8. Трансцендентная личность

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

8. Трансцендентная личность

Говорят, император Нерон с восторгом наблюдал пожар Рима. Известно также, что он любил смотреть, как гладиаторы на арене убивают друг друга, а львы терзают невинных христиан. Многие физики, принимавшие участие в «проекте Манхэттен»{144} [15], вспоминают, как их воодушевляла работа над невероятно сложной и интересной проблемой создания ядерной бомбы. Тысячи человек, не в силах побороть свою страсть к игре, каждый день прилетают в Лас-Вегас и другие города, где есть казино. К сожалению, все эти примеры говорят о том, что состояние потока может вызывать и разрушительная, а не созидательная деятельность, ведущая к энтропии, а не к гармонии.

Чтобы направлять развитие эволюции, необходимо находить удовольствие в образе жизни, который ведет к упорядоченности, а не к хаосу. Внести свой вклад в гармонизацию общества человек сможет, лишь повысив сложность своего сознания. При этом сложность сознания — это не просто функция интеллекта или знания, не просто когнитивная способность. Она подразумевает также чувства и действия человека. Она требует от индивида осознания своего уникального потенциала и умения управлять им. Человек должен научиться гармонично соотносить цели и желания, чувства и опыт — как свои, так и других людей. Те, кто достиг этого, не только испытывают удовлетворение от жизни, но и с большей вероятностью могут участвовать в создании лучшего будущего. Личное счастье и позитивный вклад в эволюцию идут рука об руку.

Во многих культурах есть особые слова для обозначения человека, открывшего для себя в сложной деятельности состояние потока. Конфуцианцы называют таких людей мудрецами, буддисты Махаяны именуют человека, достигшего девятого мира, бодхисатвой, а того, кто достиг состояния будды (санскр. «бодхи»), награждают ни много ни мало десятью титулами, в том числе званием «учитель богов и людей». В христианской традиции тех, кто свободен от власти генов, от социального контроля и умеет сочувствовать людям, называют святыми. Они страдали и даже умирали за свою веру, но, судя по всему, какие бы тяготы ни выпадали на их долю, мудрецы, святые и бодхисатвы пребывали в состоянии безмятежной радости.

Сегодня у нас нет официальных титулов и званий для людей, обладающих сложной личностью. Но куда более огорчительно то, что мы даже не способны отличить их от тех, кто не вносит никакого вклада в будущее, или тех, кто своими действиями усиливает энтропию. А поскольку мы не можем отличить таких людей в толпе, нам трудно чему-либо у них научиться. Давайте для простоты будем называть человека, радостно направляющего свою психическую энергию на сложные цели, трансцендентной личностью, или Т-человеком.

КТО ТАКИЕ Т-ЛЮДИ

Наблюдая действия многих людей, можно понять, что такое жизнь, посвященная сложности. Однако их нельзя свести к одному типу, поскольку к личной гармонии можно прийти разными путями. Одна из двух составляющих сложного сознания — это дифференциация, поэтому каждый человек должен следовать своему пути и искать способы реализовать свою уникальную индивидуальность. А поскольку мы рождаемся с различными сильными и слабыми чертами характера, с разными дарованиями и растем в разных семьях, обществах и исторических периодах, каждый из нас воплощает собой особую структуру личного потенциала. Таким образом, не существует ни такого понятия, как «типичный Т-человек», ни лучшего способа достичь сложности.

К счастью, есть много примеров трансцендентной жизни, которыми можно вдохновляться. Один из них — жизнь венгерского поэта Дьёрдя Фалуди{145}.

Впервые я встретился с ним в Будапеште, через несколько дней после его девяностолетнего юбилея, который ознаменовался публикацией полного собрания его сочинений. При первом взгляде на него сразу обращаешь внимание на нимб серебристой седины и мягкую самоироничную улыбку. И хотя его морщинистое лицо напоминает печеное яблоко, глаза сияют любопытством и энтузиазмом десятилетнего мальчишки. Меня нередко трогали его емкие, выразительные и при этом проникновенно нежные стихи. За свою долгую жизнь Фалуди пережил множество трагедий и все же сумел внести огромный вклад в создание сложного будущего.

В девять лет, вспоминает Фалуди, он решил стать поэтом, потому что играть словами у него получалось лучше всего. «Но почему именно поэтом?» — спросил я его. «Потому что я боялся смерти», — ответил он. Лежа ночью в постели и дрожа от страха, что не проснется утром, он решил создать из слов мир, где сможет чувствовать себя в безопасности, мир, который будет существовать и тогда, когда не станет самого Фалуди. Повзрослев, он продолжал писать как одержимый, это нравилось ему больше, чем что-либо еще, и его стихи глубоко трогали всех, кто их слышал.

Но Фалуди был евреем, к тому же слишком начитанным, чтобы удерживать свое воображение в узких рамках буржуазной благопристойности периода накануне Второй мировой войны.

Он попал в черный список, его стихи перестали издавать, и ему пришлось взяться за переводы Вийона и Верлена. С переводами цензоры смирились, не желая показаться врагами поэзии, как-никак считавшейся французской классикой. Ободренный успехом, Фалуди под видом переводов из Вийона стал публиковать собственные стихи. Интеллигенция Будапешта распознала эту уловку, и то, что автор рисковал, заставляло людей еще больше восхищаться этими смелыми виршами.

Приближалась Вторая мировая, немецкие войска вторглись в Венгрию. Местные пособники фашистов бросили Фалуди вместе с другими евреями в депортационный лагерь. Чудом ему удалось бежать, он пересек половину воюющей Европы и добрался до Северной Африки, где французы, сотрудничавшие с нацистами, сразу упекли его в лагерь, недавно опустошенный холерой. Фалуди с трудом дожил там до освобождения Северной Африки союзными войсками. У него появилась возможность эмигрировать в Канаду, а затем в США.

К тому времени он выпустил несколько томов переводов лучшей мировой поэзии — с китайского, санскрита, греческого, латыни, итальянского, немецкого, французского, английского и еще нескольких языков. На венгерском его стихи звучали невероятно свежо и ярко, словно это были оригиналы, а не переводы. Но при этом в них сохранялся особый аромат той культуры и того времени, когда они были созданы. Однако эта лингвистическая гениальность не нашла применения в Северной Америке. И хотя Фалуди приглашали читать лекции в университетах Восточного побережья, он так и не овладел новым языком в такой степени, чтобы тот стал почти родным. Правда, то же можно сказать почти обо всех литераторах, оказавшихся в изгнании, включая нобелевских лауреатов Александра Солженицына и Чеслава Милоша.

Фалуди не смог примириться с тем, что на чужбине его дар оказался невостребованным. Поэтому через несколько лет после Второй мировой войны он решил вернуться в социалистическую Венгрию, где на его революционную поэзию, казалось бы, должен был быть спрос. Но он ошибся: новый режим чтил истину еще меньше, чем прежний. Неприятности у Фалуди начались сразу после того, как он написал яркую аллегорию, обличающую Сталина. Последствия были предсказуемы: поэта арестовали, пытали в застенках тайной полиции, а затем отправили в Речк, один из коммунистических «штрафных лагерей», откуда мало кто возвращался. Он провел там больше трех лет, вплоть до смерти Сталина, когда лагерь закрыли и разрешили всем его заключенным вернуться домой.

Поразительно, но именно в лагере, в этом страшном месте, где заключенных заставляли работать с утра до ночи, кормили отбросами и одевали в лохмотья, муза Фалуди заговорила в полную силу. Стихи, написанные им в тюрьме, — одни из самых лиричных в своем жанре. (Правда, переводить на венгерский очень легко, а с него — очень трудно, поэтому в переводе почти невозможно ощутить прелесть оригинала.) Это стихи о самых конкретных, насущных и болезненных аспектах жизни в концлагере — голоде, холоде и жестокости невежественных или запуганных людей. И все же этот «анамнез энтропии» представлен так емко и изящно, что описанные там трагедии становятся воплощением прекрасного. В одном из своих стихотворений, созданных незадолго до освобождения, Фалуди писал:

Что главное я здесь узнал?

Когда нужда

Покинула мое больное тело,

Любовь осталась в нем.

Сюзи[16] вся обратилась в свет, серебряный туман, клубящийся

Перед лицом моим,

Хотя глаза закрыты.

В страданье, в муках голода, в потере чувств,

Любовь жива,

Любовь, огонь всемирный, пылая, он меня не опалит, Любовь —

Ни жар желаний,

Ни муть желез,

Ни белый клейстер размноженья.

То Данте — не Боккаччо,

То Аполлон, а не Аид.

Пусть Зигги Фрейд остынет наконец[17].

В крайне суровых, смертельно опасных условиях этот бывший бунтарь искал опору в том, что могло подарить надежду, — в самых важных мемах своей цивилизации и в любви к жене. Пожалуй, одна из наиболее впечатляющих особенностей творческого наследия Фалуди заключается в том, что изначально его стихи не были записаны по той простой причине, что в лагере нельзя было достать бумагу и карандаш. Сначала Фалуди запоминал каждое свое стихотворение. Но он боялся, что смерть или забывчивость погубят их, и поэтому стал просить товарищей по лагерю заучить их наизусть. Однажды, уже под конец заключения, он сочинил длинную элегию, посвященную жене, и дал им выучить ее по частям. Если кто-то из этих заключенных освобождался раньше Фалуди, он шел к его жене, передавал ей весточку от мужа и зачитывал свою часть поэмы.

После чего обычно объявлял: «Вот все, что я знаю. Но через несколько дней выпустят Джима Эгри, он придет к вам и расскажет следующие 20 строк».

В конце концов Фалуди оказался на свободе и после революции 1956 года вновь эмигрировал на Запад. Тогда он, наконец, смог опубликовать написанные в лагере стихи. Он воспроизвел их по памяти, с помощью различных мнемонических приемов. (Например, первое написанное им стихотворение начиналось с буквы «А», второе — с «Б» и т. д.) Вскоре он стал получать письма со всего мира — от Бразилии до Новой Зеландии — с исправлениями к его стихам. Их посылали разбросанные теперь по всей планете бывшие заключенные, сохранившие в памяти поэтические образы своего трудного прошлого. Большинство этих исправлений вошли в последующие издания произведений Фалуди.

Жизнь Фалуди служит прекрасным примером влияния двух взаимодополняющих факторов. Прежде всего, она столь уникальна, что очевидно несопоставима с жизнью большинства людей. Многие ли из нас так мастерски владеют языком, подвергались таким преследованиям, преодолели так много препятствий? И все же, несмотря на свою уникальность, — или, скорее, благодаря ей — жизнь Фалуди типична как история человека, реализовавшего заложенную в его душе сложность. Разумеется, он не святой, и, пожалуй, его не назовешь ни конфуцианским мудрецом, ни бодхисатвой. Однако он сумел найти поток в сложности, превратить энтропию в мемы, упорядочивающие сознание тех, кто вступает с ними в контакт, и тем самым сделать мир чуть более гармоничным.

Очень легко найти и другие примеры. Мы все знаем таких людей, пусть и не можем назвать их одним словом или свести к единому типу. При этом мы умеем довольно точно измерять IQ и можем рассчитать доходы человека до цента. Нас интересуют эти характеристики. Но стоит коснуться гораздо более важного вопроса: что преумножает человек своей жизнью — гармонию или хаос? — как мы теряем и почву под ногами, и дар речи.

В своей последней книге психологи Энн Колби и Уильям Дэймон подробно описывают жизнь пяти выдающихся личностей. Одна из них, Сьюзи Вальдес{146}, может служить примером для многих. Эта женщина — латиноамериканка, ее молодость, полная трудностей и бед, прошла в Калифорнии. Затем она переехала в Мексику, в город Сиудад Хуарез и основала там собственную миссию, посвятив свою жизнь тому, чтобы помогать бездомным с городских свалок. Она стремилась «показать детям, что можно жить лучше, чем они живут сейчас». И хотя сама Сьюзи была бедна и необразованна, благодаря инициативности и настойчивости она сумела превратиться из человека, нуждающегося в помощи, в того, кто помог тысячам семей.

«Для Сьюзи, — пишут авторы этой книги, — ее работа стала жизнью… Она считает, что пришла в этот мир, чтобы помогать бедным жителям Хуареза, и больше всего на свете хочет этим заниматься. Это искреннее стремление к одной этической цели мы называем единством личности и морали. Благодаря ему Сьюзи обрела жизнестойкость, уверенность, радость». Если человек получает удовольствие от такой сложной деятельности, его личность становится внутренне гармоничной и делает более гармоничной жизнь других людей.

Однако трансцендентной личности необязательно выходить за пределы обыденности, как это сделали Фалуди и Вальдес, и взваливать на свои плечи ношу, которую мало кто способен вынести. Большинство людей идут к сложности более скромными путями. Вот пример пятнадцатилетнего мальчика (назовем его Беном) — участника одного из наших последних исследований среди подростков{147}. Единственное выдающееся качество Бена — то, что он, несмотря на свой юный возраст, знает, чем хочет заниматься в жизни. Он умеет это делать и делает с удовольствием. Бен не только четко формулирует свои цели и понимает их неотложность, но и заботится о том, чтобы другие тоже осознали собственные устремления. Необычно в этой истории только то, что подобные качества редко встретишь в молодых людях.

Бен впервые почувствовал, чего он хочет, в восьмом классе, когда начертил и построил из бальзового дерева корабль викингов. «Я начал работать с бальзой и понял, что могу сделать реальную вещь, а не только нарисовать ее. Мне так нравилось этим заниматься… Это был лучший год — когда я соединил рисование и постройку. Когда все срослось». Оттачивая свои умения, Бен обретает уверенность и создает долгосрочные — возможно, на всю дальнейшую жизнь — цели. Он собирается стать архитектором или, может быть, дизайнером автомобилей. У него уже есть довольно четкое представление об успехе: «Я люблю бороться, мне нравится добиваться успеха. Когда у меня не получается, я очень злюсь на себя… Для меня успех значит — работать на себя, а для других успех — заработать кучу денег. Просто понимать, что ты сам что-то сделал… это уже успех».

Ощущение автономии и уверенности в себе показывает, что личность Бена становится дифференцированной. В то же время он чувствует окружающих и знает, что связан с ними неразрывными узами. Иными словами, интеграция — также важная составляющая его личности, что подтверждают его слова, сказанные о родителях: «Я очень люблю своих родителей и хочу, чтобы им нравилось то, чем я занимаюсь. Почти во всех своих делах я советуюсь с ними, даже если мне это не нужно». Он также старается перенять лучшие черты своего деда: «Мы очень близки, трудно даже сказать почему. Он всегда сохраняет спокойствие в сложных ситуациях. Я никогда не видел, чтобы он разозлился… Не поверите, что он может сделать своими руками даже сейчас, когда ему уже семьдесят пять! Когда что-то случается, я вспоминаю его и понимаю, что могу во всем разобраться, и дед будет для меня примером».

Не таким ли должен быть подросток? Но скольким родителям удастся узнать в Бене своего ребенка? Возможно, если бы мы серьезнее относились к тому, что необходимо для создания сложной личности, — так же серьезно, как к постановке хорошего удара в теннисе или развитию IQ, победе в баскетболе или поступлению в хороший вуз, — пример Бена не казался бы исключением.

Другой пример — человек, которого мы интервьюировали для одного из наших исследований, физик и химик Лайнус Полинг{148}. Когда мы встречались с Полингом, ему уже было за 90. Стройный, как молодой тополь, с невероятно живым умом, он два часа с удовольствием рассказывал нам о себе. Он знал точную дату создания каждой из своих работ за последние 60 лет, помнил, что заставило его написать их, с улыбкой рассказывал о ребятах, с которыми играл в Портленде, штат Орегон, больше 80 лет назад, называл их адреса. Но больше всего в рассказе Полинга нас поразило то, что он явно наслаждался каждым днем своей прекрасной долгой жизни.

Биография Полинга — классический пример сложности. В молодости он открыл, как соотносится квантовая механика на субатомарном уровне с молекулярной структурой химических элементов. Он сумел обосновать природу этих отношений и был удостоен Нобелевской премии по химии. Можно сказать, что эту часть своей жизни он посвятил главным образом процессу высокоспециализированной интеллектуальной дифференциации. Но позднее Полинг направил свою энергию на интеграцию. Его увлекла идея ответственности ученого перед обществом и природой. Он рисковал свей жизнью и репутацией, протестуя против бездумного развития ядерной физики, организовывал выступления ученых против ядерного вооружения и некоторое время занимался национальной политикой. За эту деятельность он получил Нобелевскую премию мира.

Что общего в историях Фалуди, Вальдес, Бена и Полинга? Эти люди научились получать от жизни удовольствие, просто радоваться ей. Не деньгам и почету, а самой жизни, развитию умений и преодолению трудностей — своему участию в процессе эволюции, ведущему к более высоким уровням гармоничной сложности. Прежде чем мы рассмотрим, как можно создать такую жизнь, стоит кратко освежить в памяти то, что мы узнали о личности и ее устройстве.

ЧТО ТАКОЕ ЛИЧНОСТЬ{149}

Стоя на берегу Атлантического или Тихого океана и глядя на эти необъятные водные просторы, всегда думаешь что-то вроде: «О, как велик океан!» Но то, что мы называем «океаном», — ментальная конструкция. Ведь перед нами лишь огромное число атомов водорода и кислорода, в своем движении создающих так называемые «молекулы воды». Мы видим не сами молекулы, а их суммарный эффект, представляя его себе как единый объект — Атлантический или Тихий океан, или Средиземное море.

Чтобы разобраться в раздражителях, бомбардирующих наши органы чувств, наша нервная система научилась разбивать информацию на доступные восприятию блоки, чтобы множество разрозненных деталей не ввело нас в замешательство. Поэтому мы воспринимаем частицы воды как единую субстанцию, частицы воздуха — как «небо», минеральный покров планеты — как «землю» и т. д. Наш разум, обдумывая то, что мы видим, наделяет эти образы индивидуальностью, существующей, однако, лишь в нашем воображении. Это процесс материализации абстрактных понятий, с помощью которого мы делаем реальными умственные конструкции.

Личность — такая же материализация. Но одна из важнейших. Мы часто представляем ее как силу, искру, внутренний жар, обладающие неделимой целостностью. Тем не менее, как мы сейчас понимаем, личность по своей природе — скорее плод воображения, нечто созданное нами для объяснения множественности впечатлений, эмоций, мыслей и чувств, которые мозг записывает в сознании. Нервная система более простых организмов состоит из относительно замкнутых цепей. У них открыты лишь несколько сенсорных каналов, связанных с едиными, дискретными моторными реакциями. Такой организм не должен принимать сложные решения, он реагирует инстинктивно по мере поступления раздражителей. Но поскольку человеческий мозг со временем стал очень сложным, в него поступает слишком много информации. Масса разнообразных данных от органов чувств активно требует нашего внимания, и нам необходимо устанавливать приоритеты. В конечном счете в нейронах мозга сформировалась особая функция «регулировщика», отслеживающая и контролирующая то, что иначе превратилось бы в полную неразбериху. Без централизованного управления конкурирующие друг с другом данные органов чувств создавали бы хаос. Но когда мы начали использовать эту управленческую функцию, появившуюся лишь на недавних этапах эволюционной истории, она сама стала одним из информационных объектов сознания. Размышляя о нашей способности контролировать происходящее в уме, мы воспринимаем ее как конкретную сущность — «личность», и приписываем ей всевозможные качества. Многие представляют себе личность как гомункула — крошечного человечка, сидящего в центре мозга и управляющего нашей жизнью.

Но пусть в буквальном смысле это не так, в нашем разуме действительно есть нечто, превосходящее сумму составляющих мозг нейронов. Это нечто — личность, то есть способность мозга осознавать собственный способ организации информации. Подобно тому как мы видим в миллионах молекул воды единый океан, мы осознаем способ организации информации в сознании как личность. Многие качества моря невозможно вывести только из знания отдельных молекул воды, например приливы и отливы, волны, китов, айсберги, корабли и дивные восходы. Также и у личности есть свои особенности, которые не вытекают из составляющих ее кусочков информации.

Пожалуй, наиболее судьбоносное следствие возникновения личности — власть над нашей психической энергией, которую она в конечном счете обрела. Сформировавшаяся личность начинает стремиться к той же, что и у всех прочих организмов, главной цели: защищать себя и становиться сильнее. В отсутствие нашего контроля личность очень скоро подчинит всю нашу энергию собственным задачам, и в конце концов нами будет управлять плод воображения. Конечно, лучше быть под властью личности, чем внешних сил, генов и мемов. Но здесь возникает вопрос: власти какого типа личности мы согласимся покориться?

Если личность состоит из всего, что возникает в сознании, значит, то, на что мы обращаем внимание, постепенно формирует ее. Например, племя нуэров{150} в Восточной Африке занимается скотоводством и большую часть времени посвящает уходу за своими стадами. Они отлично знают каждое животное, его повадки и всех его предков во многих поколениях. Они верят, что рождающиеся у их коров телята приходят оттуда же, откуда и их собственные дети, и туда же уходят после смерти. Ощущая мистическую связь со своими животными, нуэры очень редко убивают их. Большое стадо — их самоцель, наполняющая их гордостью и довольством. Личность нуэра состоит, отчасти, из коров и быков, в заботе о которых он проводит так много времени. И это не просто метафора.

Но у мужчины-нуэра есть еще один «центр» личности. Прежде чем заняться скотоводством, нуэры были воинами и охотниками, их кормило копье. Они не расстаются со своими копьями и сейчас. Антропологи, первыми исследовавшие это племя, сообщали, что у мужчины-нуэра всегда в руке копье — он все время его подкидывает, поглаживает его наконечник, бережно несет его на плече. Он вечно что-то делает с копьем — и когда сторожит свой скот, и когда просто сидит перед своей хижиной. Нуэр знает, что был воинственным, сильным и опасным существом, и эта информация стала неотъемлемой частью его личности. Похожая идея заставила антрополога Рут Бенедикт назвать свою книгу о Японии «Хризантема и меч»[18], поскольку, по ее мнению, именно эти два предмета позволяют понять характер японца — одновременно нежного и жестокого.

В том, как предметы становятся частью нашей личности, нет ничего таинственного или мистического. Тот, кто большую часть времени полирует, чинит или обсуждает с друзьями свою машину, постепенно превратит ее в часть собственной личности. Когда никелированные поверхности сверкают — его распирает гордость, ржавчина на крыле приводит в такое же расстройство, как лысина на собственной голове, а новая машина соседа может вызвать острый приступ зависти. Поэтому вопрос о том, на что мы обращаем внимание, совсем не пустой. Мы есть то, чему придаем значение.

Однако личность составляют не только объекты нашего внимания, но и то, каким образом мы направляем на них наше внимание. Способ организации информации в сознании также становится определяющим фактором личности. Например, если человек интересуется людьми и обращает больше внимания на общественные мероприятия, чем на собственные чувства и мысли, он становится экстравертом, а тот, кто думает, что все хотят причинить ему вред, превращается в невротика. Оптимист во всем ищет хорошее, а материалист вечно озабочен конкретными благами.

Как мы уже говорили, личность возникает потому, что сознанию, стремящемуся избежать информационной перегрузки, требуется механизм установки приоритетов. Это формирование приоритетов внимания мы называем постановкой целей. На цель направляется наша психическая энергия. Таким образом, личность можно рассматривать как иерархию целей, поскольку именно цели определяют, на что и как мы обращаем внимание. Зная главные цели человека, вы можете предвидеть, на что он направит свою психическую энергию, и тем самым предсказать его поведение.

У всех нас довольно похожие цели. Как люди, мы прежде всего хотим жить, жить так, чтобы нам было уютно, чтобы нас принимали, любили и уважали. После того как эти потребности в достаточной степени удовлетворены (или заблокированы из-за безнадежности), мы обращаем свою энергию на воплощение собственного уникального потенциала, то есть на достижение того, что психолог Абрахам Маслоу{151} называет «самоактуализацией». Некоторые люди вновь меняют свои приоритеты и обращаются к трансцендентным целям. Они стремятся преодолеть личные ограничения, интегрируя индивидуальные цели в более широкие, например благополучие семьи, человечества, планеты, космоса. Для ученого, посвятившего жизнь поиску сверхпроводимости, любой прорыв в этой области будет достоин внимания в неменьшей степени, чем ощущение голода или боли в его теле. Для Т-человека матери Терезы жизнь сироты из Калькутты была так же важна, как ее собственная.

Эти два последних этапа формирования личности ведут к сложности. Личная уникальность, или самоактуализация, воплощает собой дифференциацию, а трансценденция связана с более высоким уровнем интеграции. Обе они необходимы для формирования такой личности, как Фалуди, Вальдес, Полинг или Бен, — т. е. способной сделать эволюцию сложной и гармоничной. И если мы хотим, чтобы третье тысячелетие было лучше предыдущих, мы должны создавать личности, стремящиеся к трансцендентным целям.

РАЗВИТИЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЙ ОБ ИДЕАЛЬНОЙ ЛИЧНОСТИ{152}

Изменилась ли человеческая личность в ходе истории? Стала ли она сложнее? Насколько нынешний средний человек более интегрирован или дифференцирован, чем были наши предки 3000 или 30000 лет назад? Очевидно, что никаких достоверных свидетельств, позволяющих ответить на этот вопрос, не существует. Нам трудно понять, что движет нашими современниками, что уж говорить о мыслях и чувствах жителей Древнего Египта или Шумера! Максимум, что мы можем сделать, это рассмотреть идеальных мужчин и женщин, изображенных на картинах и в скульптурах различных исторических периодов. Эти образы не дадут нам точного ответа, каковы были наши предки, но они по крайней мере помогут нам разгадать, какие типы личности ценились в разные времена.

Как уже не раз отмечалось в этой книге, великим вкладом культуры в эволюцию стала возможность представлять информацию экстрасоматически. С появлением пиктограмм, а затем и письма исчезла необходимость сохранять все знания отдельного человека или целой культуры внутри организма, в его нейронной системе. Создав символы и перенеся их на изображения и в книги, люди начали передавать с их помощью опыт от человека к человеку. Экстрасоматическое кодирование и хранение информации позволило накапливать знания в объемах, многократно превышающих возможности мозга. Вероятно, благодаря этому шагу вперед человечество смогло наделить воображение новым смыслом. Научившись фиксировать события на внешних носителях, люди поняли, что способны создавать и образы явлений, лежащих за пределами их непосредственного восприятия. Они могли представлять невидимых богов, изображать события, не происходившие в реальности. Воображение освободилось от своей прежней роли «бытописца» реальности и стало ее самостоятельным видом, порой дарящим людям неожиданные победы, а порой вводящим их в заблуждение.

Конечно, образы не могут представить «истинную» картину реальности. Декартова система координат, рентгеновские лучи или цветные карты мозга — лишь способы изобразить определенные, важные для нас аспекты реальности понятным нашему разуму языком. Эти образы так же ограничены возможностями нашей нервной системы и нашими целями выживания, как и создаваемые пчелой образы окружающего мира — ее репрезентативными способностями.

Один из самых важных аспектов опыта, который человек стремился запечатлеть в образах, — его собственная личность. Когда на формирование личности все сильнее стало влиять обучение, а не генетически запрограммированное поведение, среди ее представлений, помимо видимых свойств физического тела, стали появляться психологические качества, сущностные духовные переживания — либо действительно испытанные, либо желаемые. Эволюция человечества сможет продолжаться лишь при условии нашего стремления соответствовать все более сложным образам своих личностей.

В прошлом люди очень часто создавали образы личности, представлявшие ее не такой, какова она есть, а такой, какой она должна быть. Наскальные рисунки обычно изображают успешного охотника, древние символы плодородия — это фигурки толстых женщин с огромной грудью и ягодицами, а на древнеегипетских барельефах фараоны неизменно торжествуют победу над врагом. Подобные искажения реальности, безусловно, порождены исключительно фантазией, поскольку стремятся перевести конкретного человека на более высокий уровень существования.

Личные вещи

Образы идеальной личности нередко отображались в предметах, которые люди носили на себе, или даже запечатлевались на теле. Эти образы не всегда буквально отражают свой прообраз: часто это символы важных для личности качеств. Вещи, которые человек носит на себе или с собой, входят в универсальную категорию предметов, представляющих важные аспекты личности. Обычно их назначение — сделать своего владельца сильнее, показать, что он способен управлять энергией, побеждать соперников, подчинять своей воле союзников, привлекать внимание и вызывать зависть. Пожалуй, простейший вариант — это росписи и татуировки, которые люди дописьменных культур наносят непосредственно на тело, превращая этот природный объект в культурную реалию. «Раскраска на лице, — пишет Леви-Стросс о бразильских индейцах кадиувеу{153}, — придает личности человеческое достоинство. Так совершается переход от природы к культуре, от “тупого” животного к человеку. Затем, будучи различными по стилю и композиции в разных кастах, нательные росписи выражают в сложном обществе иерархию статусов. Таким образом, они обладают социальной функцией». Эти украшения передают множество сообщений, и одно из самых распространенных — положение человека в системе его рода. Татуировка или нательная роспись — это символ принадлежности. Она показывает, что ее обладатель не одиночка, а член социальной системы: напав на него, вы нападаете на всю его группу.

На следующем уровне сложности находятся украшения из перьев, ткани или металла, свидетельствующие о ранге своего владельца и его личных достижениях. Сегодня некоторые археологи считают, что сначала металл стал применяться{154} для создания именно украшений, а не оружия или инструментов: «В ряде регионов мира бронза и другие металлы стали использоваться для производства орудий труда позже, чем для создания украшений… По-видимому, в большинстве случаев главной целью древней металлургии было изготовление новых предметов символического назначения и личных украшений, которые привлекали внимание и повышали престиж своих владельцев».

Совершенно очевидно, что и в наше время украшения точно так же служат имиджевым целям. Красный «галстук лидера» говорит об амбициозности своего владельца, а окрашенные волосы, пластические операции, косметика, ювелирные изделия и модная одежда призваны представить личность более привлекательной и значимой, чем она есть на самом деле. Исторически мужские нательные украшения обычно символизировали власть как физическую силу или умение управлять другими людьми и богами. А власть женщины традиционно представлялась как способность привлекать мужчин выдающимися атрибутами сексуальности, плодовитости или умением вести домашнее хозяйство. Ясно, что все эти ухищрения — проявления все тех же биологических признаков, развивающихся у столь многих насекомых, птиц и млекопитающих для того, чтобы они казались больше, свирепее или привлекательнее.

В разных культурах для представления различных аспектов личности используются разные предметы. Так, взрослые представители многих индейских племен Америки носили на шее «магические связки» предметов, символизировавших особые знания или достижения своего владельца: сильнодействующие лекарственные растения, зубы и когти медведя, побежденного в рукопашной схватке.

Современные люди также окружают себя самыми разнообразными предметами, символизирующими желанные для них свойства личности. В большинстве мужских бумажников и женских сумочек можно встретить нечто вроде индейской магической связки. Кроме того, мы носим часы, ручки, карманные калькуляторы, мобильные телефоны и прочие аксессуары, которые нужны главным образом для того, чтобы повышать самооценку и демонстрировать наше могущество другим людям. Но главная роль в представлении идеальной личности отводится в нашей культуре автомобилю. Как тотемный символ, рассчитанный на чисто зрительное восприятие, он становится явным отображением того, кем мы себя считаем и хотели бы, чтобы считали другие. Таким образом, личные предметы отчасти служат психологическими опорами, напоминающими своему владельцу о его способности управляться с внешним миром. Также они помогают ему создать имидж, дающий преимущество при взаимодействии с другими людьми.

Домашние предметы

Если личные вещи — это в первую очередь средства защиты, создающие некую символическую броню, оберегающую нас от внешних опасностей, то у домашних предметов иная функция. Они в большей степени скрыты от посторонних глаз и, по-видимому, предназначены скорее для того, чтобы упорядочивать и прояснять представление человека о собственной личности, чем для того, чтобы производить впечатление на других.

Самой важной частью дома в Риме, Китае и многих других культурах был «красный угол» с изображениями предков. Живой представитель рода обретал идентичность и смысл жизни благодаря связи с ушедшими предками, о которых напоминали маски, статуэтки и другие зримые символы ежедневного поклонения. Значение индивида вне вечно обновляющегося рода, воплощающего собой жизнь как таковую, было невелико. Там, куда христианство привнесло идею всемирной семьи, управляемой Богом-Отцом, место древних родовых тотемов заняли иконы. Именно они стали символическим центром дома: к ним люди обращались в поисках самоидентификации и подтверждения своей личности.

Большинство современных людей создают в своих домах символическую среду, наполненную образами, которые напоминают им о том, кем они были, подтверждают, кто они сейчас, и намекают на то, кем они хотели бы стать в будущем. Однако сегодня мы не используем готовые, освященные культурной традицией образы, столь распространенные в прошлом. Нам приходится конструировать собственное видение личности преимущественно на основе нашего прошлого опыта. При этом зримые образы предков и семейных корней пока еще сохраняют свое значение даже в самых современных домах. Однако их ценность определяется личным восприятием, а не общепринятым культурным кодом.

Проводя исследование среди более чем 300 членов 82 семей из Чикаго и его пригородов{155}, мы обнаружили широкое разнообразие предметов, представляющих яркие стороны личности своих владельцев. Например, в качестве важных факторов, определяющих личность, люди чаще всего упоминали мебель, стереоустановки, книги и музыкальные инструменты. Один человек питал особую привязанность к креслу в гостиной, практичный и экономичный дизайн которого прекрасно отражал личные ценности хозяина. Его жена обожала старое мягкое кресло с откидной спинкой и подставкой для ног — ведь именно в нем она кормила грудью своих детей. Их сын предпочитал третье кресло, поскольку, прыгая на нем, как на батуте, он чувствовал себя свободным. Каждому из членов семьи эти реальные предметы напоминали о важном аспекте его личности.

Для современных американцев, как и в древних культурах, важнейшим личностным параметром остается отношение к своей родне, выражающееся в домашних символах. Память о предках и родителях сохраняется прежде всего благодаря полученной в наследство посуде и мебели. Кроме того, об отцах больше напоминают картины, а о матерях — статуэтки. Чаще всего люди отмечают важность фотографий, которые напоминают им о детях, внуках или семье в целом. Для бабушек и дедушек фотографии — это самые ценные вещи в доме (37 % респондентов). Их упоминает каждый шестой родитель (22 %). Однако среди представителей младшего поколения о фотографиях говорят лишь 10 % (15-я по частоте упоминания категория). Для остальных респондентов-подростков (45 %) главные предметы в доме — стереоустановки.

Еще один аспект личности, символически представленный домашней обстановкой, — это идеалы живущего там человека. Чаще всего это книги (27 % случаев), растения (12 %) и музыкальные инструменты (7 %). Но также это могут быть пара старых альпинистских ботинок, призовой кубок или дневник, который человек вел в старшей школе.

Наши ценности, верования и даже ощущение личной целостности постоянно подвергаются ударам извне. И каждый день, возвращаясь домой, люди не только восстанавливают там свои физические силы, но и, взаимодействуя с предметами, несущими образ желаемой личности, укрепляют и восстанавливают свою идентичность.

Коллективные образы

Иной набор образов вступает в действие, когда люди встречаются в общественных местах, чтобы создать или заново определить свою коллективную идентичность. От первых неуклюжих танцев у костра наших человекоподобных предков до невообразимых церемоний открытия и закрытия последних Олимпийских игр, транслировавшихся по телевидению на весь мир, мы стремимся символически выразить нашу связь с другими людьми и с таинственными силами космоса. Это, по большей части, слуховые и кинестетические, а не визуальные образы. Например, ритмичные племенные танцы или ритуальная гуделка австралийских аборигенов чуринга{156}, звук которой символизирует всемогущую духовную силу. По словам Дюркгейма, она «считается одной из самых сакральных вещей, самым важным предметом религиозного культа». Или трубы молимо{157}, с помощью которых африканские пигмеи из лесов Итури пробуждают священные деревья, когда племени угрожает опасность. Во всех этих случаях — как и в столь любимых нами в юности рок-концертах — звук обволакивает каждого человека и порождает в его душе ощущение причастности к единой могущественной группе. Возможно, без таких коллективных переживаний мы чувствовали бы себя совсем одинокими и беззащитными.

Очень древний инструмент, визуально связывающий людей со сверхъестественными силами, — это церемониальные маски{158}, обычно представляющие богов, героев или духов предков и служащие главными средствами групповой самоидентификации. Для хопи[19], как и для представителей племен Новой Гвинеи, ношение маски — один из самых распространенных способов превратиться из ничтожного смертного в некое могущественное, важное существо. Хорошо описывает трансцендентальную функцию масок Монти: «С психологической точки зрения происхождение маски можно объяснить атавистическим стремлением человека убежать от самого себя, дабы обогатить свой опыт иными существованиями (очевидно, что это желание невозможно удовлетворить на физическом уровне) и стать сильнее, отождествляясь с космическими, божественными или демоническими силами, какими бы они ни были. Это стремление выйти за пределы ограничений, налагаемых на человека жесткими рамками его индивидуального существования и циклом рождения-смерти, которые не позволяют сознательно выбирать “экзистенциальные приключения”».

Дописьменные культуры создавали и более абстрактные коллективные образы различных сил, в чье существование они верили. В Австралии среди священных предметов племени арунта{159}, символизировавших сущностную мощь клана, была нуртурья — пучок прутьев или копий, который устанавливали в центре деревни во время проведения ритуалов. У римлян тот же символ означал право государства наказывать нарушителей закона. Гражданских чиновников в Древнем Риме окружали ликторы, несшие пучки березовых или вязовых прутьев, перетянутые красными шнурами. Везде, где появлялись эти фасции — символ коллективной власти, недовольные затихали в благоговении перед ним. От фасций в 1919 году получила свое название фашистская партия Муссолини, что также отразилось в ее лозунге L’unione fa la forza[20]: легко сломать каждый прут в отдельности, но когда они вместе — невозможно. Универсальность этого символа «силы в единстве» подтверждает тот факт, что его можно увидеть и на трибуне Палаты представителей США.

Коллективные религиозные символы также обозначают власть, только не светскую, а духовную. Как заметил Генри Адамс, великие средневековые соборы были гигантскими кладезями психической энергии{160}, чем-то вроде больших электротурбин столетней давности. Их современные аналоги — ядерные реакторы, суперколлайдеры и космические центры. Они трансформируют необходимые для их создания человеческие усилия во внушающие священный ужас образы таинственной силы, которые, в свою очередь, повышают самооценку тех, кто с ними отождествляется.

Коллективное могущество, особенно его религиозная разновидность, не обязательно подразумевает физическую мощь или власть над материальными объектами. Множество готических соборов посвящено Деве Марии, и для христианской иконографии в целом гораздо более характерны образы кротости, страдания, мягкости, чем неприкрытой силы. Но как утверждает христианство, кроткие наследуют мир: кроткое заступничество Богородицы смягчило суд Бога-Отца. Власть — вещь гораздо более тонкая, чем мог представить себе Сталин, когда с насмешкой спросил, сколько дивизий под началом у папы римского.

И тем не менее большинство создаваемых людьми на индивидуальном или коллективном уровне образов в некотором отношении служат знаками власти — влияния на других людей, управления развитием событий или просто готовности идти своим путем. Конечно, с эволюционной точки зрения это важная функция образов личности. Можно утверждать, что они дают нам цели, открывающие новые возможности, и влекут нас к будущему. Но, может быть, на этом пути лучше взять себе в проводники какие-то определенные образы?

Образы идеальной личности

Где найти созданные человечеством образы, определяющие направление и цель его развития? Само богатство людского воображения затрудняет поиск подходящих примеров. Множество изображений богов, ангелов, демонов и антропоморфных животных поначалу могут показаться яркими образцами для подражания, но в конечном счете их приходится отвергнуть. То, как культура представляет богов и демонов, отчасти помогает нам понять, что она понимает под сверхчеловеческими силами, но ее истинные устремления проявляются в реальных мужских и женских образах.

Традиционный для Запада идеал человека{161} почти 3000 лет назад сформировали греческие скульпторы. Своеобразные, но хорошо узнаваемые образцы были созданы в Египте, Китае и Индии. Гораздо труднее обнаружить индивидуальные образы действительно живших мужчин и женщин не в так называемых великих цивилизациях. Типичный стиль высокоразвитых культур Меланезии, Африки и Нового Света правильнее всего будет назвать экспрессионистским. Тела обычно непропорциональны, чтобы подчеркнуть желаемые или значимые с магической точки зрения черты — огромные глаза, гипертрофированные гениталии. Положения тела следуют заданным образцам и ритуальным предписаниям.

Конечно, может быть, резьба на боевом каноэ маори и фриз древнеегипетского или древнегреческого храма отличаются лишь пропорциями, а образы, созданные в незападных культурах, отображают идеального человека своего времени. Застывшая, предписанная ритуалом поза могла означать, что человек дисциплинирован, владеет своим телом и пребывает в гармонии с законами племени и богов. Приапический фаллос явно идеализировался — что может быть эталоном для мужчины, как не сексуальные сверхспособности? Даже фараоны окружали себя огромным фаллическими обелисками, а постаменты для римских бюстов были украшены эрегированными пенисами.

Несколько более твердую почву для истолкования смысла скульптурных изображений человека дает классический период греческой культуры. Вот, например, как Арнольд Хаузер интерпретирует иконографию архаических куросов VII века до н. э. и более поздних статуй времен Поликлита: «Тогда закладывались основы этики благородного сословия: концепция арете с ее культом физической подготовки и воинской дисциплины, основанная на традиции, рождении и расе; концепция калокагатии — идеального соотношения телесного и духовного, физических и моральных качеств; и софросюне с идеалом самоограничения, дисциплины и умеренности».

Хаузер утверждает, что в Греции конца аристократического периода благородное воинское сословие, начавшее уступать политическую власть богатеющему классу торговцев, решило запечатлеть свои сословные добродетели в мраморе.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.