Фрейд и психоанализ[1]

Фрейд и психоанализ[1]

Впервые я проявил интерес к фигуре Фрейда и к выдвинутым им идеям в 1965 году, когда поступил на первый курс философского факультета Ленинградского государственного университета. В то время мне было 23 года и ранее я никогда не слышал ни о Фрейде, ни о психоанализе.

Не могу точно сказать, чем привлек меня Фрейд в то время. Возможно, тем, что его работы были труднодоступны для ознакомления. С одной стороны, они были раритетом, так как их переводы на русский язык относились к началу ХХ века, и возможность прочтения их в библиотеках была ограничена, поскольку доступ к ним могли иметь только философы и медики. С другой стороны, на ознакомление с идеями Фрейда был наложен своего рода негласный запрет, и часть его работ находилась в спецхранах, куда можно было попасть только по особому разрешению.

Как известно, запретный плод сладок. Возможно, именно поэтому работы Фрейда и привлекли меня в студенческие годы. Во всяком случае в то время мне удалось ознакомиться со всеми имевшимися в университетской библиотеке работами Фрейда на русском языке, а также с той зарубежной литературой по психоанализу, которую на последних курсах обучения мне удалось найти в Ленинградской публичной библиотеке и библиотеке Академии общественных наук.

Сегодня я могу более отчетливо сформулировать положения, относящиеся к пониманию того, чем до сих пор привлекает меня фигура Фрейда, и почему, несмотря на все перипетии Международного психоаналитического движения, психоаналитическая парадигма мышления и профессиональной деятельности остается для меня приемлемой. Остановлюсь лишь на нескольких аспектах, которые представляются мне существенными и важными.

Во-первых, Фрейд был одним из первых, кто подверг сомнению правомерность тождества сознательного и психического. Он не только пересмотрел ранее поддерживаемую большинством философов и ученых максиму Декарта «Я мыслю, следовательно, я существую», но и показал, что наряду с сознанием в психике человека содержится бессознательное. Более того, Фрейд заявил, что значительная доля психического составляет не сознание, а именно бессознательное и, следовательно, «Я не является хозяином в собственном доме».

Тем самым научному сообществу был предложен новый образ человека, который радикально отличался от предшествующего, привычного образа, согласно которому человек рассматривался в качестве исключительно сознательного существа. С введением нового образа человека в орбиту научного и обыденного мышления по самолюбию человечества, по нарциссическому Я был нанесен, по выражению Фрейда, третий, наиболее ощутимый психологический удар. Два предшествующих удара (космологический и биологический) были нанесены Коперником и Дарвином. Первый показал, что Земля не является центром Вселенной, второй – что у человека и обезьяны был общий предок.

Можно, пожалуй, сказать, что развитие мышления в ХХ столетии происходило под воздействием того образа человека, который был предложен Фрейдом. И хотя в сфере науки по-прежнему превалировали рационалистические тенденции, тем не менее влияние психоаналитических идей оказалось столь значительным, что оно нашло отражение буквально во всех областях жизнедеятельности людей, включая художественную литературу, искусство, политику, экономику, юриспруденцию и иные сферы.

Во-вторых, фигура Фрейда до сих пор привлекает меня своим неумолимым стремлением к поиску истины, разоблачением различного рода иллюзий, а также поразительной работоспособностью и тем мужеством, с которым он стойко переносил все удары судьбы, выпавшие на его долю.

В самом деле, психоанализ как часть психологии, как учение о бессознательном психическом задумывался Фрейдом в качестве того научного метода, благодаря которому можно было бы объективно изучать человека. Стремление его основателя к истине находило отражение и в рассмотрении психоанализа как терапии, предполагающей лечение психически больных людей именно истиной, а не какой-либо суггестией, различными методами воздействия на них, будь то гипноз, внушение, «промывание мозгов» или медикаментозное снятие напряжения.

Всю жизнь Фрейд боролся с различного рода иллюзиями, как своими собственными, так и иллюзиями человечества. Его бескомпромиссная борьба с этими иллюзиями навлекла на него опалу со стороны как светских, так и религиозных деятелей, а также потребовала от него неимоверных сил для того, чтобы сохранить человеческое достоинство и остаться самим собой.

Работоспособность Фрейда была столь поразительной, что можно только удивляться тому, как много сделал он в своей жизни. Многочисленные книги и статьи, огромнейшее эпистолярное наследие, нашедшее свое отражение в письмах к невесте, друзьям, коллегам по психоаналитическому движению, выдающимся деятелям науки, религии, литературы и искусства – все это не может не вызывать уважения к труду, который основатель психоанализа ежедневно осуществлял на протяжении многих лет. Если учесть, что он принимал подчас до 10–12 пациентов в день, присутствовал при рождении своих шестерых детей и участвовал в их воспитании, то можно только удивляться его неиссякаемой энергии.

Учитывая то обстоятельство, что начиная с 1923 года на протяжении шестнадцати последних лет жизни Фрейд испытывал неимоверные страдания от ракового заболевания и, несмотря на это, написал и опубликовал свои наиболее значимые книги по религии, культурологии, психоанализу, невозможно не восхищаться мужеством, с которым он встречал и преодолевал эте трудности и невзгоды.

В-третьих, Фрейд попытался совместить, казалось бы, несовместимые методы познания естественных и гуманитарных наук, методы объяснения и понимания, используемые по отношению к человеку как объекту научного исследования и лечения. Другое дело, что в рамках психоанализа ему не удалось преодолеть противоречие между научным исследованием с его акцентом на объяснении специфики мышления и поведения человека и терапией, делавшей ставку на понимание, интерпретационную деятельность аналитиком того материала, который предоставлял ему пациент в виде воспоминаний, сновидений, ошибочных действий, симптомов заболевания.

Это противоречие имеет место до сих пор и в современном психоанализе. Однако лично меня такое положение отнюдь не смущает. Более того, я полагаю, что подобное противоречие является не столько недостатком, с точки зрения сознания, сколько достоинством психоанализа, поскольку речь идет, с одной стороны, о работе бессознательного, а с другой стороны, о принципе дополнительности сознания и бессознательного, объяснения и понимания.

Мне представляется, что в фиксируемом в сознании противоречии между объяснением и пониманием содержится эвристически ценный компонент, имеющий непосредственное отношение к тому новому видению принципов познания мышления и поведения человека, которое было предложено Фрейдом на стыке личного опыта самоанализа, работы с пациентами и рефлексии по поводу того и другого.

Поясню свою мысль.

Человек имеет дело с цифрами и таблицей умножения, что позволяет ему использовать свои знания в различных сферах жизни, начиная от математики, статистики, экономики и кончая повседневными расчетами семейного бюджета.

Он имеет дело также с буквами и алфавитом, что дает ему возможность создавать различного рода тексты, читать и понимать их содержание.

Таким образом, имеется два среза символов, которые далеко не всегда совместимы между собой и тем более сопоставимы.

В обыденной жизни имеют место пересечения, когда цифровое исчисление можно облечь в слова. В сфере же науки, несмотря на постоянные попытки использовать количественные методы анализа в различных сферах гуманитарного знания, по-прежнему проблематичным оказывается совмещение двух рядов символического освоения мира.

Идеи Фрейда и психоанализ в целом привлекают меня тем, что они открывают для человека новое измерение, связанное с возможностью совмещения символического и воображаемого при конструировании реального благодаря той интерпретационной деятельности, которую обычно использует психоаналитик в психоаналитическом процессе. Именно благодаря своим интерпретациям он подводит обратившегося к нему за помощью человека к пониманию того, что могло иметь место в его жизни ранее, но что благодаря механизму вытеснения или действия иных бессознательных механизмов защиты оказалось вне поля его сознания, в результате чего он оказывается не в состоянии навести мосты между прошлым, настоящим и будущим, что приводит, как правило, к бегству в болезнь соматического, психического или психосоматического характера.

Не менее важно и то, что благодаря основанной на психоаналитическом понимании символики и раскрытию механизмов работы бессознательного психоаналитик и пациент в своей совместной деятельности могут конструировать новую реальность, способствующую выходу пациента из болезненного состояния, обусловленного непониманием того, почему и в силу каких причин он испытывает страдания.

Эвристическая ценность психоанализа как раз и состоит, на мой взгляд, в том, что в рамках психоаналитического процесса намечаются перспективы не только для воспроизведения переживаний, обусловленных прошлой реальностью, связанной с инфантильным развитием человека, но и для конструирования новой реальности, открывающей простор для реализации потенциальных возможностей, способностей, творческих дарований.

Именно это привлекает меня больше всего в психоанализе, хотя, занимаясь историей, теорией и практикой психоанализа на протяжении многих лет, я вижу, разумеется, и те недостатки, которые свойственны ему.

Однажды во время лекций в Институте психоанализа студенты спросили меня, а не разочаровался ли я в психоанализе после столь долгого пребывания в его лоне. На это я ответил, что не разочаровался, поскольку с самого начала не был им очарован, но по мере сил и возможностей всегда старался использовать то ценное, что в нем содержится.

В заключение выскажу несколько соображений, связанных с некоторыми дискуссионными проблемами, затронутыми в ходе работы данного круглого стола.

Первая проблема вызвана стремлением ряда психоаналитиков пересмотреть давнюю традицию в России, имеющую отношение к произношению имени Фрейда. Сегодня нередко можно услышать от психоаналитиков призывы писать и произносить имя основателя психоанализа так, как это звучит на немецком языке, а именно Фройд. Разумеется, если придерживаться оригинала, то калька с немецкого действительно будет Фройд.

Те, психоаналитики, которые на протяжении ряда лет проходили личный анализ и супервизии за рубежом, привыкли к произношению имени основателя психоанализа – Фройд. Но те, кто уже получил или в настоящий момент получает психоаналитическое образование в России, произносят Фрейд.

Кстати сказать, когда-то на заре становления психоанализа в России известный в то время врач Сербский произносил имя Фрейда на свой лад, а именно Фреуд. Древнерусское слово «уды» означает мужские половые органы. Учитывая то обстоятельство, что основатель психоанализа придавал большое значение сексуальной этиологии неврозов, Сербский нарочито произносил его имя как Фреуд. Но подобное произношение свидетельствовало о несколько ироническом отношении Сербского к психоаналитическим идеям, что не мешало ему допускать дискуссии среди молодых врачей, проявлявших интерес к психоаналитическому учению Фрейда о неврозах.

Мне представляется нецелесообразным отказываться от российской традиции. Не думаю, что с произношением имени основателя психоанализа как Фройд будет восстановлен истинный дух психоаналитических идей и концепций. Как это ни парадоксально, но именно в рамках международного сообщества, где имя основателя психоанализа произносится адекватно оригиналу, происходят такие перипетии, в результате которых искажается суть его наиболее важных представлений, в том числе и относящихся к пониманию психоанализа.

Речь идет, в частности, о том, что на передний план психоаналитического образования и психоаналитической деятельности в целом выдвигается терапия в ущерб исследовательской, научной составляющей психоанализа. В результате этого акцент делается в основном на клиническом психоанализе, который рассматривается в качестве первоосновы в противовес тому, что именуется сегодня прикладным психоанализом, относящимся, как правило, к иным сферам деятельности человека, не имеющим ничего общего с психоаналитической практикой, ориентированной на лечение пациентов.

Между тем именно Фрейд подчеркивал, что деление психоанализа на клинический и прикладной является некорректным, поскольку в действительности речь может идти, по его мнению, о научном и прикладном психоанализе. Под последним понимается использование психоаналитических идей и методов работы как в сфере медицины, так и в иных областях человеческой деятельности. В этом смысле клинический психоанализ является также прикладным. Другое дело, что в современном психоанализе многое толкуется совсем по-другому, чем это имело место у самого Фрейда. Впрочем, на это обстоятельство я уже обращал внимание в своей работе «Классический психоанализ: история, теория, практика» (2001), но судя по всему ставшее привычным, но не отвечающее пониманию Фрейда толкование прикладного психоанализа остается превалирующим.

Вторая проблема касается терминологических нюансов, обусловленных переводом на русский язык психоаналитических текстов. Так, во многих работах можно встретить такой термин как «сэлф» (self): сэлф-репрезентация, объекты сэлф и т. д. В связи с этим в ходе работы круглого стола было совершенно справедливо отмечено, что целесообразнее и адекватнее вместо кальки с английского сэлф использовать термин «самость».

Я разделяю эту точку зрения. Правда, хотел бы отметить, что еще в 1977 году в статье «Психоаналитическая структура личности и неофрейдистская концепция самости», опубликованной в «Вопросах философии», я не только высказал соображения в пользу разделения таких понятий, как «Я» и «Самость», но и обращал внимание на то, что самость является исконным русским термином, означающим, согласно словарю В. Даля, одноподлинность, одноличность.

Попутно отмечу, что на заре возрождения психоанализа в России меня попросили однажды дать рецензию на русский перевод с английского работы Х. Кохута, которую в то время пытались опубликовать в нашей стране. Переводчик и научный редактор сочли возможным использовать вместо английского self термин Я, в результате чего речь шла о психологии Я, а название работы Х. Кохута звучало как «Анализ Я». В рецензии на данный перевод я предложил переводить английский термин self по-русски как самость.

Не знаю, какова была реакция переводчика и научного редактора в то время на данное предложение, поскольку прошло несколько лет, прежде чем работа Х. Кохута была опубликована на русском языке. Однако в опубликованном варианте название данной работы стало «Анализ самости». Другое дело, что во многих психоаналитических текстах, переведенных с английского языка на русский, нередко по-прежнему вместо понятия самости используется термин «сэлф». Но это уже вопрос к переводчикам и научным редакторам психоаналитической литературы, которые судя по всему не знакомы с историей вопроса.

Наконец, третья проблема, относящаяся к тому, насколько устарели идеи Фрейда на фоне более чем столетнего развития психоаналитического движения или все же в них есть нечто ценное, что может быть с успехом использовано психоаналитиками в их профессиональной исследовательской и терапевтической деятельности.

Несколько десятилетий тому назад, критикуя взгляды представителей психоаналитической психологии Я и школы объектных отношений, Ж. Лакан выдвинул лозунг «Назад к Фрейду». Он был, безусловно, в чем-то прав, поскольку новые направления в психоанализе базировались подчас на забвении или искаженном понимании основополагающих положений классического психоанализа.

Но лично мне импонирует другая позиция, которую я высказал в 2001 году в «Словаре-справочнике по психоанализу». Она заключается в том, что перспективы развития современного психоанализа лежат, на мой взгляд, не на пути возвращения к Фрейду, а в движении вперед вместе с Фрейдом. Сегодня я по-прежнему остаюсь приверженцем данного пути развития современного психоанализа.

2009

Данный текст является ознакомительным фрагментом.