Откуда «семьебоязнь»?
Откуда «семьебоязнь»?
В 30-е годы Зощенко писал о бедах семьи: «То, знаете ли, обман наблюдается, то ссора и завируха, то муж вашей любовницы круглый дурак, то жена у вас попадается такая, что, как говорится, унеси ты мое горе…» Завидуем, говорил он, тем будущим, вполне перевоспитанным людям, которые станут жить через 50 лет. «Вот уж эти, черт возьми, возьмут свое. Вот они не будут разбазаривать свое время на разную чепуху — на всякие крики, скандалы…»
Что же через 50 лет?
«Мы поженились, и то, о чем я никогда не задумывалась, все проблемы, заботы — всё вдруг встало передо мной в увеличенном размере. Мы живем с мамой, сестрой и ее 5-летней дочкой в двухкомнатной квартире. Жить буквально негде, а скоро будет еще теснее — мы с Русланом ждем ребенка…
Но главное — наши отношения. Мы стали чаще и чаще ругаться, а значит, и не понимать друг друга. Так, вроде все по мелочам, оба отстаиваем свое самолюбие, но ведь боль, обида-то остается… Я не понимаю, почему так! Ведь мы же любим друг друга! Что-то не то, не то, а что — я не знаю… Я и в себе-то не могу разобраться, я сама, конечно, во многом не права, но как все это исправить? Что у нас будет, что нас ждет?» (Елена Б., Кострома, 1984).
«У жены уже давно нервы наружу, и чуть что не по ней — скандал. Домой идешь через силу, это вот и толкает многих на выпивку» (Загорск, электромеханический завод, февраль, 1988).
«Почему женщина несет двойную нагрузку — на работе и дома? Не задумывались ли вы, что после 14-часовой работы никакие курсы о половой жизни не помогут?» (Новосибирск, июнь, 1980).
И вот уже на встрече в библиотечном техникуме девушки говорят:
— Не хотим замуж, боимся, будет, как у родителей… А неделю спустя юноша с болью говорит на свадьбе сестры: — Боюсь жениться, не хочу, как родители. А еще через день на беседе с семиклассниками — записка-крик: «Не хочу жениться!!!» — и три восклицательных знака…
Откуда такая «семьебоязнь»? И почему в семье бушуют сейчас кризисы, какие и не снились в зощенковские времена?
Каждый год у нас женятся 2,7–2,8 миллионов пар, и каждый год разводится 940–950 тысяч пар. Во вторую половину века страну поразил неслыханный «взрыв разводов»: на 92 миллиона свадеб, сыгранных в эти годы, выпал 21 миллион разводов[39]. Развелось больше 40 миллионов человек — целая страна разведенных.
У нас, кстати, думают, что разводы — главная беда семьи; но часто это совсем не беда, а избавление от беды — от враждебности, неприязни, обмана, которые отравляют домашнюю жизнь.
До недавних пор у нас каждый год рушилось из-за пьянства 300–400 тысяч семей. Два-три года назад пьянство вызывало в некоторых городах половину разводов: 3/10 разводов — пьянство мужа, еще 2/10 — плод эмансипации — пьянство жены. Развод здесь — хирургическая операция, которая отсекает больное, чтобы спасти остальное.
Право на развод — это право на исправление ошибки в выборе спутника жизни, право на новый поиск личного счастья. Это одно из главных демократических прав человека, одно из основных массовых завоеваний эпохи. Разводы, видимо, будут всегда, даже в самом идеальном обществе, только, наверно, их размах будет не такой эпидемический.
Многие, видимо, понимают, что развод двояк, что он и спасает людей, и несет им тяжелые душевные раны. Но что тяжелее ранит душу — горе разрыва или горе от жизни вместе?
Все мы, конечно, знаем, что бывает и то, и другое. Есть два вида разводов: эгоистические, недобрые, с заботой больше о себе; и вынужденные, выстраданные, защитные, которые рвут цепь несчастья и облегчают людям жизнь.
Беда, видимо, не в разводах самих по себе, а в их причинах — в том зле, которое разобщает людей, делает их несчастными друг с другом. Лучше станут люди — лучше станет жизнь — меньше будет и раздоров[40].
Но самое главное в другом. Те 930–950 тысяч пар, которые расходятся каждый год, — это меньше полутора процентов супружеских пар страны (всего их около 60 миллионов). А по самым осторожным, самым перестраховочным подсчетам у нас раз в 10–15 больше несчастных, неудачных браков — 10–15 миллионов пар. (Точная цифра их неизвестна — здесь лежит крупный изъян социальных исследований.)
Значит, распадается лишь одна из 10–15 несчастных пар, а остальные — то есть 10–15 миллионов — закостенели в своем несчастье, тянут горькую лямку супружества. Эта беда, наверно, вдесятеро страшнее разводов.
А есть еще полубеда — полуудачные-полунеудачные браки: их в разных местах от трети по половины всех браков, то есть 20–30 миллионов. А «взрыв одиночества»? Холостяков и незамужних («узников свободы», как их называют) у нас невиданно много: 20 миллионов до 40 лет и столько же старше; каждый четвертый-пятый взрослый одинок… А материнские семьи — семьи без мужчин, в которых женщина одна, надрываясь, растит детей? Их тоже много, как никогда — 8–9 миллионов, каждая седьмая-восьмая семья…
«Кого же больше — благополучных или неблагополучных семей? У нас, судя по знакомым (цех, друзья, соседи) благополучных гораздо меньше. А как по стране?» (Куйбышев, ДК авиазавода, апрель, 1980).
Судить об этом можно лишь примерно, так как исследования велись тут урывками. В нормальных семьях — там, где у жены и мужа, у детей и родителей хорошие отношения, — живет сейчас примерно треть взрослых — около 60 миллионов. (Причем возможно, что большинство таких семей — молодые, те, в которых отношения еще не успели испортиться). Две трети — 120 миллионов — живут или в полуудачных, или в неудачных, или в неполных семьях, или совсем без семьи. Две трети не добираются до обычной, естественной нормы домашней жизни, и это просто-таки кричит о провалах сегодняшней семейной культуры, об изъянах в ее главных устоях.
В такие же океаны бедствий попала семья почти во всех развитых странах мира. Взрыв разводов и одиночества, лавины семейных несчастий и недобрых нравов — все это поразило, как землетрясение, индустриально-городскую цивилизацию. Еще никогда в истории человечества не было такого глубокого и острого семейного кризиса…
Данный текст является ознакомительным фрагментом.