Культура горя.

Культура горя.

У нас нет культуры одоления горя, перетерпливания несчастья, нет культуры выхода из трагических положений. Докультура здесь — как удвоитель горя, она резко усиливает и продляет его. Умение удерживать боль, способность переключать себя, перекрывать потоки горя потоками других чувств — это психологические ослабители боли, они помогают человеку выходить из кризиса быстрее и умудреннее.

Древние греки умирали с улыбкой, улыбка поддерживала им дух, помогала и в момент смерти оставаться человеком — и этим облегчать себе смерть. Спартанцы недаром учили детей презирать боль — «я выше тебя, боль, мой дух сильнее». И сейчас еще улыбка, как защита от горя и способ уменьшить его, живет в Японии. Японцы мужественно улыбаются в горе, скрывают свое горе за улыбкой — и от этого в душе у них растут струнки стойкости, которые закаляют их, помогают легче переносить горе.

И на Руси душевная стойкость всегда была основой народной культуры, но в наш век ее убивает изнеживающее кисейное воспитание.

Видимо, главное в культуре горя — действовать, не быть щепкой в засасывающем омуте тоски: усиливать свои слабые места, лечить себя самопознанием, радостями, новыми впечатлениями или — клин клином — новыми увлечениями…

Действия требует от нас само устройство человеческих чувств, сама односторонность их мозговых механизмов. У несчастного человека царит в мозгу доминанта тоски, двойная черная оптика. В каждом сигнале жизни, в каждом впечатлении, даже самом ярком, эта оптика резко преувеличивает темные стороны и резко уменьшает светлые. Черный дальтонизм чувств отравляет человека, вызывает у него упадок всех сил — депрессию.

Но в мозгу есть и механизм защиты от взбесившейся доминанты, его нашли недавно нейрофизиологи из Ленинградского института экспериментальной медицины. Это как бы гаситель, переключатель эмоций, он противится диктатуре любой эмоции, разгулу любой доминанты: он создает вокруг нее зоны торможения и этим самым мешает ей втягивать в себя чужие ощущения, покорять соседние зоны мозга.

Потому-то (парадокс эмоций) после бурного веселья наступает непонятная грусть, а смерть близкого может вызвать всплески нервного смеха — неловкого, стыдного, неожиданного. Такие парадоксы как раз и рождает переключатель эмоций — защита мозга от губительной односторонности. Но тяжелая тоска может и подавить этот переключатель, вывести его из строя, и чтобы помочь ему, нужны упорные усилия — часто через силу, на одной воле…

Нейрофизиологи из Института высшей нервной деятельности и 1-го Московского мединститута установили: пассивное поведение продляет жизнь тягостных чувств; активное, деятельное запускает переключатель этих чувств.

Исключительно важен здесь наш подход к своему горю, умение видеть его истинный размер. Когда-то прославилось отношение к горю римского полководца Павла-Эмилия. Он одержал победу над врагом, но у него погибли оба сына. Римляне верили тогда в закон расплаты, по которому каждое добро уравновешивается злом и за каждую победу приходится платить бедой. И Павел-Эмилий сказал народу на форуме:

— Моя душа, полная мучительной тревоги и опасений за будущее Рима, была избавлена от страха в ту минуту, когда мой собственный дом погиб в ужасном крушении… Теперь я больше не боюсь великих опасностей и твердо верю, что ваше благополучие укреплено на долгое время».

Вот парадокс сильной души, которая поняла свое горе как избавление от горя других людей. Человек меняет этим весь угол своего взгляда на горе. Он видит в нем не только зло для себя, но и благо для других — жертву, принесенную для общего спасения. Он выходит за пределы своего «я», смотрит на свое горе с вершины общих судеб — и оно облегчается чужим благополучием, которое завоевано ценой своего горя.

Но какой урок может извлечь отсюда обычный человек, который к тому же не верит в закон расплаты? Пожалуй, прежде всего психологический: основа основ культуры горя — выходить из него лучше всего деятельно и не в одиночестве. Человек очень помогает своему горю, когда он сам помогает другим. Эта помощь другим дает ему потоки приятных чувств, положительных эмоций, и они лечат его душу, поднимают самоощущение, ослабляют вспышку неполноценности.

Пожалуй, полезнее всего в горе — это помогать чужому горю: лечение чужого горя может быть лучшим лекарством для своего. Свое горе перестает быть главным центром сосредоточения, уравнивается в чем-то с чужим, и это уменьшает тягостные чувства. А помощь чужому горю рождает в подсознании целительные чувства, улучшает соотношение светлых и темных эмоций.

Работает как бы психологический закон бумеранга, рикошет добра: чем больше ты даешь другому, тем больше это дает тебе самому — внутренне, душевно. Радость давать что-то другим — пожалуй, одна из самых глубоких радостей жизни, и когда человек создает радости для других, он почти автоматически получает от этого радостные ощущения для себя. Такое психологическое эхо — очень сильный рычаг, который позволяет управлять своим настроением через свое поведение.

Помогают перебороть тоску и сильные физические нагрузки — от трудной работы, от спорта; и чем они изнурительнее, тем больше они отключают наш внутренний мир от горя, тем лучше помогают защитным переключателям чувств, механизмам эмоционального равновесия. Хорошо действует музыка — и классическая, которая облагораживает страдание, как бы придает ему эстетический смысл, и жизнерадостная, быстрая, вздымающая. Еще лучше, пожалуй, помогает танец, пляска, сильно может подействовать и лечение юмором, смехом.

Целить себя потоками физических напряжений и душевных радостей — это, видимо, два обычных лекарства от горя. Впрочем, их опасно передозировать, потому что ретивое лечение может обеднить душу, помешает ей углублять себя.

Есть немецкая пословица: из всякого свинства можно извлечь кусочек ветчины. В одежде из юмора здесь предстает перед нами один из главных способов уменьшать личные горести и умножать радости.

Тут, пожалуй, и лежит центральный девиз культуры горя: делать несчастье ступенькой к счастью, превращать поражение в ступень к победе… Этот «парадокс горя» — один из высших устоев жизненной мудрости, и, наверно, один из глубочайших парадоксов всей человеческой культуры вообще.

Он возник тысячелетия назад, в древних философиях Шумера, Китая, Индии, Греции, Рима. Мудрецы древности понимали, что любое горестное событие может углублять душу, расширять сознание, укреплять стойкость. И они учили людей находить в каждом несчастье — то есть в себе самих — орудия смягчения этого несчастья.

Они видели, что горе отнимает, и хотели, чтобы оно давало. Они учили героическому стоицизму, который как бы обращает горе в свою противоположность. Это и значит, собственно, быть человеком, потому что способность ослаблять вред несчастья и усиливать его пользу — одна из главных человеческих способностей.

Культура одоления горя должна бы прежде всего расти в семье, в ее ежедневных испытаниях, будничной боли, ушибах — телесных и душевных. К сожалению, сегодняшняя семья делает это из рук вон плохо. Царящий у нас лозунг счастливого детства, превращает детей в белоручек, изнеживает их, делает беззащитными перед горем и тяготами. И школа стоит здесь в стороне, и современное искусство плохо помогает здесь людям: ни в нашем, ни в мировом искусстве почти нет героев горя, стоиков несчастной любви, победителей своих поражений.

Школа, семья, искусство ведут себя здесь отстранение от важнейших человеческих нужд, и такая отстраненность — знак их стратегической слабости в воспитании человеческих чувств, еще один режущий разлад нашей цивилизации с человеческой психологией.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.