Пациент (клиент)

Пациент (клиент)

Как правило, наш пациент (клиент), пользуясь излюбленным роджеровским понятием, – «застывший», «остановивший процесс». Ведь чем больше мы углубляемся в понимание природы человека, в изучение системы его внутренней организации, тем больше мы удивляемся тому, как еще люди вообще умудряются сохранять хоть какое-то психическое здоровье. Гносеологическое, онтологическое, личностное, органопсихическое устройство человека говорит о том, что даже некие отдаленные формы психологического комфорта – по большому счету, самая настоящая и неразрешима загадка. Человек замкнут в своей индивидуальной реальности и таким образом обречен на социальное одиночество, он раздроблен, не будучи способным отражать в своем мышлении свое переживание, он вынужден постоянно играть, вместо того чтобы быть. В результате всего этого он находится в ситуации постоянного выбора: сказать или не сказать, сделать или не делать, решиться или отложить, признаться или молчать, уйти или остаться, удерживать или расстаться, быть или не быть, в конце концов.

Ничто и никто в живой природе не испытывает ничего подобного, кроме человека. Ни одно живое существо, кроме человека, не является непосредственным «виновником» своей активности. Животное ничего не делает «просто так», «от нечего делать». Все его поведение детерминировано его внутренними и внешними обстоятельствами, они диктуют ему «программу действий», они, сходясь друг с другом, определяют ту конкретную задачу, которую животное сейчас, в данный момент времени, будет решать. Животное не выбирает, где лучше, где хуже, что надо делать, а что не надо, оно всегда работает с главным – с тем, что в данную секунду является самым актуальным. Если оно в данный момент нуждается в защите, оно защищается, если сейчас у него есть возможность отдохнуть, оно отдыхает. Это происходит автоматически, вне сознательного выбора, рефлекторно. И при всем этом оно неподотчетно никому в том, что оно поступило так, а не иначе.

Это забота человека беспокоиться о том, что в связи с его поведением скажут другие, можно поступать так, как он поступил, или нельзя. По большому счету, конечно, и человек находится в той же системе: «изнутри» – потребности, «снаружи» – обстоятельства, а как результат – некое действие. В конце концов, все наши установки, принципы, способ думать – это ведь тоже наши обстоятельства, только внутренние. То, что в данный момент человек поступил так, а не иначе, – это, скорее всего, неизбежность. Его знания, опыт, информированность, эмоциональное состояние, степень усталости плюс полный спектр внешних обстоятельств, на самом деле, не оставляют человеку никакого выбора. Иными словами, в тех обстоятельствах, в которых он оказался (учитывая всю их совокупность), он вряд ли мог поступить иначе. Скорее всего, что даже не мог. Но ведь всегда сохраняется эта иллюзия, что, наверное, «если подумать», «если взвесить», «если принять во внимание» и так далее, можно было поступить иначе. Правда, конечно, в том, что в тот момент обстоятельства (внешние и внутренние) были таковы, что как раз «подумать» по-другому, «взвесить» иначе, «принять во внимание» что-то, что не было принято во внимание, было нельзя. Но, в принципе, можно же было…

Иными словами, мы имеем дело с совершенно иллюзорной «свободой выбора», но само сознание факта наличия этого «свободного выбора» возлагает на человека всю меру ответственности за происходящее с ним, за его действия и поступки. Возможно, только в армии, благодаря требованию беспрекословного подчинения командиру, мы хоть как-то освобождаемся от ответственности за то, что мы делаем. Но и в этом случае, мы освобождены лишь от ответственности перед другими людьми, но вовсе не в своих собственных глазах. Есть ощущение, мнение, идея, что мы всегда имеем поле для маневра, «всегда есть выбор!» Вот почему мы находимся в постоянном поиске главного приоритета, высшей ценности и высшей же инстанции. И, вероятно, в каком-то смысле счастлив тот, кто определился со всем этим раз и навсегда, но зачастую именно такая определенность – главный признак тупика в личностном развитии человека, показатель заскорузлости его внутренней организации, торпидности его мировоззрения.

Мир устроен таким замечательным образом, что в данной ситуации (а он постоянно находится в «данной ситуации») он представляет собой совершенную и полную, потенциально неограниченную возможность. Но условия, существующие на данный момент времени, заставляют эту возможность овеществиться каким-то одним, определенным образом. Были бы другие условия, другая конфигурация условий, она овеществилась бы как-то иначе, но тоже каким-то одним единственно возможным образом. И как только происходит это овеществление, мир мгновенно перетекает в новую «данную ситуацию» и вновь представляет собой безграничную возможность, которая опять-таки находится в «данной ситуации», и далее овеществится только так, как это возможно в «данной ситуации».

Но вот, к этой определенности, к этому «порядку» примешивается «идея выбора» и… компьютер зависает. Пусть и на доли секунды, на какое-то неуловимое мгновение, но есть эта пауза, этот рефрен остановки и желания вернуться на мгновенье назад, эта вечная «оглядка». Оглянуться, чтобы понять, что произойдет дальше, – специфичная для человека трисубъектность, а как результат – множество незавершенных гештальтов, неких точек не осознанного, не осмысленного должным образом, но тягостного напряжения. Поэтому в значительной степени усилия психотерапевта должны быть направлены на то, чтобы показать пациенту (клиенту) механизмы рационального использования им его собственной гносеологической системы, ее возможностей. Индивидуальная реальность пациента (клиента) – это то первое, с чем придется нам встретиться в процессе психотерапии, в процессе ПСРЛ. Ее нам с ним вместе и предстоит изменять.

Но что сам пациент (клиент) ждет от психотерапевта? По большей части, конечно, наши пациенты (клиенты) рассчитывают, что доктор сделает какие-то пассы руками и все пройдет, наладится, устроится и преобразится. И в самую последнюю очередь в психотерапевте видят того, что он поможет человеку стать другим, по-настоящему измениться. Мы же не верим в изменение себя до тех пор, пока эти изменения не произойдут. А потом, кстати сказать, когда они произойдут, человек быстро уверится в том, что ничего, собственно, не изменилось, хотя изменения существенны и значительны. Но в нас есть механизм отождествления с собственным «я», и именно это создает эффект нашей личностной неизменности, мы очень быстро привыкаем к себе-«новым», а мы-«старые» тут же перестаем существовать в собственной памяти.

В лучшем случае, пациент (клиент) рассчитывает на какие-то рекомендации со стороны психотерапевта, чтобы тот объяснил, в чем причина тех или иных состояний, проблем, ситуаций и что нужно сделать, чтобы изменить положение до комфортного состояния. Но сам по себе феномен «советов», учитывая трисубъективность человека (а следовательно, неготовность учиться, усиленную желанием учить, доказывать всем и каждому свою правоту), – сущая нелепица. Если же еще добавить к этому невоспроизводимость и необычайную сложность устройства индивидуальной реальности каждого из нас (не конгруэнтность опыта, системы потребностей, мировоззренческих установок, различности индивидуального понимания одного и того же факта), то ситуация с «советами» и вовсе представляется смехотворной. Другая глупость – это сказать пациенту (клиенту), «кто он такой», хотя бы какую-то часть правды, и отправить его с этим «добром» восвояси. Технологично решать насущные, частные проблемы пациента (клиента) – возможное, но не приносящее достаточного удовлетворения занятие, поскольку эффект этой работы неизбежно временный. Все равно что латание дыр в прохудившемся платье. По большому счету, такое платье нужно менять, а не латать, но вряд ли большинство наших пациентов (клиентов) идут к нам за этим.

На самом же деле, наши пациенты (клиенты) очень похожи на известных героев сказки о волшебнике Изумрудного города – «глупого Страшилу», «бессердечного Железного дровосека», «трусливого Льва». А психотерапевт в этой аналогии – тот самый Гудвин, «великий и ужасный». Да, правда в том, что мы – психотерапевты – не можем дать нашим пациентам (клиентам) ничего, чего бы у них не было изначально. Психотерапевтическое искусство, таким образом, – это способность убедить «глупого Страшилу» в его мудрости, «бессердечного Железного дровосека» – в его сердечности, «трусливого Льва» – в его храбрости. И единственный способ добиться этого – войти в такие отношения с пациентом (клиентом), чтобы он нам поверил. Впрочем, поверит он нам в это только в том случае, если сам ощутит себя таким – кто «мудрым», кто «сердечным», кто «храбрым». А ощутив, перестанет пугаться окружающего его мира и станет исходить из презумпции, что внешний мир хочет видеть его именно таким – «всамделишным». И для достижения первой задачи мы – как Другие – вступаем с нашим пациентом (клиентом) в индивидуальные отношения; вторая задача решается благодаря индивидуальным отношениям человека с самим собой; а третья – через установление индивидуальных отношений нашего пациента (клиента) с окружающим его миром.