8. Общие соображения и перспективы

8. Общие соображения и перспективы

421 Проблемы аналитической психологии, которые я постарался здесь очертить, заставляют прийти к выводам, которые удивляют даже меня. Я вообразил, что я разработал наилучшее научное направление, подтвержденное фактами, наблюдаемое, классифицированное, рассматривающее причинные и функциональные отношения, – но, в конце концов, обнаружил, что вовлек себя в сети рефлексий, которые простираются далеко за пределы естественной науки и распространяются на философию, теологию, сравнительное религиоведение и гуманитарные науки в целом. Этот грех, неизбежный, хотя и предсказуемый, причинил мне немало огорчений. Мало того, что я полностью некомпетентен в этих областях – мне кажется, что мои рефлексии подозрительны также в принципе, потому что я глубоко убежден, что «поправка на личные особенности» оказывает сильное влияние на результаты психологического наблюдения. Печально, что психология не располагает согласованным математическим аппаратом и все ее расчеты субъективны и пристрастны. Также у нас нет огромного преимущества «точки Архимеда», которой обладает физика. Физика наблюдает материальный мир с психической точки зрения и может перевести его в психические термины. Психическое же наблюдает само себя и может только перевести психическое обратно в психическое. Если бы физика находилась в таком же положении, она бы не смогла ничего сделать, за исключением того, чтобы предоставить физический процесс в распоряжение самих приборов, которые следили бы за его протеканием. Именно таким способом она оказалась бы наиболее понятной самой себе. Для психологии не существует среды, в которой она могла бы отражаться: она может только изображать себя в себе и описывать саму себя. Рассуждая логически, в этом также состоит принцип и моего собственного метода: в своей основе это чисто экспериментальный процесс, в рамках которого успех и промах, интерпретация и ошибка, теория и спекуляция, доктор и пациент образуют symptosis[68] (оицлтюац) или symptoma[69] (аицлтюца) – появляющиеся вместе – и в то же самое время они являются симптомами определенного процесса или череды событий. То, что я рассматриваю, является в основе своей не более чем контуром психических событий, происходящих с определенной статистической частотой. Научно говоря, мы не переносим себя каким-либо образом за пределы психического процесса и не переводим его в другую среду. Физика же порождает математические формулы – продукт чистой психической активности – и убивает одним ударом семьдесят восемь тысяч человек[70].

422 Столь «сокрушительный» аргумент предназначается для того, чтобы заставить психологию молчать. Но мы можем скромно указать, что математическое мышление – это также психическая функция, благодаря которой материя может быть организована таким образом, что станет возможным привести к разрушительному действию те могущественные силы, которые связывают атомы вместе – чего никогда бы не случилось с этими силами в ходе естественного течения событий, по крайней мере, на этой земле. Психическое нарушает естественные законы космоса, и даже если мы преуспеем, делая что-либо на Марсе с помощью расщепления атома, это также будет совершаться с помощью психического.

423 Психическое – это опорная точка мира: оно является не только одним из важнейших условий существования мира в целом, но также вмешивается в существующий естественный порядок, и никто не может с определенностью сказать, каковы границы этого вмешательства. Чрезвычайно важно подчеркнуть достоинства психического в качестве объекта изучения естественной науки. Со все большей настойчивостью мы должны акцентировать внимание на том, что малейшее изменение в психическом факторе, если речь идет о принципиальном изменении, имеет важнейшее значение для наших знаний о мире и его представлениях. Интеграция бессознательных содержаний в сознание, являющаяся главной целью аналитической психологии, как раз и есть такое изменение принципа; этим уничтожается верховная власть субъективного эго-сознания и оно сталкивается с содержаниями коллективного бессознательного. Соответственно, эго-сознание будет зависеть от двух факторов: от условий коллективного (социального) сознания и от архетипов или доминант коллективного бессознательного. Последнее феноменологически подразделяется на две части: инстинктивную и архетипическую. Первая включает природные импульсы, вторая – доминанты, которые проникают в сознание в виде универсальных идей. Контраст между содержаниями коллективного сознания, подразумевающего существование истины, и истинами коллективного бессознательного столь явен, что последнее отвергается как целиком иррациональное, даже бессмысленное, и совершенно неподтверждаемое; оно исключается из научной сферы, словно несуществующее. Однако психические явления такого рода существуют повсеместно, и если они представляются нам бессмысленными, то это только доказывает, что мы не понимаем их. Когда-нибудь их существование будет признано, и мы больше не сможем изгонять их из нашей картины мира, даже если преобладающее осознанное мировоззрение оказывается неспособным принять то, что сознательное изучение этих явлений быстро вскрывает их необычное значение, и нам сложно избежать вывода, что между коллективным сознанием и коллективным бессознательным существует пропасть, через которую практически невозможно перебросить мост и над которой субъект обнаруживает себя подвешенным.

424 Как правило, достижения коллективного сознания передаются потомству с его благоразумным большинством, и их усвоение не составляет какой-либо трудности для среднего человека. Он все еще сохраняет веру в то, что между причиной и следствием обязательно существует связь, и едва ли воспримет факт, что причинность становится относительной. Для него кратчайшим расстоянием между двумя точками по-прежнему является прямая линия, хотя физика и вынуждена исчислять бесконечно малые расстояния, что поражает обывателя своей исключительной абсурдностью. Тем не менее, ужасающий взрыв в Хиросиме вызвал благоговейный страх и почтение даже к самым трудным для понимания построениям современной физики, тогда как взрыв в Европе, которому мы недавно стали свидетелями[71], хотя и гораздо более ужасный по своим последствиям, лишь некоторыми был признан психической катастрофой. Вместо того чтобы признать это, люди предпочитают разнообразные нелепые политические и экономические теории, которые в такой же мере полезны, как и объяснение взрыва в Хиросиме случайным попаданием огромного метеорита.

425 Если субъективное сознание предпочитает идеи и мнения коллективного сознания и идентифицирует себя с ним, то содержания коллективного бессознательного подавляются. Подавление влечет за собой типичные последствия: заряд-энергия подавленных содержаний отчасти¹²³ добавляется к энергии подавляющего фактора, эффективность которого, соответственно, увеличивается. Чем выше этот заряд, тем больше подавленная позиция нуждается в фанатичном характере действия и тем ближе она становится к превращению в свою противоположность, то есть наблюдается энантиодромия[72]. И чем сильнее заряжается коллективное сознание, тем дальше эго теряет свою обычную важность. Оно, так сказать, поглощается мнениями и тенденциями коллективного сознания, в результате чего появляется человек массы, всегда готовый пожертвовать неким жалким «-измом». Эго сохраняет свою целостность, только если оно не идентифицирует себя с какой-либо из противоположностей, а умеет поддерживать баланс между ними. Последнее же возможно только в случае осознания обеих противоположностей одновременно. Однако осуществить необходимый инсайт чрезвычайно трудно не только каким-либо отдельным общественным и политическим лидерам, но даже и религиозным наставникам. Все они желают конкретного решения в пользу полной идентификации индивида с совершенно односторонней «истиной». Даже если речь идет о самой великой истине, идентификация с ней все же с неизбежностью приведет к катастрофе, так как она задерживает дальнейшее духовное развитие. Тогда вместо знания как такового останется одна только вера – иногда это наиболее удобно и поэтому более притягательно.

426 Если же, напротив, реализуются содержания коллективного бессознательного, если признается существование и действенность архетипических представлений, тогда между тем, что Фехнер назвал «дневными и ночными взглядами», вспыхивает неистовый конфликт. Средневековый человек (и современный также, поскольку он сохраняет точку зрения прошлого) жил, полностью осознавая противоречие между суетностью, которая была субъектом princeps huius mundi[73] (Иоанн 12:31; 16:11)¹²⁴, и стремлением к Богу. На протяжении столетий это противоречие он наблюдал в форме борьбы за власть между императором и Папой. В моральном плане этот конфликт, в который человек был вовлечен по причине первородного греха, разросся до «перетягивания каната» между добром и злом уже в космических масштабах. Средневековый человек не был столь беспомощной жертвой суетности, как современный массовый человек, поскольку, пытаясь скомпенсировать известные и, так сказать, реальные силы этого мира, он все же учитывал и влияние метафизических сил, которые он был вынужден принимать в расчет. И хотя средневековый человек был политически и общественно бесправен – как, например, крепостные – и оказывался в чрезвычайно неприятной ситуации, подвергаясь тирании мрачных суеверий, но он, по крайней мере, был биологически ближе к той бессознательной целостности, которой человек первобытной культуры достигал даже успешнее средневекового, а дикие животные обладали во всей полноте. Если смотреть с позиций современного сознания, может показаться, что плачевное положение средневекового человека нуждалось в улучшении. Но потребность в расширении горизонтов разума посредством науки лишь сменила средневековую односторонность – а именно эту древнюю бессознательность, которая когда-то господствовала и постепенно исчезала – на новую односторонность, выражающуюся в переоценке «научно» подтвержденных взглядов. Эти взгляды (по отдельности и совокупно) связаны с хронически односторонним знанием о внешнем объекте, так что в настоящее время отсталость психического развития в целом и самопознания в частности стала одной из наиболее острых современных проблем. В результате преобладания односторонности, – несмотря на ужасающую зримую демонстрацию бессознательного, ставшего чуждым для сознания, – существует огромное число людей, которые являются слепыми и беспомощными жертвами конфликта между сознанием и бессознательным.

Они используют свою научную добросовестность только по отношению к внешним объектам, но никогда – к своему собственному психическому состоянию. Однако психические факты серьезно нуждаются в объективной и точной проверке и признании. Существуют объективные психические факторы, каждый бит информации о которых так же важен, как радио и автомобили. В конце концов все (особенно в случае с атомной бомбой) зависит от сферы использования этих факторов, а это всегда определяется неким состоянием ума. В этом смысле текущие «-измы» являются наиболее серьезной угрозой, потому что они представляют опасность отождествления субъективного сознания с коллективным. Такая тождественность безошибочно производит массовое психическое с его непреодолимым стремлением к катастрофе. Субъективное сознание должно для спасения от этой гибели избегать отождествления с коллективным сознанием путем признания своей тени, а также существования и важности архетипов. Последние предоставляют эффективную защиту и от животных сил коллективного сознания, и от массового психического, которое сопутствует ему. С точки зрения эффективности религиозный взгляд средневекового человека грубо соответствует установке, вызванной интеграцией в эго бессознательных содержаний, с тем отличием, что в последнее время восприимчивость к внешним влияниям и к бессознательному замещается научной объективностью и осознанными знаниями. Но поскольку религия для современного сознания все еще означает вероучение и, следовательно, коллективно воспринимаемую систему религиозных положений, искусно классифицируемых как религиозные наставления, то она обладает близким сродством с коллективным сознанием, даже если ее символы и выражают ранее действовавшие архетипы. При условии, что контроль Церкви над общинным сознанием объективно имеет место, психическое, так сказать, продолжает довольствоваться определенным равновесием. Во всяком случае, оно конституирует достаточно эффективную защиту от инфляции эго. Но когда Мать Церковь и ее материнский Эрос впадают в состояние неопределенности, индивид оказывается во власти коллективизма и сопутствующего массового психического. Он уступает действию социальной или национальной инфляции, и трагедия заключается в том, что при этом он руководствуется той же самой психической установкой, которая когда-то связала его с Церковью.

427 Но если индивид достаточно независим, чтобы признать фанатичность социального «-изма», ему может угрожать субъективная инфляция, поскольку обычно он не способен увидеть, что религиозные идеи в психологической реальности не покоятся исключительно на традициях и вере, но возникают вместе с архетипами, «тщательное рассмотрение» которых – religere! – конституирует сущность религии. Архетипы непрерывно присутствуют и действуют в психике, и в качестве таковых они не нуждаются в том, чтобы в них верили – достаточно интуитивного понимания их смысла и определенного мудрого благоговения, ?????????????[74], не позволяющего упустить из виду их важность. Отточенное опытом сознание знает о катастрофических последствиях, вызванных пренебрежением этим наследственным для индивида, так же как и для общества, приобретением. Точно так же, как архетип является частично духовным фактором, а частично содержит в себе скрытый смысл, внутренне присущий инстинкту, так и дух, как я уже показал¹²⁵, является двуликим и парадоксальным: он несет в себе огромную мощь, равно как и великую опасность¹²⁶. Картина выглядит таким образом, что человеку предназначена как бы главная роль в разрешении этой неопределенности. Более того, осуществлять это ему следует при помощи своего сознания, однажды возникшего подобно свету из мрака первозданного мира. Мы нигде не можем подчерпнуть уверенности в этих вопросах, и менее всего – там, где процветают «-измы», поскольку они представляют собой лишь искаженную замену утерянной связи с психической реальностью. Массовое психическое – это неизбежный результат потери смысла существования индивида и культуры в целом.

428 Из сказанного ясно, что психическое не только нарушает естественный порядок вещей, но если и его равновесие при этом нарушается, то действительно разрушается и его собственное творение. Поэтому тщательное рассмотрение психических факторов важно для сохранения не только индивидуального, но также и общественного баланса; в противном случае разрушительные тенденции легко приобретут верховную власть – как в случае атомной бомбы, этого беспримерного средства психического массового разрушения. Поэтому неверное развитие души с неизбежностью приводит к психическому массовому разрушению.

Современная ситуация настолько зловеща, что возникает подозрение в планировании Творцом нового потопа, который окончательно искоренит расу людей. Но если кто-то вообразит, что здоровая вера в существование архетипов может быть внедрена извне, он подобен человеку, который хочет объявить вне закона войну или атомную бомбу. Такое мероприятие напоминало бы действия одного епископа, который отлучил от церкви майских жуков за их неподобающую плодовитость. Изменение сознания начинается с себя; это продолжительный процесс, целиком зависящий от того, насколько выражена способность психического к развитию. В настоящее время мы уже знаем, что существуют личности, способные развиваться. Мы не знаем, много ли их, точно так же, как мы не знаем, насколько суггестивной силой может обладать расширяемое сознание или какое влияние оно может оказывать на мир в целом. Эффекты такого рода никогда не зависят от разумности той или иной идеи, а в значительно большей мере – от ответа на вопрос (на который можно ответить только ex effectu[75]): подошло ли время для изменений или нет?

429 Как я уже говорил, психология комплексов оказывается в неравном положении с другими естественными науками из-за того, что ей недостает внешней опоры. Она может только переводить саму себя на свой язык, сама придавая форму своим собственным образам. Чем больше она расширяет область своих исследований, чем более сложными становятся ее объекты, тем сильнее она ощущает отсутствие точки, в которой она отличалась бы от этих объектов. И как только комплексы достигнут этого эмпирического человека, его психология неизбежно сливается с самим психическим процессом. Они не могут более отличаться от этого процесса и, таким образом, превращаются в него. В этом случае психология подстегивает бессознательное в его устремлении к осознанию. Таким образом, психология актуализирует бессознательное стремление к сознанию. В действительности психология – это вхождение психического процесса в сознание, а не, в широком смысле, объяснение этого процесса, поскольку нет предположения, как психическое может быть чем-то другим, кроме самого психического процесса. Психология обрекает себя на исчезновение в качестве науки, и в этом отношении она точно достигает своей научной цели. Каждая другая наука имеет, так сказать, свой внешний вид; с психологией же дело обстоит не так – ее объект находится внутри субъекта всей науки.

430 Поэтому психология неизбежно достигает высшей точки развитии процесса, характерного для психического и состоящего в интеграции бессознательных содержаний в сознание. Это означает, что психическое человеческое существо становится целым, и это оказывает замечательное влияние на эго-сознание, чрезвычайно трудное для описания. Я сомневаюсь в своей способности сделать подходящий доклад об изменениях, происходящих с субъектом под влиянием процесса индивидуации – это относительно редкое событие, происходящее только с теми, кто прошел через изнурительные тяготы, однако для интеграции бессознательного достижение согласия с бессознательными компонентами личности обязательно. Однажды эти бессознательные компоненты становятся осознанными, и этот результат приводит не только к их ассимиляции в уже существующую эголичность, но и к трансформации последней. Главная трудность заключается в описании способа этой трансформации. Говоря в общем, эго – это жесткий и прочный комплекс, который из-за своей связи с сознанием не может с легкостью изменяться и не должен этого делать, так как это может привести к возникновению патологических нарушений. Ближайшую аналогию изменения эго можно обнаружить в области психопатологии, где мы встречаемся не только с невротической диссоциацией, но также и с шизофреническим расщеплением или даже с растворением эго. Здесь же мы также можем наблюдать патологические попытки интеграции – если позволительно такое выражение. Они состоят в более или менее интенсивном внедрении в сознание бессознательных содержаний, в то время как эго не способно ассимилировать эти вторжения. Но если структура эго-комплекса достаточно прочна, чтобы противостоять их атаке без фатального смещения своего основания, тогда может произойти ассимиляция. В рамках этого события происходит изменение как эго, так и бессознательных содержаний. И хотя эго способно сохранить свою структуру, оно вытесняется с центральной, доминирующей позиции и, таким образом, оказывается в роли пассивного наблюдателя, которому недостает силы для утверждения своей воли при любых обстоятельствах – и не столько потому, что оно по какой-либо причине ослаблено, а потому, что определенные соображения требуют от него взять паузу. То есть эго не может не заметить, что влившиеся в сознание бессознательные содержания вдохнули в личность новую жизнь, обогатили ее и создали некую фигуру, которая по своему масштабу и интенсивности затмевает эго. Это ощущение парализует сверхэгоцентричную волю и заставляет эго осознать, что, несмотря на все трудности, лучше умерить свою спесь, чем вовлечься в безнадежную борьбу, в которой ему неизменно достанется «грязный конец дубины». Таким образом, воля как энергия, которой можно распоряжаться, постепенно подчиняется более сильному фактору, а именно, новому целостному облику – я назвал его Самостью. Естественно, в этих обстоятельствах существует величайшее искушение просто следовать силе-инстинкту и прямо идентифицировать эго с Самостью для поддержания иллюзии господства эго. В противном случае эго окажется слишком слабым, чтобы создать необходимое сопротивление наплыву бессознательных содержаний, и вследствие этого ассимилируется бессознательным, которое затемняет и размывает эго-сознание и мешает его идентификации с предсознательной целостностью¹²⁷. Оба эти направления развития делают реализацию самости невозможной и в то же самое время губительны для эго-сознания и препятствуют его сохранению. В итоге это может привести к патологическим результатам. Психические явления, в настоящее время наблюдаемые в Германии[76], относятся к этой категории. Совершенно ясно, что такое понижение ментального уровня, то есть подавление эго бессознательными содержаниями и, соответственно, идентификация с досознательной целостностью, невероятно психически ядовито или обладает инфекционной силой и способно привести к самым катастрофическим последствиям. Поэтому подобного рода развитие должно отслеживаться чрезвычайно тщательно; оно требует неусыпного контроля со стороны общества. Я должен порекомендовать любому, кто чувствует угрозу возникновения такой тенденции, повесить на стене картину с изображением Св. Христофора, дабы иметь возможность постоянно ее созерцать. Функциональное значение самости проявляется только тогда, когда она может действовать компенсаторно по отношению к эго-сознанию. Растворение эго в самости и идентификация с ней вызывают рост этакого сомнительного сверхчеловека с раздутым эго и обесцененной самостью. Однако такой персонаж, претендующий на то, чтобы быть спасителем или вести себя угрожающе, нуждается в scintilla, душе-искре, маленькой частичке божественного света, который загорается наиболее ярко, когда борется против наступающей тьмы. Возможна ли радуга без фона из темнеющих туч?

431 Это сравнение должно напомнить читателю, что существуют и не патологические аналоги процесса индивидуации. Они отражены в духовных памятниках и являются положительной иллюстрацией рассматриваемого нами процесса. Прежде всего, я должен упомянуть коаны дзен-буддизма, эти возвышенные парадоксы, которые озаряют, подобно молнии, непостижимые взаимоотношения между эго и Самостью. Святой Иоанн Креститель предложил совершенно иное решение той же самой проблемы в более доступной для западного человека форме в своем рассуждении о «Темной ночи души». Мы же лишь пытаемся обнаружить аналогию между психопатологией, с одной стороны, и восточным и западным мистицизмом, с другой: процесс индивидуации является, с точки зрения психологии, пограничным явлением, и для того, чтобы он стал осознанным, требуются специальные условия. Возможно, это первый шаг на пути развития, на который должен ступить человек будущего – пути, который в настоящее время принял патологическое направление и привел Европу к катастрофе.

432 Любому, кто хорошо знаком с нашей психологией, может показаться излишним тратить время на непрерывные разговоры о постоянно подчеркиваемом различии между становлением сознания и явлением самости (индивидуации). Но я снова и снова отмечаю, что процесс индивидуации совмещен с проникновением эго в сознание и что вследствие этого эго идентифицируется с самостью, что, естественно, вызывает безнадежную концептуальную запутанность. Индивидуация в таком случае приводит лишь к эго-центрированности и аутоэротизму. Однако самость заключает в себе бесконечно больше, чем просто эго, о чем с древнейших времен свидетельствует символизм. Он показывает, насколько любая самость больше, чем эго. Индивидуация не закрывает человека от мира, а помогает ему соединить мир с самим собой.

433 На этом я буду рад подвести свое изложение к концу. Я постарался обрисовать развитие и основные проблемы нашей психологии, выделить квинтэссенцию и передать дух этой науки. Учитывая необыкновенную трудность моей темы, читатель может простить меня за чрезмерные требования к его доброй воле и вниманию. Фундаментальные рассуждения – одна из тех вещей, которые отливают науку в форму, но они редко развлекают.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.