Что такое общечеловеческое чувство.

Что такое общечеловеческое чувство.

«А что же такое любовь как общечеловеческое чувство? Она что, надклассовая? И чем она отличается от классовых чувств?» (Общежитие МГУ на проспекте Вернадского, ноябрь, 1979).

Общечеловеческое чувство — это чувство, которое испытывают люди всех времен и всех классов. Оно, как, скажем, материнское чувство, может быть у каждого, кто принадлежит к человеческому роду. Его основа — эгоальтруизм — та же у раба и свободного, у принца и нищего, у крестьянина, рабочего, капиталиста, интеллигента.

Значит ли это, что классовое положение человека — или его время — не влияет на его чувство? Конечно, нет: человек — это сплав общечеловеческих и социально-исторических свойств, и из этого сплава состоит вся его личность, душа, нравы.

Есть, наверно, такие времена и такие социальные группы, которые более благоприятны для любви, а есть — менее благоприятны. Скажем, в собственнических слоях и при слабой культуре мог возникать особый психологический климат — в нем громче других звучали «владельческие чувства», чувства «получания», «потребления». Этот климат больше растил в людях я-центрические струны души, выдвигал на первое место «эмоции для себя» — и мешал этим вырастать более глубоким и сложным эмоциям.

Но значит ли это, что человеку из такого слоя закрыт путь к любви? Совсем нет. Душу человека создает его социальная позиция, а не социальное положение. Социальная позиция — это образ жизни человека, то, что он делает, как живет, чем дышит. Именно образ жизни лепит наши чувства, взгляды, мораль — не пассивное классовое положение, а активная социальная роль.

Для вульгарного социологизма люди — как бы наперстки на пальцах класса, их души заквашены на одних классовых дрожжах, пружины чувств отлиты из классового вещества. Но у социальных влияний на человека есть два русла: классовое положение человека — и его социальная позиция, повседневная жизненная роль.

Социальная позиция может вырастать из социального положения и совпадать с ним. Но она может и идти наперекор ему: здесь, видимо, и лежит отгадка множества великих судеб — судеб ученых, писателей, революционеров — выходцев из высших слоев.

Когда социальная позиция человека человечна, в душе его вырастают те глубокие и мягкие струны, на которых может разыгрываться и любовь. Возможно, в людях из «невыгодных» для любви слоев такие глубокие струны рождаются реже. Но они могут испытывать любовь, неповторимую по своей глубине, уникальную по яркости и сложности; об этом говорит вся любовная литература человечества, вся его тысячелетняя поэзия.

Бывает и наоборот: люди из слоев, «дружественных» любви, часто ведут такую повседневную жизнь, которая не растит в них глубокие и добрые струны души, способность к любви. Если жизнь изматывает их, или не развивает им душу, если ими правят простейшие интересы, они и рождают в душе струны, на которых могут разыгрываться лишь простейшие чувства. В ходе истории от этого страдали миллиарды людей из трудовых слоев, и сегодня страдают сотни миллионов.

Кроме того, жизнь, при которой забота о себе перевешивает заботу о других, вселяет в человека я-центрическое подсознание, неспособное к любви. И пусть он входит в самый несобственнический слой, но в его душу просочилось — и правит чувствами — как бы внутреннее, психологическое собственничество — я-центризм. Жизненная позиция и здесь оказывается сильнее, чем социальное положение, и она и сегодня обедняет души сотен миллионов людей…

Корни любви как чувства лежат именно в личности человека, а не в устройстве формации, и выводить любовь из формации — все равно что искать корни дерева не в почве, а в земной коре.

Конечно, ход истории меняет человека, а вместе с ним и его чувства — его «внутреннюю тень». Потому-то у людей разных эпох и народов огромная разница в психологии любви, в ее национальном и культурном облике. Но сквозь всю эту разницу как бы просвечивает одинаковая сердцевина их чувств, то, что и делает их любовью — дорожение другим как собой.

Поэтому, видимо, любовь древнего грека и индуса, горожанина Возрождения и рыцаря средневековья, рабочего и капиталиста — все они были похожи и не похожи друг на друга. Похожи основой своей психологической ткани — эгоальтруизмом, и не похожи ее живым обликом, национальным и культурным.

Каждый человек — как бы сплав общечеловека и человека своей эпохи, нации, класса. Поэтому и общечеловеческие чувства всегда выступают в костюмах своего времени, облекаются в плоть своей эпохи и нации. Силы времени, культуры, уклада как бы окрашивают их в свой цвет, но они всегда остаются при этом общечеловеческими, всеклассовыми, остаются исторической ступенью общечеловеческих чувств.