Явления и интерпретации

Явления и интерпретации

Отношения ребенка с миром – отношения особые: вещи одушевляются, события абсолютизируются. Так же и древний человек одушевлял и мифологизировал вещи, события, стихии. Исследователи коллективного бессознательного, а также психоделического опыта и других необычных состояний сознания описывают переживания единства с миром самым фантастическим образом. Все это, как нетрудно догадаться, частные случаи индивидуальных отношений человека с миром, правда, по-разному оформленные содержательно, а соответственно, и по-разному этим содержанием искаженные. В любом случае, величайшие мыслители человечества, от Гераклита до Эпикура, от Спинозы до Шопенгауэра и от Кьеркегора до Хайдеггера, питают свою мысль от ощущения этого своего особого отношения с миром.

Вообще говоря, все, что мы имеем в своем распоряжении, – это психологический опыт. Никакая реальность не дана нам иначе, как через него, через наш психологический опыт. Он возникает, осуществляется, когда мы входим в отношение с чем-либо. Это осуществление – отношение с чем-то, что лежит в сфере нашего способа существования (в противном случае оно не даст нам о себе знать). Процесс «укладывания» этого чего-то в рамки нашего способа существования – по сути, превращение этого чего-то в «вещь», поскольку мы имеем дело и оперируем в своем сознании именно с вещами. Таким образом, мы удаляемся от реальности, от «этого чего-то», привнося в наше отношение с «ним» все больше и больше себя. Следующий пункт – это опредмечивание, когда «вещь», созданная нашим сознанием в результате нашего отношения с ней, обретает имя, то есть обнаруживает себя в мире идей. Психологический опыт, который мог быть изначально одним и тем же, переживая все эти свои превращения, оказывается совершенно по-разному содержательно оформлен.

Каким же образом интерпретируется опыт индивидуальных отношений с миром, явленный в разном содержании?

Воспользуемся в качестве примера психоделическими переживаниями. Впрочем, здесь важно оценивать не столько то, что происходит и переживается во время «сеансов», хотя и это важно, сколько те изменения в мироощущении человека, которые происходят под влиянием его изменившейся способности мировосприятия. После психоделического опыта мир ощущается иначе – он становится объемнее, глубже, сложнее и вместе с тем понятнее и ближе.

Процитируем отчет Станислава Грофа о состоянии человека, пережившего на сеансе ЛСД-терапии «первую базовую перинатальную матрицу»: «…активация этой матрицы проявляется в переживании космического единства. Его основными характеристиками являются выход за пределы дихотомии субъект-объект, чрезвычайно положительное действие (мир, спокойствие, радость, безмятежность и блаженство), особое чувство сокровенности, трансцендирование времени и пространства, переживание чистого бытия и богатство проникновения в космическую релевантность (уместность всего в космосе). Часто субъекты говорят о вневременности настоящего момента и утверждают, что они касаются бесконечности. Они указывают на невыразимость и подчеркивают ошибочность лингвистических символов и структуры нашего языка в передаче этого события и его значения. Описание космического единства обычно полно парадоксов, нарушающих основные законы и самое существо Аристотелевой логики»⁸⁰.

В этом заключении С. Грофа отчетливо определяются критерии индивидуальных отношений с миром, пережив их в процессе психоделического транса, его пациенты были способны на них и в реальной жизни. Кроме этого, данный психологический опыт часто сопровождается ощущением «потери себя», разотождествления с собственным телом, эмоциями, личностью, а также ощущением мировой гармонии, великого порядка вселенной и так далее. Все это, в той или иной мере, может характеризовать индивидуальные отношения с миром. Хотя надо заметить, что такой – «химический» – путь достижения этих отношений, в целом, вызывает большие сомнения. Конечно, на структуру личности можно воздействовать и «извне», но изменения, которые в ней произойдут по результатам таких воздействий, вряд ли можно считать желательными.

Многообразные религиозные свидетельства также демонстрируют соответствие критериям индивидуальных отношений. «Полная восторгом душа его жаждала свободы, места, широты, – описывает переживания Алеши Карамазова Ф.М. Достоевский. – Над ним широко, необозримо опрокинулся небесный купол, полный тихих сияющих звезд. С зенита до горизонта двоился еще неясный Млечный Путь. Свежая и тихая до неподвижности ночь облегла землю. Белые башни и золотые главы собора сверкали на яхонтовом небе. Осенние роскошные цветы в клумбах около дома заснули до утра. Тишина земная как бы сливалась с небесною, тайна земная соприкасалась со звездною… Алеша стоял, смотрел и вдруг как подкошенный повергся на землю. Он не знал, для чего обнимал ее, он не давал себе отчета, почему ему так неудержимо хотелось целовать ее, целовать ее всю, но он целовал ее плача, рыдая и обливая своими слезами, и исступленно клялся любить ее, любить во веки веков. “Облей землю слезами радости твоея и люби сии слезы твои…” – прозвенело в душе его. О чем плакал он? О, он плакал в восторге своем даже и об этих звездах, которые сияли ему из бездны, и “не стыдился исступления сего”. Как будто нити ото всех этих бесчисленных миров божиих сошлись разом в душе его, и она вся трепетала, “соприкасаясь мирам иным”. Простить хотелось ему всех и за все и просить прощения, о! не себе, а за всех, за всех и за вся, а “за меня другие попросят”, – прозвенело опять в душе его. Но с каждым мгновением он чувствовал явно и как бы осязательно, как что-то твердое и незыблемое, как свод небесный, сходило в душу его. Какая-то как бы идея воцарялась в уме его – и уже на всю жизнь и на веки веков»⁸¹.

Введение идеалистических конструкций и категорий в пространство опыта неизбежно искажает истинную природу переживания, вот почему мы всегда сталкиваемся с трудностями, пытаясь анализировать индивидуальные отношения человека с миром, которые он сам определяет как «религиозный опыт». Впрочем, основные черты этих переживаний очевидны и совпадают с аналогичными чертами индивидуальных отношений, свободных от религиозной риторики.

Мир мифа, по понятным причинам, оценить трудно. Тем более, трудно оценить специфику переживания, свойственного человеку, принадлежащему этому миру. Впрочем, некоторые особенности этого мировосприятия можно считать определенными. В мире мифа все уместно, он устроен непротиворечиво (не в том смысле, что в нем нет противоречий, они просто не рассматриваются как таковые). В мире мифа жизнь утверждается такой, какой она является человеку, и это очень существенное отличие от известного, привычного нам мира. Да, и в мире мифа жизнь подвержена интерпретации, но здесь важна последовательность. В мире мифа человек сначала принимает жизнь такой, какая она и есть, и лишь затем принимается ее интерпретировать, переиначивать, в современном мире просто за счет внутреннего устройства человека все происходит наоборот. И в такой позиции человека, принадлежащего миру мифа, заключена уникальная мудрость, поскольку таким образом он лишается пружины внутреннего сопротивления миру.

Мир мифа – это эйдесическое переживание жизни, а дальше начинаются интерпретации, но мифологическое мышление и здесь себе не изменит. «Решительно все на свете может быть интерпретировано как самое настоящее чудо, – пишет о мифологическом мышлении А.Ф. Лосев, – если только данные вещи и события рассматривать с точки зрения изначального блаженно-личностного самоутверждения. […] Всякий переживал это странное чувство, когда вдруг становится странным, что люди ходят, едят, спят, родятся, умирают, ссорятся, любят и пр., когда вдруг все это оценивается с точки зрения какого-то другого, забытого и поруганного бытия, когда вся жизнь предстает вдруг как бесконечный символ, как сложнейший миф, как поразительное чудо. Чудесен сам механизм, мифически-чудесны самые “законы природы”. Не нужно ничего специально странного и страшного, ничего особенно необычного, особенно сильного, могущественного, специально сказочного, чтобы осуществилось это мифическое сознание и была оценена чудесная сторона жизни. Достаточно самого простого, обыденного и слабого, незнающего и пр., чтобы уже осуществился миф и сотворилось чудо. […] Мифическая целесообразность, или чудо, применима решительно к любой вещи; и можно говорить лишь о степенях чудесности, вернее же – даже не о степенях чудесности, а, собственно, о степенях и формах первозданно-блаженного личностного бытия и о применении их к эмпирически протекающим событиям. Можно прямо сказать, нет даже степеней чудесности, что все в одинаковой мере чудесно. […] Весь мир и все его составные моменты, и все живое и все неживое, одинаково суть миф и одинаково суть чудо»⁸².