2. Отношения структуры

2. Отношения структуры

Как уже было сказано, «внутренняя речь», «значения», «смыслы» и даже сама «мысль», а проще говоря, элементы «схемы», будучи динамическими стереотипами интегральных образов, рожденных работой доминант, неподконтрольны своему носителю. Чтобы уяснить этот парадоксальный на первый взгляд факт, необходимо обратиться к понятию «когнитивных процессов».

Современные исследования социальной психологии произвели настоящую революцию в традиционных взглядах на человека и его поведение. Произошел своего рода обратный картезианский переворот в психологической науке. Если прежде центром ее, вокруг которого вертелись исследования и трактовки, был человек с его сознанием, мышлением, волей и т. п., то теперь все это столь любовно выстроенное психологами здание было признано непригодным для проживания и пошло под снос.

Уже в 1937 году М. Шериф провел эксперименты для иллюстрации развития и устойчивости групповых норм. Выводы, сделанные ученым, сводились к следующему: самые фундаментальные впечатления и суждения о мире обуславливаются и диктуются непосредственным социальным окружением. С. Эш, вступивший в 40-х годах в полемику с М. Шерифом, в результате своих «опровергающих» экспериментов в 50-х продвинулся еще дальше, поскольку его испытуемые проявляли конформность, то есть соглашались с тем, что противоречило их фактическому восприятию, – либо считая свои восприятия ошибочными, либо не желая выглядеть «отщепенцами»²⁵⁰. Знаменитые эксперименты С. Милгрэма, существенно приблизившего обстоятельства, в которых оказывались его испытуемые, к «реальным», стали настоящей бомбой 60-х. Люди в условиях его экспериментов продемонстрировали «чрезвычайно выраженную готовность» идти, следуя указаниям авторитета, «неизвестно как далеко»²⁵¹.

В 70-х Г. Тэджфел и его коллеги показали, что простое разделение людей на группы порождает внутригрупповой фаворитизм и дискриминацию по отношению к членам других групп вне всяких объективных на то предпосылок²⁵². Д. Дарли и Б. Лэтэнэ показали, сколь сильно влияет на поведение человека наличие свидетеля²⁵³. Д. Дарли и К. Бэтсон продемонстрировали роль фактора актуального времени в поведении человека²⁵⁴. Л. Фестингер ввел термин «когнитивный диссонанс», который обозначает собой ситуацию, при которой человек оказывается перед лицом двух противоположных аттитюдов[49] (в экспериментах Л. Фестингер продемонстрировал, насколько существенное финансовое вознаграждение способно фактически изменять мнение индивида по тому или иному вопросу)²⁵⁵.

В бесчисленном количестве виртуозных экспериментов было показано: не «установки», «взгляды» или «позиции» человека, но «ситуация», в которой он находится, определяет характер его поведения, направленность его мыслей и действий. Все попытки объяснить поведение человека при помощи личностных диспозиций были признаны несостоятельными, ответ о причинах того или иного поведения человека был найден и определен в терминах ситуационных влияний. Прежние потуги персонологов получили нелицеприятное название «фундаментальной ошибки атрибуции», а исследователи развернулись на 180 градусов и пошли дорогой, которую так последовательно и аргументированно отстаивали И.М. Сеченов, И.П. Павлов, А.А. Ухтомский и Л.С. Выготский за много десятилетий до этого!

На этом замечательном пути выяснилось, что, как утверждают Р. Нисбетт и Т. Уилсон, прямой доступ к когнитивным процессам в психике вообще отсутствует. Существует доступ лишь к идеям и умозаключениям, представляющим собой результаты подобных процессов, но которые не являются самими этими процессами²⁵⁶. За полвека до появления этих «догадок» Л.С. Выготский писал: «Нам может казаться, что мы что-нибудь делаем по известной причине, а на самом деле причина будет другой. Мы можем со всей очевидностью непосредственного переживания полагать, что мы наделены свободной волей, и жестоко в этом обманываться»²⁵⁷.

Иными словами, то, что человек «думает», и представляет собой самую большую загадку, поскольку локализуется его «мысль» в «схеме», где словам места нет. Впрочем, верно и обратное: там, где место есть словам (то есть в «картине»), нет места мысли. Очевидно, что человек не «думает» свои суждения, он их излагает (для себя ли, для других), формулирует и т. п., но не «думает». Когнитивный процесс пролегает «глубже», нежели словесные выражения каких-то его частей. При этом единственная фактическая, хотя, как правило, и неосознанная цель всех этих «формулировок» – есть попытка человека оправдать (или обосновать) какие-то свои поступки²⁵⁸. А поступки его, может быть, и являются единственным «красноречивым» свидетельством того, что именно он «думает».

Однако узнать о том, что собственно он «думает», невозможно, даже если было бы реально возможно записать содержание его «внутренней речи». Причина этого лежит на поверхности, если принять во внимание тот факт, что «мысль» – это лишь удобная фикция, которая «куется» доминантами из того содержания, которое предлагается наличествующими динамическими стереотипами («интегральными образами», «сигналами», «значениями»). Иными словами, суждения и высказывания человека («картина») есть лишь «версия событий», причем самая тенденциозная из всех.

Более того, вся эта работа по созданию «версий событий» лишь обслуживает «схему» – то есть то, что происходит на том плане психического, где доминанты и динамические стереотипы, по большому счету, и решают свои задачи. «Человек, – пишут Л. Росс и Р. Нисбетт, – не отдает себе отчета в том, как он изменяет свои аттитюды, приводя их в соответствие с собственным поведением. Не наблюдает он себя и в тот момент, когда принимает во внимание источник возникновения возбуждения, решая, как чувствовать себя в ситуации, в которой подобное возбуждение возникает. Результаты бесчисленных экспериментов не оставляют нам иного выбора, кроме как согласиться с тем, что подобная высокоорганизованная ментальная активность протекает без ее осознания субъектом»²⁵⁹.

Т. Уилсон и Д. Стоун продемонстрировали, что хотя у людей всегда имеются теории о том, что влияет на их суждения и поведение, они, как правило, абсолютно безосновательны²⁶⁰. Что, впрочем, не отрицает того факта, что «картина» играет некоторую роль в действиях «схемы». А.А. Ухтомский рассматривал этот вопрос весьма подробно и выявил четыре функции «кортикального представительства доминанты» («картина»), важные для «схемы»: «Кора, – писал А.А. Ухтомский, – во-первых, констатирует наличное появление доминанты; во-вторых, запоминает опыт доминанты и, в-третьих, подбирает для доминанты экономические, адекватные, по возможности дальновидные и предупредительные раздражители»²⁶¹. Четвертая функция «кортикального представительства доминанты» – способность доминанты «восстанавливаться по кортикальным компонентам»²⁶².

А.А. Ухтомский указывал, что существуют два механизма торможения доминанты: первый – это «эндогенный ее конец», который следует всякий раз после достижения соответствующего результата, то есть цели, поставленной этой доминантой; второй – это «экзогенный конец доминанты», который можно наблюдать в тех случаях, когда у животного формируется новая, более сильная доминанта, функционально несовместимая с первой[50]²⁶³. Далее А.А. Ухтомский делает следующее замечание: «Прямое торможение с коры, направленное на доминанту “в лоб”, достигается более трудно. Наверное, кора более успешно борется с доминантами, не атакуя их непосредственно, но создавая новые компенсирующие доминанты в центрах»²⁶⁴.

Таким образом, определяются два принципа отношения «картины» и «схемы». Первый принцип гласит: влияние «схемы» на положение дел в «картине» существенно, но с учетом, во-первых, тех правил, которые действуют в «картине», во-вторых, содержания ее динамических стереотипов. Второй принцип гласит: влияние «картины» на «схему» возможно в двух видах – во-первых, через побуждение других доминант, корригирующих действие актуальной доминанты «схемы», во-вторых, через ограничение, изменение или извращение доступа решений, принятых на уровне «схемы» («мысли»), в «картину» (последнее возможно посредством факторов, указанных в первом принципе)[51]²⁶⁵. Однако так или иначе, но генеральная линия поведения – есть процессы, протекающие в «схеме», а «картина» по большей части выполняет лишь роль английской королевы, которая царствует, но не правит.

При этом необходимо принять во внимание, что процессы ассоциации, компиляции, интеграции элементов постоянно происходят на каждом из уровней психического – и на уровне «схемы», и на уровне «картины». В той или иной степени чутко на изменения в «схеме» реагирует «картина» своими изменениями, равно как и наоборот – какие-то изменения в «картине» влекут за собой изменения в «схеме». По всей видимости, здесь выполняется главное требование А.А. Ухтомского, которое он предъявляет к живому: нелинейность и неравновесность процессов. Благодаря этому «неспокойствию», тому, что «схема» и «картина» постоянно пытаются приладиться друг к другу, но никогда не достигают между собой полного соответствия и единодушия[52]²⁶⁶, доминанты регулярно провоцируются на свое появление и тем самым вновь и вновь стимулируют «психическую деятельность», подобно самозаводящейся машине.

В довершение всего необходимо уточнить, как в этой структуре «устроился» концепт динамического стереотипа. На самом деле он, конечно, незримо присутствовал во всех предшествующих положениях. Однако есть три существенных момента, которые следовало бы оговорить. Часть динамических стереотипов всецело принадлежат «схеме», это динамические стереотипы, которые не имеют ровным счетом никакого понятийного представительства в «картине». Другая часть динамических стереотипов всецело принадлежит «картине», то есть не представляет ничего, что находится в «схеме», а является результатом комбинаций элементов внутри «картины». Впрочем, такое деление весьма условно. Подавляющая часть динамических стереотипов расположена не по горизонталям структуры психического, а по вертикальной оси, то есть значительная часть такого динамического стереотипа находится или в «схеме» или в «картине», а другая часть на другом, смежном этаже. При этом динамические стереотипы, располагающиеся частью в «схеме», а частью в «картине», далеко не всегда организованы «правильно» (корректно или действительно адаптивно), что связано в первую очередь с ошибками (неточностями) в ассоциации между «знаками» и «значениями». Наконец, необходимо признать, что динамические стереотипы являются не менее существенными регуляторами и детерминантами поведения, нежели доминанты.

В конечном итоге поведение предстает как сложнейшая структура, организующая собственное содержание, причем содержание это, надо заметить, не локализуется где-то, в какой-то определенной точке структуры психического, но развернуто в ней, можно сказать, от края до края, представая в каждом из «конкретных мест» в каком-то особенном своем качестве. В добавление ко всему эта структура – не стабильное образование, она находится в постоянном движении. При этом ошибкой было бы думать, что действительно существует какой-то «каркас» структуры; если он и есть, то лишь виртуальный, подобный мнимым предметам в руках у актера, выполняющего пантомиму; то, что мы «видим» эти предметы, есть результат соответствующих движений актера, объективно мы должны были бы засвидетельствовать их отсутствие. Концепты, которые использует КМ СПП для пояснения структуры поведения, организации своего содержания, процессов, в ней происходящих, – только концепты, а потому ссылки на И.М. Сеченова, И.П. Павлова, А.А. Ухтомского и Л.С. Выготского – это ссылки на методологов, а не на естествоиспытателей.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.