Введение

Введение

В этой главе я хотел бы увязать клинические примеры и образы сновидений, представленные в предыдущих главах, с новым материалом из шестилетней аналитической работы с пациентом, которого я буду называть Майком[33]. В предыдущих случаях мы видели тему внутреннего ребенка/души как отдельные «кадры», здесь же возникает целый «фильм», последовательность снов, ясно показывающая эволюцию этой темы по мере прогресса в психотерапии. Жестокие негативные силы, известные нам по предыдущей главе как Дит, видимо, трансформируются и становятся более доброжелательными и гуманизированными. В целом этот случай показывает, как отдельный человек нашел в себе мужество «выстрадать Бога», то есть бороться с мощными демоническими силами собственной системы выживания до тех пор, пока эти силы не оказались перестроены в интересах его подлинной, хотя и ограниченной, жизни.

Я попытаюсь рассказать эту историю «глядя наружу одним открытым глазом и всматриваясь закрытым глазом вовнутрь», отдавая должное метафоре бинокулярного зрения, о чем упоминалось во введении к этой книге. По ходу своего рассказа я постараюсь показать то, как интегрирующий центр, который Юнг называл Самостью, вселялся в «земную скинию» души этого человека на протяжении шести лет анализа; как этот опыт привел его (и меня) к глубинному переживанию человеческой/божественной основы, которая всем нам служит опорой, когда мы находимся «между мирами».

Эта борьба отражена в примечательной серии сновидений, изображающих внутреннюю и внешнюю ситуацию Майка. На каждую аналитическую сессию мой пациент приносил не менее одного сновидения. Сны давали нам доступ ко всем важным темам в его истории и повседневной жизни, включая немалое количество диссоциированного материала из его травматического прошлого. Юнг писал:

В каждом из нас есть другой, которого мы не знаем. Он говорит с нами через сновидения и сообщает нам, насколько иначе он видит нас по сравнению с тем, как мы видим себя. Вот почему, когда мы оказываемся в трудном положении и не видим из него выхода, он может иногда представить ситуацию в ином свете, что радикально изменит нашу установку.

(Jung, 1933: par. 325, p. 153)

Для обозначения этого «другого, которого мы не знаем» Юнг использовал слово Самость, которое позаимствовал из индуистской концепции Атмана, что означает «реальное я» и «высший духовный принцип», согласно Оксфордскому энциклопедическому словарю английского языка, Самость представляет собой потенциальную целостность личности и является «невыразимым субъектом бессознательного» (Grotstein, 2000: xvii). Ее диалектические отношения с Эго, или с «феноменальным субъектом сознания» (Grotstein, 2000: xvii), формируют ось «Эго – Самость», которая направляет процесс индивидуации. Эти диалектические отношения могут привести к формированию нового и более глубокого центра личности, и мы будем свидетелями такого развития в сновидениях Майка.

Очевидно, что в пределах одной главы я могу лишь кратко обрисовать то, как развивался диалог между Эго и Самостью и как в ходе анализа утверждался новый центр его личности. Однако, если я не ошибаюсь, я наблюдал процесс, состоящий из двух четко различимых этапов. Первый этап включал в себя опустошение (кенозис) архетипической – и, следовательно, всемогущей – защитной структуры, которая предотвращала всякий плодотворный диалог Эго и Самости. По мере того как сознание пациента получало доступ к блокированным прежде воспоминаниям о ранних травматических событиях через эмоционально заряженные образы сновидений, в его сновидениях раскрывалась защитная структура, сформированная в мире его внутренних объектов, наполненном мучениями и жестокостью. Из-за масштабов ранней травмы в жизни моего пациента эмоции были взрывными в тот период и страдание, которое он испытывал на том этапе, было подобно крестной муке. Его раздирали на части противоположные силы – любовь и ненависть, слабость и сила, пассивность и активность, маскулинность и фемининность.

Это, как представляется, необходимое жертвование на алтарь архетипических антиномий и есть то, что Юнг понимал под процессом, подобным агонии, в котором человек может «выстрадать Бога». В образах сновидений того периода появлялись драматические добровольные жертвоприношения, в которых сновидящее Эго отказывалось от героической роли и покорно принимало свою «смерть», иногда это сопровождалось мученическими страданиями во имя спасения потерянного ребенка.

Затем наступил второй этап консолидации трансперсонального центра личности моего пациента. Неделю за неделей, месяц за месяцем, год за годом мы оба старались изо всех сил, чтобы помочь ему воплотить, персонализировать и интегрировать мучительные бури эмоций, которые постоянно угрожали уничтожением его внутренней целостности. Постепенно стало понятно, что мы не одиноки в этой борьбе. Что-то глубинное в психе пациента и нечто живое в пространстве между нами, казалось, также приветствует моменты интеграции. По мере укрепления этой глубинной, центрирующей силы в психе Майку стали сниться сны, в сюжете которых, по-видимому, находило отражение намерение этой силы.

Например, теперь вместо войны между соперничающими группировками мог быть заключен мирный компромисс, часто опосредованный женской фигурой. Стали появляться образы храмов, создающие сакральное пространство, где разворачивалось действие сновидения. Все большую роль играла женская фигура – блондинка по имени Симпатия. Эти интегрирующие темы или образы часто были окружены аурой нуминозности, и сновидения, в которых они появлялись, были особенно яркими и запоминающимися. Мой пациент почувствовал поддержку от этого сновидческого процесса, когда мы поместили его в рамки нашего диалога. Пациент стал задаваться вопросом, кто в принципе мог бы быть творцом его сновидений? Он называл «его» просто «создателем сновидений». Теперь в трудную минуту он просил его о сновидении, так же как в детстве каждый вечер молился Богу.

Если первый этап процесса центрирования был «претерпеванием Бога» и Майка раздирали на части титанические крайности божества, то вторая стадия была тихим откровением – принимающей встречей не только с болезненной тьмой и трагичностью человеческого существования, но и в равной степени с пронзительной радостью и искупительным светом. Одним из признаков этого нового самоощущения было восприятие красоты – красоты Земли, его жены, его мальчиков, жизни в целом. У Майка возникали проблески более глубокого понимания своего жизненного опыта – истории, воплощающей его подлинную биографию. Теперь она охватывала пространство между двумя мирами, а не только события во внешнем мире. Такой бинокулярный проблеск нового смысла имел духовный характер, подобный смиренной молитве и «встрече с Богом».

Юнг описывал такие моменты следующим образом:

На пике жизни, когда бутон распускается и из малого рождается великое, тогда, как сказал Ницше, «одно становится двумя» и великий образ, который всегда присутствовал, оставаясь невидимым, является незначительному человеку с силой откровения. Тот, кто в действительности безнадежно мал, всегда по своей мерке умаляет явление большего и не понимает, что пришел день суда над его ничтожностью. Но внутренне великий человек знает, что, наконец, пришел долгожданный бессмертный друг его души, «чтобы пленить плен» (Ефес. 4: 8), то есть чтобы его захватил этот бессмертный, узником которого был он сам, и направил его жизненный поток в русло новой великой жизни.

(Jung, 1939: par. 217, p. 121)