную науку. Этот процесс преобразования продолжается и сегодня. Психология как предмет по-прежнему в большинстве университетов преподается под эгидой философского факультета и остается в руках профессиональных философов, в то время как «клиническая» психология все еще находит пристанище на медицинском факультете. Поэтому формально ситуация остается во многом сродни средневековой, так как даже естественные науки признаются только в качестве «прикладной философии», под маской естественной философии⁴. По крайней мере, на протяжении двух последних столетий было вполне очевидно, что философия строится, прежде всего, на психологических предположениях и допущениях, хотя делалось все возможное, чтобы завуалировать самостоятельность эмпирических наук, пока не стало ясно, что открытие вращения земли и существования спутников Юпитера больше невозможно замалчивать. Но изо всех естественных наук психология в наименьшей степени была способна отстоять свою независимость.

347 Эта «нерешительность» представляется мне знаменательной. Психология оказалась в положении, сравнимом с положением психической функции, сдерживаемой разумом: только те ее компоненты, которые согласуются с преобладающей тенденцией сознания, получают право на существование. Все, что не согласуется с этой тенденцией, по сути дела, отрицается как несуществующее, вопреки тому, что множество явлений и симптомов доказывают противоположное. Любой человек, знакомый с этими психическими процессами, знает, к каким уловкам и самообману приходится прибегать, чтобы избавиться от таких неудобств. То же самое происходит и с эмпирической психологией: как дисциплина, подчиненная общей философской психологии, экспериментальная психология рассматривается в качестве уступки естественнонаучному эмпиризму, однако облекается при этом в специальную философскую терминологию. Что же касается патопсихологии, то она остается в ведении медицинских факультетов как несуразное приложение к психиатрии. «Клиническая» психология, как и следовало ожидать, не особенно признается в университетах или не признается вовсе⁵.

348 Если я несколько категорично высказываюсь по этому поводу, то лишь затем, чтобы прояснить состояние психологии на переломе XIX и XX веков. Тогдашнюю ситуацию хорошо отражает точка зрения Вундта – еще и потому, что из его школы вышел целый ряд замечательных психологов, которые задавали тон в начале XX века. В своих «Очерках по психологии» Вундт говорит: «Любой психический элемент, который исчезает из сферы сознания, следует называть бессознательным в том смысле, что мы предполагаем возможность его восстановления, то есть повторного появления в актуальной взаимосвязи с другими психическими процессами. Наши знания об элементе, ставшем бессознательным, не простираются дальше этой возможности. <…> Поэтому для психологии он не имеет значения, разве что как предрасположенность к усвоению будущих компонентов. <…> Предположения относительно “бессознательного” состояния или ‘’бессознательных процессов” любого рода <…> совершенно бесплодны для психологии. Конечно, существуют факторы упомянутой психической предрасположенности, некоторые из них можно прямо продемонстрировать, о других можно судить по различным данным нашего опыта»⁶.

349 «Психическое состояние нельзя рассматривать в качестве психического, пока оно не достигло, по крайней мере, порога сознания», – вот характерное для представителей школы Вундта суждение. Этот довод предполагает, или, скорее, сводится к утверждению, что только сознательное является психическим, а значит, все психическое является сознательным. Автор, как мы видим, говорит «психическое состояние», логично же было бы сказать просто «состояние», поскольку является ли оно психическим – вопрос дискуссионный. Следующее утверждение гласит: простейшее психическое явление – это ощущение, так как оно не разложимо посредством анализа на более простые явления. Следовательно, то, что предшествует или лежит в основании ощущения, ни в коей мере не является психическим, а только физиологическим. Ergo, бессознательного не существует.

350 И.Ф. Гербарт однажды сказал: «Когда представление [идея] опускается ниже порога сознания, оно продолжает жить в латентном состоянии, будучи постоянно готово пересечь порог и вытеснить другие представления». В такой формулировке данное утверждение, вне всяких сомнений, некорректно, поскольку, к сожалению, все истинно забытое вовсе не имеет тенденции снова пересекать порог сознания. Скажи Гербарт не «представление», а «комплекс» в современном смысле этого слова, и его утверждение было бы совершенно правильным. Едва ли будет ошибкой предположить, что он действительно подразумевал нечто в этом роде. В этой связи противник бессознательного из философского лагеря делает весьма проясняющее замечание: «Стоит только согласиться с этим, и мы окажемся во власти всевозможных гипотез относительно бессознательной жизни, гипотез, которые невозможно проверить никакими наблюдениями»⁷. Очевидно, что этот мыслитель не может не замечать фактов, но боязнь столкнуться с трудностями оказывается для него решающей. И каким же образом он знает, что эти гипотезы не могут быть проверены наблюдением? Для него это очевидно априори. А наблюдения Гербарта он вовсе не принимает во внимание.

351 Я упоминаю этот случай лишь потому, что он весьма полно отражает устаревшую философскую точку зрения на эмпирическую психологию. Сам Вундт полагает, что если говорить о «так называемых бессознательных процессах, то речь идет не о бессознательных психических элементах, а только о более смутно осознаваемых», и что «вместо гипотетических бессознательных процессов мы можем рассматривать фактически наблюдаемые или, по крайней мере, менее гипотетические сознательные процессы»⁸. Эта точка зрения подразумевает явное отрицание бессознательного как психологической гипотезы. Случаи «раздвоения сознания» он объясняет так: это «изменения индивидуального сознания, которые очень часто происходят постепенно и последовательно, но в силу крайне искаженного истолкования фактов понимаются как множественность индивидуального сознания». Последняя, поясняет Вундт, «якобы одновременно присутствует в одном и том же индивиде», однако, по общему признанию, это не так. Несомненно, вряд ли возможно, чтобы в одном индивиде в явственно распознаваемой форме проявлялись одновременно два сознания. Вот почему эти состояния обычно чередуются. Жане показал, что в то время как одно сознание, так сказать, контролирует голову, другое одновременно сообщает о себе наблюдателю посредством кода, состоящего из выразительной жестикуляции⁹. Поэтому вполне возможно двойственное сознание.

352 Вундт считает, что идея двойственного сознания и, следовательно, «сверхсознания» и «подсознания», в фехнеровском смысле¹⁰, является «пережитком психологического мистицизма» школы Шеллинга. Его, очевидно, смущает бессознательная репрезентация как нечто, чего «просто не может быть»¹¹. В таком случае слово «представление» следует, естественно, также изъять из употребления, поскольку оно предполагает субъект, которому нечто предстает или «представляется» – и это основная причина отрицания Вундтом бессознательного. Однако мы можем легко обойти эту трудность, говоря не о «представлениях» или «восприятиях», а о содержаниях, как обычно делаю я. Здесь я должен, забегая несколько вперед, коснуться того факта, что нечто весьма подобное «представленности», или осознанности, действительно применимо к бессознательным содержаниям, так что всерьез встает вопрос о возможности бессознательного субъекта. Однако такой субъект не тождественен эго. То, что главным образом «представления» и были для Вундта его bete noire[41], ясно также из подчеркнутого отрицания им «врожденных идей». Как он относился к ним, видно из следующего суждения: «Если бы новорожденное животное действительно заведомо обладало идеей всех действий, которые оно намерено совершить, какое же богатство предвосхищенного жизненного опыта хранили бы в себе человеческие и животные инстинкты и сколь непостижимым казалось бы то, что не только человек, но и животное также большинство вещей обретает лишь посредством опыта и практики!»¹² Тем не менее, существуют врожденные «паттерны поведения» и сокровищница жизненного опыта, но не предвосхищенного, а накопленного – речь идет не о «представлениях», а об эскизах, планах или образах, которые хотя в действительности и не «предстают» перед эго, однако столь же реальны, как кантова сотня талеров, зашитая в подкладку камзола и забытая владельцем. Вундт мог вспомнить и Христиана фон Вольфа, на коего он сам ссылается, и его рассуждения о том, что «бессознательные» состояния «можно вывести только из того, что мы обнаруживаем в нашем сознании»¹³.

353 К категории врожденных идей принадлежат также «элементарные идеи»¹⁴ Адольфа Бастиана, под которыми мы должны понимать фундаментально сходные формы восприятия, обнаруживаемые у всех, а значит, примерно то, что нам известно сегодня как «архетипы». Вундт, конечно же, отвергает это понятие, ошибочно полагая, что здесь он имеет дело с «представлениями», а не со «склонностями». Он говорит: «Нельзя полностью исключать возможность возникновения одного и того же явления в разных местах, однако с точки зрения эмпирической психологии это в высшей степени маловероятно»¹⁵. Он отрицает «общее психическое наследие человечества» в таком понимании и отвергает саму идею умопостигаемого символизма мифов, делая при этом характерное заявление: дескать, предположение о том, что за мифом скрывается «система идей», просто невозможно¹⁶. Прямолинейное представление о том, что бессознательное есть (это надо же!) система идей, не выдерживало критики даже во времена Вундта, не говоря уже о временах предшествующих или последующих.

354 Было бы некорректно предполагать, что отказ академической психологии от идеи бессознательного на рубеже столетий был чуть ли не всеобщим – это отнюдь не так: Фехнер¹⁷, а вслед за ним и Теодор Липпс придавали бессознательному решающее значение¹⁸. Хотя для Липпса психология и является «наукой о сознании», он, тем не менее, говорит о «бессознательных» восприятиях и представлениях, рассматривая их как процессы. «Природа или, точнее, объяснение “психического” процесса, состоит не столько в сознательном содержании или сознательном опыте, сколько в психической реальности, которая должна с необходимостью лежать в основе существования подобного процесса»¹⁹. «Наблюдения над сознательной жизнью убеждают нас не только в том, что существуют бессознательные восприятия и представления <…> которые временами должны обнаруживаться в нас, но и в том, что психическая жизнь большую часть времени протекает именно в бессознательной форме, и лишь иногда, в особые моменты, сей фактор внутри нас действительно обнаруживает свое присутствие непосредственно, в соответствующих образах»²⁰. «Таким образом, психическая жизнь всегда выходит далеко за пределы того, что находится или может присутствовать в нас в форме сознательных содержаний или образов».

355 Замечания Теодора Липпса нисколько не противоречат нашим современным взглядам, напротив, они образуют теоретические основы психологии бессознательного в целом. Однако и после него еще долго гипотеза о бессознательном не принималась. Например, весьма характерно, что Макс Дезуар (Dessoir) в своей книге по истории современной немецкой психологии²¹ даже не упоминает К.Г. Каруса и Эдуарда фон Гартмана (Hartmann).

Данный текст является ознакомительным фрагментом.