5. Мемы или гены?
5. Мемы или гены?
Из всего сказанного выше становится ясно, что большинство опасностей на пути к будущему человечества — это следствия предшествующих успехов адаптации. Структура мозга, появление примитивной личности, генетические предписания, помогавшие нам выжить в течение последних тысячелетий, а также конкуренция с другими людьми — все это результат естественного отбора, лежащего в основе эволюции. В прошлом эти достижения способствовали выживанию человеческого рода, но чтобы они не привели нас к самоуничтожению в будущем, мы должны понять, как они воздействуют на нас в настоящем. И учесть еще одну опасность: угрозу, исходящую от артефактов, созданных нами для собственного комфорта.
Человечество может уступить свое кратковременное первенство на этой планете тараканам не потому, что естественный отбор выявит недостатки в нашем биологическом оснащении. Причиной, скорее всего, будет наша бесконечная глупость, например, если мы утонем в собственных отходах или уничтожим себя взрывом. Кто-то, конечно, возразит, что это невозможно, потому что раса, создавшая чудеса искусства, науки и технологии, слишком умна, чтобы истребить саму себя.
Этот оптимистический аргумент основан на предположении, что созданные нами мемы — великие концептуальные системы, такие как геометрия и демократия, или чудеса технологии вроде космических зондов или электронных тестеров спелости дынь, — являются инструментами нашей эволюционной борьбы, слугами нашего выживания, нашей главной линией обороны на пути разрушительного хаоса. Артефакты помогают нам приспосабливаться и выживать: например, молоток увеличивает силу руки, а автомашина повышает мобильность. Нам хочется верить, что благодаря им наш вид восторжествует. Но можно взглянуть на это и под другим углом.
КОНКУРЕНЦИЯ МЕМОВ
Термин «мем» ввел около 20 лет назад британский биолог Ричард Докинз, назвавший так единицу культурной информации, воздействие которой на общество сравнимо с воздействием на человеческий организм закодированных в гене химических инструкций. Этот термин восходит к греческому слову «подобие», поскольку, как указывал Докинз, мемы передаются от одного поколения к другому посредством примера и подражания, а не смешения генов отца и матери. Пожалуй, лучшее определение мема — «любой устойчивый материальный или информационный паттерн, возникший в результате намеренного действия человека». Таким образом, и кирпич, и «Реквием» Моцарта — мемы. Мемы возникают, когда нервная система человека реагирует на опыт и кодирует свою реакцию в форме, которая может быть передана другим. Например, семья, решив назвать щенка Грызуном, потому что он грызет все что ни попадя, создает новый мем — конечно, не особенно важный или долговечный. Изобретение электричества или страхования жизни — гораздо более распространенные и влиятельные мемы.
В момент своего появления мем — часть сознательного процесса, направляемого человеком. Однако он сразу начинает взаимодействовать с сознанием своего создателя и изменять как его, так и сознание других людей, вступающих с этим мемом в контакт. Например, за открытием электричества последовало появление сотен новых способов его применения. Поэтому, хотя изначально сознание формирует мемы, вскоре они сами начинают формировать сознание. Возникает вопрос: продолжают ли мемы, освободившиеся от своих создателей, служить нашим целям?
Что если на самом деле мемы — не полезные продолжения нас самих, а наши соперники в борьбе за ограниченные ресурсы? Что если выживанию наших генов угрожают не столько другие биологические организмы, сколько содержащаяся в наших мемах информация? Даже если эти вопросы покажутся странными, над ними все же стоит поразмыслить. Не исключено, что одна из самых опасных иллюзий, которые нам предстоит развеять, — уверенность в том, что наши мысли и созданные нами вещи продолжают нам подчиняться, что мы можем управлять ими как хотим. Факты скорее говорят об обратном. Производимая нами информация живет собственной жизнью, иногда симбиотически, а иногда паразитически по отношению к нам. Как сказал Докинз: «У мема собственные возможности воспроизводства и собственные фенотипические эффекты [конкретные проявления — М. Ч.], и нет никаких причин каким-либо образом связывать успешность мема с генетической успешностью».{79}
Нет сомнений в том, что идеи и артефакты развиваются — между ними возникают различия, и одни из них будут отобраны и переданы новым поколениям, а другие нет. Многие считают культурную «эволюцию» просто аспектом эволюции человечества. В конечном счете, утверждают они, идеи и объекты не способны выжить без нас и поэтому не могут иметь независимую эволюционную историю. Однако с тем же успехом можно утверждать, что люди — часть эволюции растений, поскольку мы не способны выжить без них. Верно то, что для выживания и развития мемы нуждаются в нашем сознании, но и нам для выживания нужны, среди прочего, воздух, вода и фотосинтез. Поэтому, как представляется, мемы не больше нашего зависят от своей окружающей среды.
Пуристы могут возразить, что мемы не размножаются самостоятельно и поэтому не могут считаться особой формой жизни. Однако это возражение основано на узком понимании размножения. Мы привыкли связывать эволюцию с половым размножением, при котором для создания нового индивида комбинируются половины генных наборов его родителей. Однако это не единственный способ размножения организмов. Бесполые виды размножаются, воспроизводя информацию в телах особей и таким способом создавая новые организмы. Колонии бактерий нужна только питательная среда, где каждая из них разделится пополам, создав новую идентичную бактерию. Есть и другие способы размножения: посредством спор, почкования, регенерации и т. д.
Содержащуюся в мемах информацию передают другие механизмы, не отвечающие за передачу генетической информации. Мемы питаются лишь нашим сознанием, и они копируют в нем собственные образы. Запоминающаяся мелодия, услышанная по радио, способна поселиться в моем сознании на несколько дней, подкрепляясь психической энергией, которую я на нее трачу. Если мелодия достаточно хороша, ее могут подхватить те, кто слышал, как я ее насвистываю. Мемы — новые актеры на сцене эволюции, и мы не должны ожидать, что они поведут себя так же, как их биологические предшественники. Тем не менее мы лучше поймем эволюцию мемов, сопоставляя ее с изменением и передачей генетической информации.
Например, можно сравнить конкуренцию мемов с конкуренцией аллелей гена. Тут тоже будут две или больше возможностей, которые люди считают альтернативными. Выбранная возможность изменит будущее общества. Простой пример эквивалента хромосомы, содержащего аллели мема, — избирательный бюллетень на политических выборах. Обычно в бюллетене две колонки — кандидаты-республиканцы и кандидаты-демократы. На каждый пост предлагаются, по крайней мере два имени, по одному в колонке. Колонки представляют собой альтернативу двух наборов идей для будущего, соответствующих платформам этих партий. Избиратель просматривает список и выбирает либо одно, либо другое имя. В результате выборов победит один кандидат на каждый из постов. Благодаря этому соревновательному процессу две американские идеологии выживают от выборов к выборам. А если одна из идеологий не сможет привлечь избирателей, то поддерживающая ее партия со временем распадется.
Нередко имеется больше двух аллелей. Когда мы выбираем машину, марку хлопьев на завтрак, университет или круиз, за наше внимание сражается множество альтернатив. Приняв решение, мы направляем психическую энергию на выбранную нами возможность — платим, если это покупка, голосуем, если это выборы, выделяем место в нашем сознании, если это идея, — и тем самым создаем среду для выживания и развития мема. Но как именно мы выбираем между конкурирующими аллелями?{80} К сожалению, в настоящий момент нет четкого ответа на этот вопрос. Чаще всего выбор определяется ожидаемыми в будущем преимуществами. Домовладелец проголосует за того кандидата в мэры, который скорее всего не повысит налоги на недвижимость. Феминистка может проголосовать за кандидата, выступающего против запрещения абортов. Если аллели относятся к двум практически аналогичным моделям автомобилей, покупатель, скорее всего, приобретет более дешевую, поскольку тогда он потратит меньше энергии на накопление денег для ее покупки.
Как правило, выживают мемы, выполняющие свою задачу при минимальных затратах психической энергии. Мы предпочтем устройство, производящее б?льшую работу с меньшими усилиями, политика, который обещает наибольшие блага с наименьшими жертвами для избирателей, и способ производства, складирования, транспортировки, который окажется эффективнее других. Самая запоминающаяся мелодия будет хитом, а картина, которую проще всего запомнить и узнать, станет шедевром, влияющим на следующее поколение художников.
Иногда отбор определяется логикой. Так, чуть больше ста лет назад у каждой страны, а иногда даже района или деревни, еще были собственные способы измерения веса и расстояния. Длина ткани могла измеряться в элях, футах, дюймах, локтях, пядях, аршинах, а для перевода одной меры в другую требовались сложные вычисления. Получив власть, город или страна стремились навязать побежденным свою систему мер, но часто без особого успеха, поскольку она была столь же случайной и неудобной, как и другие. В конце концов в 1875 году во время Всемирной выставки в Париже представители большинства европейских стран согласились принять метрическую систему, созданную почти столетием раньше во Франции. По сравнению с прочими это был теоретически обоснованный, точный и гораздо более простой метод. Он быстро победил конкурирующие меметические аллели, потому что действительно экономил много психической энергии. В настоящий момент в стороне остаются лишь уверенные в своем превосходстве Соединенные Штаты, однако не исключено, что с ростом конкурентного давления соперничающих технологий и американским школьникам придется овладевать более эффективной метрической системой.
Поначалу мы радуемся мемам из-за их полезности, но нередко через какое-то время они начинают, мягко говоря, неоднозначно сказываться на наших мыслях и поступках, а то и противоречить нашим интересам. Карл Поланьи и другие экономисты-историки показали, что введение стандартной валюты в качестве средства обмена вначале помогало торговцам, упрощая и рационализируя коммерцию, но со временем разрушало традиционную экономику и лежавшую в ее основе социальную систему. Чтобы участвовать в безличной логике денежных операций, более древние экономики, основанные на родственных обязательствах, уважении к религиозным ценностям, чести или этнической солидарности, вынуждены были отказаться от своих уникальных особенностей. Никто не мог предвидеть последствий упрощения торговли, а когда они стали очевидны, уже ничего нельзя было поделать.
Так и Макс Вебер считал ранние стадии капиталистической конкуренции волнующей игрой, в рамках которой предприниматели могут создавать новые модели производства{81}. Первые капиталисты сами устанавливали правила, открывая новые способы достижения собственных целей. Однако к XX веку, по словам Вебера, капитализм стал «железной клеткой», откуда не сбежать ни производителям, ни потребителям. Рынки насытились, появилось государственное регулирование, фиксирующее статус-кво, и предпринимателям пришлось покориться правилам созданной их предками системы. Дело в том, что, став общепризнанным, мем вызывает инерцию сознания, заставляя нас подчиняться всем своим логическим следствиям.
Пожалуй, лучший пример реальной истории формирования мемов, убедительно подтвержденный документальными свидетельствами, — это развитие оружия{82}. Ранние артефакты человечества представлены в основном топорами, копьями и наконечниками стрел. Их создатели, несомненно, затратили уйму психической энергии. Чтобы найти нужный камень, заточить его и прикрепить к древку, требовались время и усилия. Наши предки преодолевали огромные расстояния в поисках наилучшего обсидиана или другого твердого камня под заточку. Некоторые из самых древних торговых путей своим появлением обязаны именно наконечникам для стрел.
В этот исторический период человек, вытачивая каменный топор, просто увеличивает возможности своей руки, делая ее сильнее. Назначение топора — действовать по воле своего создателя. Глупо было бы утверждать, что топор существует независимо от него. Тем не менее, когда человек применяет свое оружие — против оленя или другого человека, — в уме у кого-то еще (назовем его Человек 2) вид топора рождает идею, то есть мем, оружия, превосходящего топор. Предположим, что Человек 2 соединяет идею топора с бросанием палок, чему он научился в детских играх. Он привязывает острый камень к палке — и вот перед нами копье! Теперь Человек 2 может издалека попасть в Человека 1, вооруженного лишь топором. Однако вскоре мем копья создает в уме Человека 3 идею вещи, способной преградить путь копья к его телу: допустим, это сплетенные ветки или кожа, натянутая на сучья. Так Человек 3 изобрел первый щит.
Конечно, этот сценарий — до смешного ускоренная версия развития, продолжавшегося многие десятки тысяч лет. Но суть в том, что каждый новый этап развития технологии вооружения порождал либо собственное отрицание, либо более мощную версию самого себя. Шлем возник как средство защиты от меча, а затем появился двуручный топор, разрубающий шлем противника вместе с черепом. Потом пришел черед целого поколения метательных снарядов: сначала появились стрелы для лука, затем короткие арбалетные стрелы, камни для катапульты, пушечные ядра, обычные бомбы, ядерные бомбы, наконец испепеляющие лазерные лучи… Меньше чем за десяток тысяч лет разрушительная сила метательных снарядов возросла в геометрической прогрессии. Очередной шаг в таком развитии всегда происходит так: прежний жизнеспособный мем создает в сознании человека новый, более привлекательный мем, у которого больше шансов выжить в сознании человека, потому что он сильнее, эффективнее или дешевле.
Кому выгодна эта эволюция? Очевидный ответ: тем, кто открыл новый мем. В противном случае зачем им было бы его создавать? Но именно здесь и кроется парадокс: нет доказательств того, что — развивая наш пример — новое оружие повышает выживаемость создавших его людей. Вспомним, что в терминах эволюции повышение выживаемости означает увеличение числа собственных потомков в сравнении с другими членами той же группы. Если бы мемы развивались как биологические свойства, закрепленные в телах своих авторов, они бы способствовали выживаемости их детей и внуков. Однако дело, очевидно, обстоит иначе.
Первое легкое огнестрельное оружие, или пистолет, было создано в тосканском городе Пистойя. Пистолеты стали большим шагом вперед по сравнению с имевшимся тогда вооружением, однако не подарили своим изобретателям ощутимого преимущества в отборе. По всему миру пистолеты распространили не жители Пистойи, а Сэмюэль Кольт{83}, запатентовавший шестизарядный револьвер в 1836 году. Однако его шансы в процессе естественного отбора это также не повысило, хотя пистолеты Кольта разошлись по всему западному полушарию. В 1862 году Ричард Гатлинг запатентовал шестиствольный вращающийся пулемет, из-за которого несколько лет спустя погибли десятки тысяч солдат Конфедерации. В 1916 году благодаря бригадному генералу Джону Томпсону появился первый пистолет-пулемет (Томми-ган){84}. Это изобретение, по-видимому, также не дало никакого преимущества генам генерала Томпсона, но зато породило множество себе подобных, от «Калашникова» до «Узи».
История вооружения показывает, что соответствующие мемы развиваются независимо от своих создателей. Порой они позволяют своим хозяевам процветать за счет их врагов, нередко бывают нейтральны, а иногда могут и поспособствовать уничтожению своих хозяев. Но они всегда вызывают нашу реакцию, заставляя нас создавать еще более совершенное оружие, и тем самым обеспечивают свое размножение и выживание. И для этого мемы взимают плату с тех, кто впустил их в свое сознание, — плату в виде психической энергии, труда, ресурсов и денег. В этом смысле оружие, несомненно, подпадает под определение паразитических видов.
МЕМЫ И ЗАВИСИМОСТЬ{85}
Еще один явный пример паразитизма мемов — изменяющие сознание препараты. Люди употребляют их, поскольку они воздействуют на химические процессы мозга и таким образом на время изменяют отношение к окружающей действительности. Спиртные напитки в том или ином виде производят во всем мире. На Западе вино стало плодовитым мемом: о нем пишут стихи и застольные песни; для него создают богато украшенные серебряные кубки; наука о вине — энология — стала чем-то сродни искусству; оно символизирует кровь Христа; для его распространения открывают питейные заведения, и т. д. и т. п. В XVI веке голландцы научились изготавливать крепкие напитки, сыгравшие ключевую роль в геноциде коренного населения Америки. Да и во многих странах, от Ирландии до Югославии, алкоголизм превратился в серьезную социальную проблему. Кто выигрывает от эволюции алкоголя? Несомненно, многие на нем заработали, и огромное число людей наслаждались им. Однако едва ли можно привести доказательства того, что появление виски и джина — решающий момент в повести о человеческой эволюции, пример нашей приспособленности к окружающей среде. Виски и джин, подобно вирусам, слонам и китам, появились лишь потому, что нашли плодородную среду для своего развития. Неважно, что для китов эта среда — море, для бактерий — испорченная пища, а для джина — человеческий мозг.
Химические паразиты могут захватывать и уничтожать целые общества. Недавно археологи обнаружили в Южной Америке следы развитой и могущественной цивилизации, по-видимому, стертой с лица земли наркотической зависимостью еще до испанского завоевания. Прежде всего подобные отношения между хозяином-человеком и паразитом-мемом должны быть симбиотическими: хозяин воспроизводит наркотик, поскольку наслаждается им. Хозяин верит, что именно он выбирает наркотик и что у него «все под контролем». Истинная природа этих взаимоотношений выясняется позже: человек контролирует наркотик не больше, чем деревья — человечество, которому они когда-то позволили возникнуть.
Порой мы паразитируем за счет растений, порой растения, в качестве ответной любезности, паразитируют за наш счет. Табак — хороший тому пример{86}. Первооткрыватели Нового
Света, обнаружив курящих аборигенов, сочли это занятие нелепым и отправили листья табака в Европу в качестве забавного сувенира. Однако очень скоро к курению пристрастились и европейцы. Ватикану даже пришлось запретить священникам курить сигары во время мессы, когда они поднимали освященный хлеб. Почуяв большие коммерческие возможности, в 1612 году Джон Рольф впервые посадил в Вирджинии табак, который несколько лет спустя стал основной статьей экспорта этой колонии. Был бы спрос, а за предложением дело не станет. Через несколько лет в колониях курение на улице было запрещено, поскольку нередко становилось причиной пожара, а в 1647 году в Коннектикуте был принят закон, запрещающий курить чаще одного раза в день, причем разрешалось делать это только в одиночку из опасений, что групповое курение приводит к разгулу. Но, несмотря на эти запреты, курение табака приобретало все большую популярность, на табачных плантациях требовались все новые работники, так что пришлось ввозить рабов из Африки. В наследство мы получили рак легких и гетто в каждом крупном городе. На самом деле никаких свидетельств благотворного воздействия табака на человечество нет. Все с точностью до наоборот: это люди благотворно повлияли на распространение табака.
Однако за ограниченные ресурсы с нами соревнуются не одни только очевидно опасные вещи, вроде оружия и наркотиков. Любой продукт технологии занимает место в сознании и требует определенного внимания, которое можно было бы направить на другие предметы. Поэтому нам жизненно необходимо понимать, симбиотичны мемы или нет, — вносят они вклад в наше благополучие или паразитируют на нас. Распознать это не всегда легко. Взять хотя бы самолеты.
Мем полета всегда был в почете. Парение над землей считалось привилегией высших существ — ангелов, драконов, духов. Почти все религии поклонялись летучим богам. Больше двух тысяч лет китайские фокусники строили для императоров династии Хань летающие колесницы (которые не поднимались в воздух и на сантиметр). Вера в то, что умение летать способно освободить нас от пут земного бытия, вечна. Разбив оковы гравитации, мы станем как боги, — так, по крайней мере, казалось честолюбивым мыслителям прошлого, с завистью наблюдавшим полет птиц. Да, мечта о полете стала реальностью, но мы все так же далеки от свободы.
Успешными пионерами авиации, такими как Сантос-Дюмон, братья Райт, Блерио и Бенц, двигало воодушевление, знакомое всем великим первооткрывателям неизведанных земель. Когда читаешь о перелете Линдберга через Атлантику или о подвигах Берил Мархам{87}, буквально мурашки бегут по коже. Воистину, первые аэропланы появились потому, что будоражили воображение. Изобретатели и пилоты, приручавшие эти необъезженные хитроумные штуковины, в первую очередь руководствовались вовсе не коммерческими или военными нуждами. Они рисковали жизнью не потому, что их мечтой была экспресс-перевозка пассажиров и грузов между континентами, — нет: они испытывали непреодолимое желание осуществить древнюю мечту человечества.
Однако довольно скоро новые изобретения заявили о собственных требованиях. Как только самолеты начали нормально летать, человек стал терять контроль над своими созданиями. Вместо того чтобы освободить человека от очевидных ограничений, летающая машина стала расти сама (что типично для плодов технологии) и выкачивать ресурсы.
Один из аспектов этой перемены ярко отобразил французский авиатор и писатель Антуан де Сент-Экзюпери{88} в романе «Ночной полет», одном из своих полуавтобиографических произведений 1930-х годов. Герой романа — пилот одной из первых почтовых авиалиний, пролегающих над южноамериканскими Андами, — перелетает из города в город без радара, имея лишь примитивную радиосвязь с базой. Захваченный ночным штормом между острыми, как акульи зубы, пиками гор, он думает только о своей обязанности — доставить мешки с почтой в следующий пункт назначения. На земле его босс как верный друг беспокоится за жизнь молодого пилота, но еще больше он беспокоится о том, переживет ли авиалиния потерю еще одного самолета. Регулярность авиаперевозок — едва ли не самоцель, и если их что-то задерживает — вот страшная трагедия, в сравнении с которой смерть достойного человека просто пустяк. Этот роман говорит нам о том, что как только самолет стал приносить пользу, в него начали вкладывать так много психической энергии, что простые люди уже не могли сопротивляться его требованиям.
Много воды утекло с невинных времен Фабьена и Ривьера, героев романа Экзюпери. Авиалайнеры бороздят небо над всей планетой, и мы уже не представляем себе бизнес, поездку к далеким родственникам или отпуск без самолетов. Но сделало ли нас это свободнее? Давайте посмотрим, с чем мы реально имеем дело. Начиная со Второй мировой войны производство военных самолетов — вопрос жизни и смерти. Нравится нам это или нет, теперь мы обязаны идти в ногу с технологией самолетостроения, а то какая-нибудь «другая» страна (Германия, Россия — а завтра, может, и Япония?) опередит нас. Для полетов нам нужна нефть, а если она закончится, нам, возможно, придется пойти войной на тех, у кого остались ее запасы. В который раз то, что вначале было поэтической мечтой человечества, превратилось в зависимость. Умение летать не делает нас свободнее и сильнее, а все больше вовлекает в сомнительную и изнурительную борьбу.
История авиации не уникальна. Напротив, она типична для так называемых «плодов технологии». Первые автомобили создавались, чтобы подарить водителям наслаждение скоростью, и в течение многих лет служили лишь одной цели — позволить богатым молодым людям соревноваться в гонках через континенты. Мечтатели в развевающихся шарфах, громыхающие на своих машинах из Парижа в Пекин за спортивным трофеем, никогда бы не подумали, что через несколько поколений пересекаемый ими ландшафт — от фруктовых садов долины Рейна до бескрайних донских степей, сибирских лесов и даже великой пустыни Гоби — окутает сплошная пелена выхлопных газов.
Если вспомнить все обслуживающие нас механизмы — от электрических миксеров до электробритв, видеомагнитофонов, стереопроигрывателей, говорящих напольных весов, спортивных тренажеров, персональных компьютеров, автоматических точилок для карандашей, кухонных комбайнов — выйдет довольно внушительный список. Подсчитано, что в 1953 году в США{89} каждый взрослый имел в среднем 153 электроприбора, а 20 лет спустя эта цифра выросла до 400. Приборы, в определенном смысле, делают жизнь легче и приятней. Но сколько времени мы тратим, покупая, обслуживая, используя эти вещи или просто думая о них? С какого момента мы начинаем делать для них больше, чем они для нас?
Формально Айзек Азимов{90} был прав, назвав величайшими событиями в истории человечества технологические открытия — изобретение водяного колеса, компаса, печатного станка, транзистора. Термин «величайшие» оправдан, если считать таковыми события, наиболее заметно изменившие условия человеческой жизни. Но «величайшее» не обязательно означает лучшее. Принесенные технологическими новшествами перемены увеличили наши возможности, однако каждое из них предъявило свой счет к оплате. И сегодня главная наша задача — научиться, когда речь идет о плодах нашего воображения, взвешивать за и против. Если же это не удастся нам, то мемы, скорее всего, победят в конкуренции с генами.
МЕМЫ И ИНФОРМАЦИОННЫЕ НОСИТЕЛИ
Технология не развивалась бы так успешно, если бы параллельно с нею не шло развитие грамотности. Великим прорывом в эволюции знания стала первая экстрасоматическая запись информации — за пределами памяти отдельных индивидов. Научившись делать на камне и костях зарубки, отмечающие смену времен года, пещерный человек совершил первый шаг к великому освобождению сознания от ограничений, налагаемых мозгом. Прежде все новые знания передавались от человека к человеку примером или словом. Информация хранилась лишь в мозге, и если ее хранитель умирал, не успев передать ее, она исчезала навеки.
Теперь же благодаря этому изобретению человеку оставалось лишь выучить символьный код, и он получал доступ к потенциально неограниченному объему информации, хранящейся на долговечных носителях. С открытием символического представления информации вне тела стала возможной эволюция мемов.
Потребовалось много тысяч лет, чтобы от выцарапывания на кости и пещерной живописи перейти к развитию подлинной грамотности, связанной с изобретением букв{91}. На Ближнем Востоке сохранилось довольно много документальных свидетельств начальных шагов на этом пути: самые первые записи служили для учета царской собственности — свиней, мер зерна, бочек масла. Письменность была очень утилитарной, своего рода бухгалтерией для богатых. Первые «книги» крайне скучны — это длинные перечни сделок и запасов, договоры и квитанции. Древнейшие китайские записи на черепашьих панцирях — предсказания оракула, помогавшие царям принимать важные политические решения.
Еще одно применение письменности — распоряжения. Приказ, записанный на папирусе и отосланный за сотни миль полководцу, как и выбитые на камне резолюции, ставшие законом для всей страны, значительно расширяли власть правителя. Впервые человек смог зафиксировать свою волю вне собственного мозга и передавать ее множеству людей на огромные расстояния.
Однако со временем знаки, используемые для записи человеческих знаний, зажили собственной жизнью. Однажды кто-то понял, что можно записывать не только то, что уже было, но и то, чего еще не было. Грамотность породила литературу. И вместе с ней — книги, поддерживающие одну идеологию и выступающие против другой. Крестоносцев вела на войну Библия, мусульман — Коран; в Китае культурная революция растоптала буржуазию, вооружившись цитатником Мао. Изобретение литературы, несомненно, было огромным шагом к освобождению человеческого воображения от пут действительности. Но опять же — эволюция литературы не всегда нам во благо. Книги порождали еще больше книг: в конце концов «Илиада» произвела на свет дешевые женские романы.
Сегодня книгам приходится отчаянно бороться за выживание{92}. В США ежегодно издаются почти сто тысяч наименований, и за место на полках магазинов и библиотек они бьются не на жизнь, а на смерть. Сколько из этих книг люди запомнят или будут цитировать десять лет спустя? Одну на тысячу? Скорее, и того меньше. Даже если бы каждая из этих книг содержала важную информацию, нам не хватило бы памяти, чтобы вместить их все. Соперничают между собой не только отдельные книги — за выживание борются целые «виды» мемов на разных носителях. Полное вытеснение книг лазерными дисками или еще более продвинутыми технологиями, имплантирующими информацию прямо в мозг, уже не кажется столь невероятным.
Примерно так же дело обстоит и в изобразительном искусстве. Кажется, это футуристы{93} в своих многочисленных манифестах в начале XX века первыми сравнили историю искусства с эволюцией. «Эволюцию музыки повторяет преумножение машин, — писал Луиджи Руссоло в 1913 году, утверждая, что близкое знакомство с классическим репертуаром наводит скуку. — Сегодня мы предпочитаем наслаждаться слаженным шумом трамваев, тарахтящих автомобилей, поездов и вопящей толпы, чем который раз слушать ту же Героическую или Пасторальную симфонию».
Тщательно анализируя художественные стили, специалист по психологии искусства Колин Мартиндейл развивает похожую теорию{94}. Он утверждает, что в последние десятилетия стремление литературы, живописи и музыки шокировать неизменно усиливается. Каждое новое поколение поэтов использует все более яркие образы и более чувственные слова, ведь в противном случае их никто не заметит. Из тысяч публикуемых каждый год поэм выживают лишь те, что написаны на самые эмоционально заряженные темы или используют самую невероятную игру слов. Среди произведений живописи внимание пресыщенной современной публики привлекают лишь те, что кажутся ей наиболее шокирующими. Заметим, что новые мемы должны явно отличаться от своих предшественников, а лучший способ привлечь внимание — использовать предрасположенности нашей генетической обусловленности. Сексуальность, агрессивность, страх смерти — неисчерпаемые источники художественных тем, но воплощаемые раз за разом в произведениях искусства, они требуют от последующих художников все большей наглядности и откровенности, чтобы привлечь внимание.
По данным переписи населения, полмиллиона жителей США в графе «профессия» пишут «художник». Но среди них вряд ли хотя бы один из тысячи сможет заработать себе на хлеб живописью или скульптурой. А многие ли из их работ доживут до следующего поколения? И снова заметим, что, за исключением горстки знатоков, психической энергии у любого из нас хватит только на то, чтобы оценить и запомнить лишь несколько произведений искусства. Сколько современных художников вы можете назвать? Не удивлюсь, если в среднем меньше одного. Из новейших художников обычно вспоминают Пикассо, не видя особой нужды следить за тем, что с тех пор произошло в мире искусства. В конце концов, у сознания и без того полно забот…
Принято считать, что количество великих художников определяется предложением: если их мало, значит, лишь немногие создают великие произведения искусства. Однако верно, скорее, обратное: то, что считают великим искусством, в большей мере определяется спросом, точнее, пределами внимания. Человек в среднем способен знать и помнить лишь нескольких современников — художников, музыкантов, писателей и других творцов новых мемов. Но в наши дни художнику, чтобы его признали «великим», нужна широкая известность. В прошлом работы художника могли оценить несколько властительных вельмож и церковников — и место в истории ему было обеспечено. В демократической культуре нужен более широкий консенсус, которого при этом труднее добиться. Великих произведений искусства немного потому, что мы не хотим или не можем выделить достаточно психической энергии на оценку художественных мемов, и, как следствие, лишь немногие из них выживают. Рок-музыке, напротив, уделяется огромное внимание — только посмотрите, сколько места газеты отдают новым группам, особенно молодежных направлений. У этих мемов есть все шансы сильно влиять на сознание, по крайней мере, сегодня.
Пусть художник никогда не добьется известности, но он все же свободно воплощает свое видение. Верно? Да, но не совсем. Искусство в значительной степени следует собственным законам{95}, независимо от желаний художника. Современному художнику приходится соотносить свою деятельность с последними течениями в искусстве. Чтобы быть замеченным, он должен задействовать или отражать новейшие стилистические условности, подавая их, однако, под несколько иным углом, добавляя им «оригинальности». 30 лет назад, когда в американской живописи царил абстрактный экспрессионизм, тысячи молодых одаренных художников реалистического направления терпели насмешки от своих учителей, коллег и критиков. Многие из них сдались, оказавшись в тупике. Разве писать как Рафаэль — порок? Лишь немногие из них, наиболее упорные, в последующий период гиперреализма 1970-х обнаружили, что создаваемые ими мемы теперь могут выжить. Примерно тогда же, когда в Америке побеждал абстрактный экспрессионизм, в СССР развивалось противоположное направление искусства. Чтобы сохранить свои работы, художнику приходилось писать в реалистическом стиле. Утверждение, что художники — причина эволюции искусства, видится чересчур антропоцентричным. Правильнее было бы сказать, что художники — это среда для эволюции произведений искусства.
Немногим больше свободны ученые в выборе своих проектов. Любой молодой ученый начинает свою профессиональную карьеру в определенный момент эволюции идей конкретной дисциплины. Если он заинтересован в том, чтобы его воспринимали всерьез, и хочет найти работу, ему придется направить свою психическую энергию на исследование «модных» тем с применением современных теорий. Широту научной мысли определяет система символов, господствующая здесь и сейчас. Если ученый не использует принятые в научном сообществе мемы, его идеи, скорее всего, останутся без внимания и затеряются.
В 1940-1950-е годы лишь самые независимые молодые психологи смогли устоять перед идеями бихевиоризма и психоанализа, а в наши дни большинство молодежи в этой области посвятит свою профессиональную карьеру распространению мемов когнитивной психологии. На старших курсах изучают самые популярные дисциплины, а работодатели ищут специалистов в соответствующих областях. У молодых ученых очень ограниченный выбор, но они, к счастью, редко задумываются о том, насколько устаревшей будет казаться эта современная подготовка лет десять спустя. И дело здесь не в ограниченности или нетерпимости научного истеблишмента. Просто, как и везде, когда успешные мемы овладевают групповым сознанием, реальность обычно неким образом искажается. Этому вряд ли можно что-либо противопоставить, однако важно не тешить себя иллюзией, что мы управляем своими действиями и владеем абсолютной истиной.
Сегодня телевидение — самое распространенное средство обмена информацией и главный потребитель нашей психической энергии{96}. Оно больше других привлекает и удерживает внимание, поэтому имеет максимум возможностей для того, чтобы либо обогащать сознание, либо манипулировать им и эксплуатировать его. И поскольку оно вытесняет за пределы внимания многие другие альтернативы, нам особенно важно научиться управлять этим мемом.
Телевидение конкурирует с другими носителями информации, например с книгами и музыкой, а внутри него самого за внимание аудитории сражаются различные каналы и программы. Это важная особенность, поскольку большинство споров о телевидении сосредоточивается на различиях между программами. Обычно утверждают, что более качественные программы принесут нам больше пользы. Может, это и так, однако исследования показывают, что независимо от того, какие программы смотрит человек, он явно испытывает значительное воздействие. Сам просмотр телепрограмм влияет на сознание иначе, чем чтение или прослушивание музыки (и тем более — чем активные формы досуга).
Вот как телевидение воздействует на зрителей во всем мире: они хорошо расслабляются, но при этом становятся гораздо менее активными, внимательными, умственно сосредоточенными, удовлетворенными и творчески вовлеченными, чем при других видах деятельности. Вдобавок представители любой культуры, имеющей доступ к телевидению, посвящают ему больше всего свободного времени. Телевидение — яркий пример мема, внедряющегося в сознание и размножающегося там, не заботясь о благополучии хозяина. Как и наркотик, телевидение сначала дарит положительные ощущения. Но стоит зрителю заглотить наживку, оно начинает использовать сознание, не давая ничего взамен. В сущности, как показывают исследования, тот, кто много смотрит телевизор, получает меньше удовольствия, чем тот, кто смотрит мало. И чем дольше зритель смотрит телевизор, тем хуже становится состояние его духа. Нет никаких причин утверждать, что телевидение помогает людям адаптироваться к окружающей среде. Оно не улучшает настроение и не увеличивает шансы на выживание. Телевидение лишь воспроизводит само себя: все шире экраны, все больше пикселей, ситкомы плодят новые ситкомы, ток-шоу порождают новые ток-шоу, и все это развивается за счет психической энергии.
Тем не менее мы не так уж бессильны перед наступлением телевидения и других носителей информации. По-видимому, люди, контролирующие собственное сознание, получают некоторую пользу от просмотра телепрограмм, тогда как те, кто менее способен направлять свое внимание, оказываются во власти этого мема. Их умы заполняются яркими образами с экрана, и в конце концов им остается лишь нажимать на кнопки и смотреть. Люди из группы риска ТВ-зависимости обычно менее образованны, не слишком довольны своей работой, а их семейная жизнь оставляет желать лучшего. Те, кто смотрят телевизор меньше, более разборчивы и критически настроены. Они получают от этого носителя информации то, что им нужно; они владеют им, а не подчиняются ему. В этом отношении телевидение — великолепный пример нашего взаимодействия с мемами в целом. Если мы не берем власть в свои руки и не используем мемы для собственных целей, они подчиняют нас себе и своим задачам. Разумеется, мемы не знают своих целей, но и мы, по большей части, не ведаем своих.
КОНКУРЕНЦИЯ ИДЕЙ
Неосязаемые идеи, подобно физическим объектам, развиваются и способны так же сильно влиять на наше выживание. Идея равенства, возникшая среди угнетенных классов Франции два столетия тому назад, привела к убийству, по меньшей мере, 70000 дворян и прочих «врагов народа». Мысль о первенстве арийской расы оправдывала уничтожение нацистами евреев, цыган и всех, кто не соответствовал их идеалу. Русские, китайцы, камбоджийцы со спокойной совестью убивали миллионы своих соотечественников, не заслуживавших доверия в качестве верных носителей коммунистических мемов. От великих гонений на христиан в Римской империи до наших дней мемы занимались убийством генов, как, впрочем, и самих себя.
Закрепленные в политических конституциях нормы{97} дают нам очевидный пример того, как идеи, регулирующие поведение человека, передаются из поколения в поколение. Профессора Миланского университета Фаусто Массимини и Паоло Калигари, проанализировав все существовавшие на момент исследования тексты конституций более ста суверенных государств, обнаружили, что они затрагивают ограниченное число вопросов: право, труд, собственность, право на распространение информации, личные ценности и т. д. Связанные с этими вопросами мемы организованы в конституциях в некотором смысле подобно хромосомам. Их иерархия определила возникновение различных политических систем: в социалистических конституциях идея прав и обязанностей в соединении с трудом обычно предшествует всему остальному, в то время как центральные мемы либеральных демократий — свобода и право на собственность.
Более того, все конституции можно свести к нескольким прототипам, таким как Великая хартия вольностей, французская Декларация прав человека и гражданина, конституция США, первая советская конституция 1918 года. Изначально конституционные коды создает народ, выражая в них свое сознательное намерение. Однако в письменном виде они обретают собственное существование по мере того, как в дальнейшем юристы пытаются расшифровать их смысл и применить их к новым обстоятельствам. Местные законы, управляющие судьбами людей, возникают как продолжение этих текстов. С какого момента слова на бумаге становятся важнее живой воли народа?
История коммунизма — ярчайший пример той легкости, с какой идеи отодвигают людей на задний план. Маркс сформулировал периодически возникающую утопическую идею{98}, привлекавшую людей с древнейших времен: веру в то, что мужчины и женщины могут жить в мире без конфликтов, эксплуатации, свободно реализуя свой личный потенциал. От более ранних мыслителей Маркс отличался тем, что представил утопические чаяния как научные выводы из исследований предшествующей истории, утверждая, что неизбежные законы материалистического детерминизма со временем создадут рай на земле. И что единственное условие этого блаженного состояния — ликвидация частной собственности, требующая, в свою очередь, переходного периода революции и диктатуры пролетариата. Что ж — не слишком высокая плата за искоренение важнейших жизненных проблем!
Идеи Маркса опьянили умы людей в век, крайне серьезно относившийся к науке — и даже лженауке. Энгельс, а затем Ленин и множество псевдонаучных идеологов стремились добавить доктрине диалектического материализма убедительности, отыскивая параллели эволюционным процессам в истории человечества. За мемы коммунизма как за последнюю надежду ухватились люди всего мира, страдавшие от энтропии и не способные изменить свою жизнь: фабричные рабочие без будущего, отпрыски богатых семейств без жизненной цели, амбициозные, но разочарованные интеллектуалы, угнетаемые крестьяне Азии.
С коммунизмом случилось то, к чему всегда приводит победа мышления, принимающего желаемое за действительное. В основанные на марксистских идеалах организации немедленно проникли паразиты-имитаторы, которые сразу избавились от своих наиболее идеалистичных товарищей. Основополагающие гуманистические принципы коммунизма в конце концов послужили оправданием уничтожению миллионов сопротивлявшихся коллективизации крестьян, деятелей искусств, предпочитавших говорить правду, а не зубрить постановления партии, солдат, отказывавшихся подчиняться бюрократам, ученых, ставивших факты выше идеологии, и других невинных людей. Нечасто в истории такое небольшое число мемов настолько бессмысленно убивало так много генов.
В наши дни умы людей больше подвержены вторжению экономических, политических и научных мемов, потому что обещания экономики, политики и науки улучшить жизнь пользуются теперь наибольшим доверием. В прошлом этим занималась религия, и религиозные мемы долго жили в человеческом сознании, иногда помогая, а иногда мешая эволюции перейти на новые, более сложные ступени. Десять заповедей иудеохристианства — один из примеров культурных предписаний, развившихся до попытки формировать поведение человека.
Еще один пример подобных предписаний — идея греха в христианстве. Семь смертных грехов ведут к вечному проклятию, и многие века это было мощным сдерживающим фактором психической энергии верующих. Цель этих предписаний — заставить нас не обращать слишком много внимания на наши естественные цели, такие как пища, деньги и секс. Подобные инструкции отлично помогают перенаправить энергию с инстинктивных целей на более сложные и неоднозначные задачи. Препятствование удовлетворению инстинктов с этой целью свойственно и христианству, и почти любой другой религии или нравственной философии. Но, как и с марксизмом, проблема возникла, когда в организации, основанные на идеалах христианства, проникли паразиты: хранители священных мемов стали использовать угрозу вечного проклятия, чтобы эксплуатировать свою паству и строить себе дворцы и сады наслаждений.
МЕМЫ И МАТЕРИАЛИЗМ
Еще одна огромная категория очень быстро размножающихся мемов — потребительские товары. Человеческий род особенно подвержен вторжению материальных мемов, но не столько из-за предоставляемого ими комфорта, сколько потому, что, как говорилось в главе 3, объекты и видимое потребление являются явными символами расширения личности. У человека, рассматривающего принадлежащие ему вещи, возникает иллюзорное ощущение собственной значимости. По утверждению археологов, единственное практическое назначение самых первых металлических предметов — медных нагрудников, церемониальных бронзовых кинжалов, тяжелых ожерелий, созданных нашими предками около десяти тысяч лет назад, — привлекать внимание к своим владельцам, чтобы благодаря восхищению соплеменников они чувствовали, как расширяется их эго. Однако очень скоро люди поняли, как легко потратить жизнь на бессмысленное и бесконечное накопление собственности, пойдя на поводу у собственного эго.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.