Глава VIII ТРЕВОГА И СТРЕСС

Глава VIII ТРЕВОГА И СТРЕСС

Перспектива вечного страдания или удовольствия, пусть отдаленная, должна вызывать эмоции. Даже те, кто, будучи «не сократиками, а скептиками, думают не об умирающем животном, которое сбросит покровы плоти, освобождая некий вечный дух, а об умирающем животном, которое станет гниющим мясом и больше ничем» [232] , не кажутся абсолютно безразличными. Определенная тревога по поводу смерти нормальна и неизбежна для человека. Как и когда она появляется у индивида? Конкретнее: вызывает ли смерть тревогу у детей? Если да – при каких условиях эта тревога возникает? Каковы ее поведенческие формы? Каким образом она может облегчаться и использоваться для социальной адаптации?

Анализ ответов детей на методику завершения историй, обсуждавшуюся выше, позволяет начать обсуждать первый вопрос. В данном случае важна не частота упоминаний смерти, а контексты, в которых эти упоминания встречаются. Смерть типично выступает источником скорби как причина разлуки родителя и ребенка и источником страха – как результат агрессивной враждебности; она может инициировать процесс мщения-осцилляции, включающий страх наказания за агрессивные импульсы. В ответах некоторых из детей, переживших реальную утрату, сильно был выражен страх наказания.

Страх наказания объяснен на основании психологического механизма, который Фрейд на непрофессиональном языке называл всемогуществом мысли, а Пиаже именует действенностью. Речь идет о тенденции маленького ребенка считать, что его желания могут влиять на события сами по себе, без физического вмешательства. Поскольку он не только любил, но и ненавидел умершего родителя или сиблинга, он может опасаться, что убил его своими агрессивными побуждениями или желаниями ему смерти, и в результате испытывать тревогу из-за ожидаемой опасности социального или личного ответного действия, которое приведет к заключению в тюрьму, к появлению призраков, к его собственной смерти. Наши исследования показывают, что концепция смерти формируется лишь после того, как возрастающая способность ребенка к эффективному действию существенно уменьшит его «действенное мышление». Утрата, случившаяся до возникновения концепции, едва ли приведет к тревоге; с другой стороны, тревога обычно развивается на основе регрессии, – которая сама по себе есть нормальная преходящая реакция на опыт, требующий личностной реадаптации, такой, как смерть члена семьи, – у ребенка, уже имеющего элементарное представление о смерти.

Необычный уровень тревоги был отмечен в ответах Бернарда N (чей отец незадолго до того умер), Ральфа О (близнец которого умер в младенчестве) и Дональда H (его сиблинги умерли, и мама была беременна). В поведении детей, не имевших опыта утраты в собственных семьях, другие наблюдатели отмечали тревогу, не выходившую за нормальные рамки: беспокойство ребенка (возраста 2 г. 2 м.), когда он убил муху (сообщение Сали); беседа с Беном (3 г. 3 м.), приведенная в гл. VI (стр. 146). С другой стороны, Марлен (2 г. 11 м.) не выказывала никакой тревоги по поводу внезапной смерти матери в ее присутствии; Урсула (3 г. 4 м.) без явной тревоги спрашивала о том, почему мертвое животное не двигается; Фрэнсис (4 г. 5 м.) был очарован, но, судя по всему, совершенно не расстроен картиной, изображавшей смерть Моисея (гл. IV, стр. 72). По-видимому, тревога относительно смерти обычно не появляется до того, как сформировалась достаточно ясная концепция смерти, но протоколы также показывают, что бывают и исключения.

Единственный наш сравнительно длинный отчет может послужить иллюстрацией развития концепции смерти у маленького ребенка, который не испытал потери в собственной семье, а стал выражать тревогу в ходе необычайно быстрого научения. Отчет содержался в письме, написанном мне мамой ребенка (которого мы будем называть Джейн) из их дома в северной Англии в ноябре 1940 г.: