4.3. Поиск выживших родственников после войны

4.3. Поиск выживших родственников после войны

По окончании войны и Холокоста постепенно приходит осознание произошедшего и в этом контексте встает вопрос о родственниках. После первых недель свободы и некоторого физического восстановления у Леона Зельмана тоже стали возникать вопросы:

«Чем больше мы чувствовали себя людьми, тем лучше осознавали то, что с нами случилось. Я еще не знал окончательного ответа на вопрос о судьбе своих родных, мамы, Шайека. Мы ежедневно изучали списки людей в надежде узнать хоть что-нибудь… Возможно, кто-то из двоюродных братьев или тетка спаслись. Мы так быстро потеряли друг друга из виду. Уже завтра спасительный листок с фамилиями мог висеть на доске. Разговоры об этом были целительными: произнося друг перед другом слова надежды, мы находили то, чего искали – тепло и чувство защищенности»

(там же, с. 121, 123).

Поиск становится каждодневным ритуалом, предпринимаются энергичные и творческие попытки найти хоть какой-нибудь ответ. Царит надежда найти родных выжившими. Но в то же время это и поиск истины. Выжившие хотят знать, что случилось, и уж если встрече не суждено состояться, то должны быть, по крайней мере, выяснены обстоятельства смерти и место, где погибли и захоронены разыскиваемые. Однако чаще всего и этот поиск был напрасен.

«Многие не находили ничего, и все равно продолжали каждый день ходить к доске объявлений. И для многих из нас постепенно становилось ясно: мы остались одни»

(Zelman, 1995, с. 119f).

Ю. Кестенберг и И. Бреннер приводят слова выжившего молодого человека, искавшего свою мать. Боль от невозможности похоронить мать выражается в форме настоящего времени и как вопрос, на который нет ответа.

«Я даже не знаю, где ее прах, – размышлял он с горечью, – и это сильно ранит меня. Как можно лишить человеческое существо места вечного упокоения?»

(Kestenberg, Brenner, 1996, с. 34).

Бесследное исчезновение родственников, без места захоронения, угнетало выживших годами и десятилетиями. Поиск мог быть очень долгим – длиною в жизнь.

В своем психиатрическом заключении Дэвид Розен в 1999 г. описал симптоматику одной женщины из Нью-Йорка. Пациентка проводила дни, прочесывая улицы Манхэттена в поисках матери, и каждый раз была в отчаянии, не находя ее. В юности вместе с матерью ее отправили в Освенцим, где на перроне они виделись в последний раз. С тех пор о матери ничего не было слышно.

Хотя эта женщина вела вполне благополучную жизнь на своей новой родине – в США: она работала, у нее было двое детей, – в возрасте семидесяти лет ее психическое состояние значительно ухудшилось – поздняя психотравматическая стрессовая реакция проявилась в неприятии реальности и бесконечных поисках матери.

Во многих случаях желание узнать хотя бы дату и место гибели родных оставалось неудовлетворенным, выжившие оставались ни с чем.

«Их ожидания найти пропавших родственников ослабевали с годами, как и их кошмарные сны»

(там же).

Когда стало ясно, что их режим проигрывает войну, нацисты пытались уничтожить следы зверств.

«…экскаваторами трупы вырывали из ям и сжигали на решетках из рельсов. То, что оставалось, измельчалось в мельницах для костей. В завершение всего пепел и остатки костей снова ссыпались во рвы»

(Betz, 1995, с. 115).

Попытки окончательно уничтожить доказательства вины в самом крупном преступлении против человечества наносили еще один удар по выжившим жертвам – у них отбирали последнюю информацию об их близких.