3. Инаковость субъекта поведения социальных отношений

3. Инаковость субъекта поведения социальных отношений

Современная философия ввела понятие «Другого» (с большой буквы), он – «Другой» – прослеживается уже в работах М.М. Бахтина⁹⁰⁸, в виде концепта «Ты» у М. Бубера⁹⁰⁹, особенное место «Другой» занимает в философии Ж.-П. Сартра⁹¹⁰, Р. Барта⁹¹¹, Ж. Делеза⁹¹², У. Эко⁹¹³ и многих других. Впрочем, понимание «Другого» в работах этих исследователей неоднозначно, весьма размыто и, в целом, носит несколько абстрактный, а то и откровенно метафизический характер. Вместе с тем необходимость введения этого термина очевидна, более того, она настойчиво диктуется реалиями психотерапевтической работы⁹¹⁴. Однако формирование соответствующей концептуальной модели правомерно лишь на базе научных исследований, философии здесь явно недостаточно.

Как уже говорилось, фактически человек не взаимодействует с другими людьми, его настоящими визави являются его собственные «образы» других людей. Если вернуться сейчас к представленной выше формуле «промежуточной переменной» (ВВ ? Ск/а ? ПП ? Р), то становится очевидным, что фактический (реальный) другой человек – это внешнее воздействие (ВВ), тогда как он в качестве «конкретного» (Ск) и «абстрактного стимула» (Са) для другого субъекта (своего визави) – уже означаемое и означающее последнего. То есть, он уже собственное производное того человека, с которым он, этот фактический другой, входит во взаимодействие.

Данное положение четко определено еще А.А. Ухтомским, который писал: «Человек видит реальность такою, каковы его доминанты, то есть главенствующие направления его деятельности. Человек видит в мире и в людях предопределенное своею деятельностью, то есть так или иначе самого себя»⁹¹⁵. Этот феномен получил название «психологического солипсизма»[494] ^{916, 917}, решение же этой проблемы «замкнутости человека в самом себе» также предложено А.А. Ухтомским. Однако прежде чем перейти к упомянутым положениям, следует обратиться к работам Ж. Лакана, который педантично рассматривал проблему «психологического солипсизма», используя формулу «промежуточной переменной».[495]

Во втором томе своих семинаров Ж. Лакан определяет структуру «промежуточной переменной» достаточно ясно: «Одной из главных пружин, одним из ключевых моментов теории, которую я здесь рассматриваю, является различение Реального, Воображаемого и Символического. Я все время стараюсь научить вас этому различению, приучить к нему. Моя концепция даст вам возможность разглядеть тайное недоразумение, которое в понятии объекта кроется. Ибо на самом деле понятие объекта как раз и держится на смешении, путанице этих трех терминов»⁹¹⁸. Не вдаваясь в излишнюю конкретизацию, хотя и несколько огрубляя, можно сказать, что «Воображаемое» (по Ж. Лакану) – есть «конкретный стимул» (Ск), означаемое, или, иначе, элемент «схемы», «Символическое» (по Ж. Лакану) – есть «абстрактный стимул» (Са), означающее, или, иначе, аберрация «картины». «Реальное» же (по Ж. Лакану) – есть фактическое внешнее воздействие (ВВ), о котором Ж. Лакан говорит достаточно определенно: «С другой стороны, объекты реальные – совершенно очевидно, что мы их не можем дать индивиду, это не в нашей власти»⁹¹⁹.

Таким образом, реальные объекты скрыты от человека, с одной стороны, «Воображаемым» (по сути дела работой динамических стереотипов), а с другой стороны, «Символическим», то есть «стеной языка»⁹²⁰, – символами, которые означают этот объект во «внутреннем пространстве субъекта» и являются психическими эквивалентами реальных объектов, символами, которыми, в отличие от реальных объектов, субъект может оперировать, делая различные умозаключения и устанавливая всевозможные взаимосвязи между этими означаемыми объектами (аберрации «картины»)[496]⁹²¹.

Впрочем, дело представляется более или менее простым, когда речь идет о неодушевленных объектах или даже одушевленных, но не «однородных»⁹²² субъекту. Здесь вполне можно воспользоваться предложенной Ж. Лаканом тактикой и развести «Воображаемое» и «Символическое» по разным углам, предоставив тем самым объекту право быть тем, кем он, в сущности, и является. Однако ситуация весьма усложняется, когда речь идет об объекте «однородном», то есть о другом субъекте (человеке).[497]

В связи с этим Ж. Лакан вводит понятие «интерсубъективности», которое, в сущности, отражает степень «Реалистичности» другого человека в восприятии данного. В одном случае эта интерсубъективность не предполагает наличие инакового другого, создает иллюзию понятности и предсказуемости другого человека (она получила название «первичной интерсубъективности»). В другом случае интерсубъективность оказывается по-настоящему действительной, поскольку для личности, достигшей высших степеней своего развития, другой человек предстает инаковым, сущностно отличным, индивидуальностью, ощущаемой как уникальность, а потому действительной лишь в осознании всей ее непредсказуемости и имманентной специфичности (такая интерсубъективность получила название «вторичной»)⁹²³.

Ж. Лакан, столкнувшись с указанным противоречием и не будучи осведомленным относительно существования процесса развития личности, как ее понимает психософия⁹²⁴, занимает соломонову позицию: «В целом, – пишет Ж. Лакан, – интерсубъективность миражом не является, но рассматривать своего ближнего и полагать, будто он думает именно то, что предполагаем мы, – грубейшее заблуждение»⁹²⁵. Однако – и всякому практикующему психотерапевту это известно – большинство людей убеждены в своей способности «знать» другого (своего рода инфантильное «ясновидение»), то есть они полагают, что другие думают именно то, что, по их мнению, эти другие думают.

Теперь следует вернуться к понятию «личность». На своем семинаре Ж. Лакан дает следующее указание: «В диалектике психоанализа нельзя понять ровно ничего, не уяснив предварительно, что Я – это воображаемая конструкция»⁹²⁶. Это утверждение кажется по меньшей мере странным, но далее Ж. Лакан высказывает следующее соображение, способное прояснить существо дела: «Нам все уши успели прожужжать разговорами о том, что субъект-де берется в его целокупности. Почему он, собственно, должен быть целокупным? Нам лично об этом ничего не известно. Лично я не целокупен. Да и вы тоже. Будь мы целокупны, мы и были бы каждый сам по себе, а не сидели бы здесь вместе (имеется в виду семинар, – А.К., Г.А.), пытаясь, как говорят, организоваться. Это не субъект в своей целокупности, это субъект в своей открытости. Он, как и водится, сам не знает, что говорит. Знай он, что говорит, он бы здесь не был»⁹²⁷.

Фактически Ж. Лакан говорит здесь о «ролях»: если бы человек был «целокупен», то он бы не мог быть «слушателем» семинара или его «ведущим», это становится возможным только благодаря соответствующей «роли». Человек, находящийся в каких-то определенных я-отождествленных ролевых отношениях, не ощущает, что играет какую-то «роль», ибо он ей тождественен, а потому наивно полагает, что он и есть эта «роль» (это в какой-то мере действительно так) и что он ею исчерпывается (а это уже совершенно не верно), поскольку в другой ситуации (в других отношениях) он был бы иным (была бы актуализирована какая-то другая я-отождествленная роль), а не таким, как сейчас.

Далее Ж. Лакан показывает, что Я субъекта (его я-отождествленная роль) «образует объект», то есть того, с кем он входит во взаимодействие. Иными словами, человек, играющий я-отождествленную роль, вынуждает другого (своего визави) играть соответствующую роль (или делает его играющим эту роль), то есть лишает его (этого другого) возможности быть собственно собой, фактически вычленяет из всей его «целокупности» только ту его «часть», то его Я (я-отождествленную роль), которая соответствует его (рассматриваемого нами субъекта) ожиданию.[498]

Теперь Ж. Лакан идет дальше: «Именно в порядке, установленном стеной языка, и черпает воображаемое свою ложную реальность («Воображаемое» черпает себя в «Символическом», – А.К., Г.А.), которая остается тем не менее реальностью засвидетельствованной. Собственное Я (в нашем его понимании), другой, подобный – все эти воображаемые сущности являются объектами. […] Объектами они, безусловно, являются, будучи как таковые поименованы внутри однородно организованной системы – стены языка»⁹²⁸.

В этой цитате важно каждое слово. Во-первых, словосочетание «засвидетельствованная реальность» означает, что отношения эти действительны, но при этом уточнение «именно в порядке, установленном стеной языка», свидетельствует, что эта реальность обеспечивается взаимной согласованностью игры, обеспеченной «поименованностью» ролей («сын – мать», «учитель – ученик», «покупатель – продавец», «аналитик – анализант» и т. п.) и их соответствием «внутри однородно организованной системы» (не «сын – продавец», не «ученик – мать» и т. п.). И наконец, может быть, самое важное: «эти воображаемые сущности являются объектами», то есть субъекты выступают здесь даже не в роли субъектов, а как предметы, поскольку они, будучи в я-отождествленных отношениях, только марионетки игры, правила которой предусмотрены уже самой игрой, названием пьесы: «Гамлет», «Отелло».

Ж. Лакан в следующем абзаце еще явственнее прочерчивает «объектность» человека в таких отношениях, указывая на главенствующую роль языка в этой «материализации»: «Говоря со своими ближними, субъект пользуется общим для всех языком, в котором воображаемые Я выступают как вещи не просто вне-существующие, а реальные. Будучи не в состоянии узнать, что же именно находится в поле, где конкретный диалог протекает, он имеет дело с определенным числом персонажей (далее Ж. Лакан приводит символы своей схемы, которые обозначают я-отождествленные роли визави рассматриваемого субъекта по я-отождествленным отношениям, – А.К., Г.А.). И в той мере, в которой субъект ставит их в связь со своим собственным образом, те, с кем он говорит, становятся одновременно теми, с кем он себя отождествляет»⁹²⁹. Последняя фраза в этой цитате может показаться полным абсурдом, однако это совсем не так, Ж. Лакан, видимо, сам того не подозревая, с точностью формулирует принцип динамического стереотипа, где каждый элемент (неважно, является ли он «внешним» стимулом или «результирующей» реакцией) есть интрапсихическое составляющее.

Иными словами, все, что было представлено выше, прекрасно отражает сущность «первичной интерсубъективности». И далее, что не может не вызвать восхищения, Ж. Лакан излагает, если так можно выразиться, «переходную» между первичной и вторичной интерсубъективностью, которая, как нетрудно заметить, обеспечивается не чем иным, как я-неотождествленными ролями (теперь их безусловная значимость и ценность станет совершенно очевидной): «Говоря так, – пишет Ж. Лакан, – нельзя упускать из виду основное допущение, из которого мы, аналитики, исходим – мы твердо убеждены, что существуют и другие субъекты помимо нас, что существуют между субъектами отношения вполне неподдельные. У нас не было бы причин так думать, не будь наше убеждение засвидетельствовано тем фактом, который как раз субъективность и характеризует, – тем фактом, что субъект способен нас обмануть. Это и есть решающее доказательство. Я вовсе не утверждаю, что единственное основание реальности другого субъекта – это его доказательство. Другими словами, на самом деле мы обращаемся не к… (здесь Ж. Лакан приводит символы своей схемы, которые обозначают другого (Другого) как его (Его) сущностную инаковость, его (Его) уникальную индивидуальность, – А.К., Г.А.), которые и суть то, о чем нам ничего не известно, – настоящие Другие, истинные субъекты»⁹³⁰.

Остановимся на всех значимых местах этой цитаты. «Мы твердо убеждены, что существуют другие субъекты помимо нас» – заключенная здесь мысль не оставляет сомнений: я-отождествленные роли не дают нам ощущения собственной субъективности, что было бы нелепо ожидать от того, что по сути является пусть и сложным, но динамическим стереотипом. Как же Ж. Лакан «узнает» о субъективности других, «узнает» о том, что они не объекты (не вещи, какими были люди для ребенка на первых двух уровнях формирования его личности), а субъекты? Через возможность обмана с их стороны, что значит: я узнаю, что другой «себе на уме», узнавая, что он был со мной в я-неотождествленных отношениях, преследуя какие-то свои, осознанные им самим, но не известные мне цели. Тот факт, что другой может поступать не так, как я думаю, говорит мне о том, что он «мыслит» (здесь важен также и тот факт, что обман этот оказывается возможен благодаря языку: я понимаю, что он, этот другой, обладает не только внешней, известной мне, но и какой-то своей, только ему одному известной внутренней речью). Кстати сказать, и свою субъективность я осознаю, когда обманываю кого-то, иными словами, мое «эмпирически схваченное переживание собственного “Я”»⁹³¹, есть не что иное, как переживание страха своей собственной нарушенной тождественности (исполняемой роли и стоящего за ней помысла).

Итак, я-неотождествленные отношения позволяют достичь «промежуточной интерсубъективности», интерсубъективности, где поведение другого субъекта открывается в качестве «тайны за семью печатями». «Другой» пугает в состоянии этой «промежуточной интерсубъективности» своей неизвестностью, непредсказуемостью, инаковостью, но не сущностной, не уникальной еще, а инаковостью мысли, действия, поступка. Собственно же его уникальная индивидуальность, то есть он как «настоящий Другой», «истинный субъект», может открыться лишь в результате долгого и многотрудного процесса развития личности, достижения «вторичной интерсубъективности». Однако до той поры, пока между двумя личностями стоят язык (что создает континуум я-отождествленных отношений) и речь (с ее распадающимся течением на внутреннюю и внешнюю, что создает возможность я-неотождествленных отношений), подобные отношения, «опыт Другого» (отношения двух Других друг с другом), заказаны.

И вот почему Ж. Лакан пишет: «Они («Другие», «истинные субъекты», – А.К., Г.А.) находятся по другую сторону стены языка (языка и речи (внутренней и внешней), – А.К., Г.А.) – там, где мне никогда до них не добраться. Это ведь к ним, по сути дела, обращаюсь я каждый раз, когда произношу слово истины, но достигает оно, по законам отражения, лишь… (здесь Ж. Лакан снова использует обозначения своей схемы для “других” с маленькой буквы, “ролей”, – А.К., Г.А.). Я всегда устремляюсь к субъектам истинным, а довольствоваться мне приходится только тенями. От Других, истинных Других, субъекта отделяет стена языка»⁹³². В результате Ж. Лакан все-таки преодолевает свой соломонизм и вводит дифференциацию между другим (с маленькой буквы) и Другим (с большой буквы), где первый – соответствует «первичной интерсубъективности», а второй – другой (Другой) человек, воспринимаемый личностью высоких степеней ее развития во всей его (своей) сущностной инаковости, уникальной индивидуальности, что соответствует «вторичной интерсубъективности».

Таким образом, Ж. Лакан предлагает замечательную возможность понять, каким же образом, по каким психологическим механизмам существуют я-отождествленные и я-неотождествленные отношения; он показал также значимость я-неотождествленных отношений для обретения субъектом ощущения собственной и чужой «субъективности». Он позволил сформулировать те отличия, которые характеризуют специфику «первичной», «переходной» и «вторичной интерсубъективности».

Впрочем, для собственно психотерапии важны только первые две: «первичная интерсубъективность» пациента, с которой всякий раз сталкивается психотерапевт, а также «переходная», которую следует сформировать у пациента, с тем чтобы обеспечить ему максимально возможный уровень адекватности-адаптивности. Относительно же «вторичной интерсубъективности» следует заметить: поскольку психотерапия – есть процесс лечения, то относить формирование «вторичной интресубъективности» пациента, что возможно лишь по достижении высоких уровней личностного развития последнего, не входит в ее задачи. Однако такая цель может быть поставлена и может быть достигнута, вместе с тем в данном случае уже нельзя говорить о психотерапии и ролевых отношениях «врач – больной», но лишь о «психотерапевтическом сопровождении» процесса развития личности, своеобразном «вспоможении», которое, впрочем, повторимся, нельзя назвать лечением, поскольку никаких следов болезни именно в этом вопросе и под этим углом зрения при всем желании усмотреть не удастся.

С другой стороны, очевидно, что достижение состояния «переходной интерсубъективности» хотя и повышает уровень психической адаптации пациента, не избавляет его, однако, от необходимости пребывать в состоянии, при котором хрупкое равновесие адаптивности не является в полной мере спонтанным, пациенту все равно придется осуществлять поведение в отношении поведения, то есть отслеживать работу своих динамических стереотипов и актуализирующихся доминант, за что, впрочем, он будет награжден достойным субъективным качеством жизни. То же, что касается «психотерапевтического сопровождения» процесса развития личности, то эффект такой работы значительно более стоек и имеет принципиально другое качество.[499] Поскольку же настоящая работа посвящена психотерапии, то здесь будут указаны только те вопросы, которые касаются «переходной интерсубъективности».[500]

А. Психический механизм

А.А. Ухтомский сформулировал главный принцип межличностных отношений – формирование «доминанты на лице другого». Пояснение этого принципа представляется весьма затруднительным по причине скудности материала (системной, обобщающей работы по этой теме у А.А. Ухтомского нет), из-за терминологических трудностей и разнообразных смешений, а также просто по причине очевидной сложности этого вопроса. Впрочем, если рассматривать «лицо другого» (или, как иначе называет его А.А. Ухтомский, «Собеседника» (с большой буквы), то есть «Другого») в дихотомии «Двойника», как, собственно говоря, это и делает А.А. Ухтомский, то, несмотря на определенные трудности, решение задачи может быть все-таки найдено.

«Двойник» – это тема из одноименного произведения Ф.М. Достоевского, однако А.А. Ухтомский трактует ее не в русле самого произведения (шизоидной раздробленности главного героя «Двойника»), а в системе, по сути, динамического стереотипа (где, как уже указывалось, все элементы от «внешних» до «внутренних» – суть внутренние производные). Благодаря своим доминантам, полагает А.А. Ухтомский, человек видит не реальный мир, но самого себя, в определенном смысле свои проекции, то есть своего «Двойника». Он приписывает другим людям свои собственные размышления, смотрит, как говорится, «со своей колокольни», «своей мерою мерит», а также и «своей правдой», которая, как известно, «у каждого своя». Разумеется, такой подход нельзя назвать адекватным, а соответственно, и к адаптивности он не ведет. Вот почему А.А. Ухтомский и пишет: «Двойник – навязчив и мучителен. Собеседник – жизнь и полнота»⁹³³, а также «Радость, что тот человек, который перед тобой, именно таков, какой есть. Это и есть перенос доминанты на лицо другого. Принятие лица другого»⁹³⁴.

«Пока человек не свободен еще от своего Двойника (другого с маленькой буквы, – А.К., Г.А.), он, собственно, и не имеет еще Собеседника (Другого с большой буквы, – А.К., Г.А.), а говорит и бредит сам с собою; лишь тогда, когда он пробьет скорлупу и поставит центр тяготения на лице другого, он получает впервые Собеседника. Двойник умирает, чтобы дать место Собеседнику»⁹³⁵. И еще: «Пока этого выхода от убийственного Двойника к живому Собеседнику нет, нет возможности узнать и понять человека, каков он есть»⁹³⁶. В значительной степени эти положения сближаются с роджеровским принципом «принятия»⁹³⁷, однако здесь существенно другое, поскольку вся эта процедура не есть формальное принятие данности, но, обретая «доминанту на лице другого», человек сам впервые обретает «свое лицо»: «Вот, – пишет А.А. Ухтомский, – если хотите, подлинная “диалектика”: только переключив себя и свою деятельность на других, человек впервые находит себя как лицо!»⁹³⁸ Иными словами, речь идет не о простом принятии Другого (инакового, неизвестного), но и обретении ощущения своей собственной отличности, своей собственной инаковости и, в определенном смысле, своей неизвестности. По сути же, это способ верификации себя в качестве субъекта своего поведения, то есть разотождествление с собственным поведением, что и создает возможность для реализации принципа поведения в отношении собственного поведения.

Именно эту позицию отстаивает и Ф. Пёрлз (в свойственной для себя афористичной манере): «Безумие заключается в том, что мы принимаем фантазию (собственные проекции, – А.К., Г.А.) за реальность. […] Сумасшедший говорит: “Я – Авраам Линкольн”, невротик говорит: “Я хочу быть Авраамом Линкольном”, а нормальный человек говорит: “Я – это я, а ты – это ты”»⁹³⁹. В этой цитате чрезвычайно важно, что утверждение «нормального человека» не является односложным, то есть, например: «Я – это я» или «Ты – это ты», но именно и только сдвоенным: «Я – это я, а ты – это ты». Для Ф. Пёрлза чрезвычайно важно показать, что «невротик» не просто отказывается от принятия данности, но не признает эту данность хотя бы как возможную[501]⁹⁴⁰, в результате чего фактически отказывается от себя самого.

Таким образом, «самая основная и главная проблема из всех проблем отражения, – пишет А.А. Ухтомский, – как достичь достаточно правильного восприятия и отражения своего Собеседника»⁹⁴¹. В процессе психотерапии эта задача решается поэтапно.

Здесь важны несколько пунктов.

Во-первых, необходимо точно уяснить, что подобная тактика ролевого поведения, приводящая к формированию «Двойника», лишает человека возможности быть хоть сколько-нибудь свободным от работы собственного психического аппарата, то есть принимать свои собственные решения, а не те, что оказываются вмененными ему его же психическими функциями и процессами. Ограничивая другого человека рамками, предписанными я-отождествленными (да и я-неотождествленными) ролями, «предписывающий» ограничивает прежде всего сам себя, то есть задает правила игры, по которым вынужден играть, при том что сам он, возможно, и не удовлетворяется подобными отношениями. Кроме того, это ограничение пагубно еще и тем, что множество возможностей при подобной тактике оказывается утраченным, отношения лишаются своей полноты и качества.

Во-вторых, должно представлять себе, что всякая трактовка поведения других людей – есть не более чем собственная версия чужого поведения. Понятно, что такая «версия» просто не может быть правильной, поскольку, если принять за факт, что человек не способен самостоятельно дать правильную (единственно верную) трактовку своего собственного поведения (а дает лишь «объяснения» его), то очевидно, что понять поведение другого вообще невозможно. При этом любой анализ всегда неизбежно тенденциозен, факты тасуются и классифицируются анализирующим весьма произвольно (то есть согласно его собственным доминантам и динамическим стереотипам), а потому результирующее представление, хотя оно частично и собрано из тех элементов, которые можно было бы принять за достоверные, в совокупности совершенно иная, ошибочная конструкция.

В-третьих, следует учесть тот немаловажный факт, что никто и никогда не действует ради беспричинного нанесения ущерба, никто не является «исчадием зла» ради него самого, всякое поведение человека имеет некое, как правило, весьма серьезное обоснование в его «картине» и «схеме». Иными словами, если некие поступки других людей кажутся «бессмысленными», «злонамеренными», «глупыми» и т. п., то это лишь потому, что оценивающий их таким образом не знает всей системы обоснований и побуждающих мотивов, которые обеспечили возможность этого поступка в «картине» и «схеме» лица, произведшего этот оцениваемый теперь поступок. Если же другой человек имел мотивы и обоснования, то он не может осуждаться за свое действие. Другое дело, если эти мотивы и обоснования ошибочны, рождены субъективными трактовками, но даже если и так, то вопрос стоит не в осуждении, а в исправлении этих ошибок, изменении трактовок, а других вариантов решения этой задачи нет и быть не может.

В-четвертых, необходимо четко понимать, что человек в значительной степени движим в своем поведении обстоятельствами, причем эти обстоятельства не формальны и не объективны, они всегда субъективно значимы. Поскольку каждый человек – это другой человек, то и его восприятие также другое, обеспеченное личным опытом (доминантами и динамическими стереотипами) последнего. То, что одному кажется несущественным, неинтересным, нейтральным, для другого может быть крайне важным, серьезным свидетельством и т. д. Поэтому важно не то, что происходило, но то, как это другим человеком воспринималось. Более того, если подобным «обстоятельством» было собственное поведение оценивающего лица, то очевидно, что тут, можно сказать, сталкиваются две субъективности, что многократно затрудняет «объективную» трактовку; именно поэтому в таких случаях необходимо быть как можно более осторожным в оценках и суждениях.

Наконец, в-пятых, встает вопрос о самом принципе работы доминанты. В структуре межличностных отношений доминанта, как правило, всегда «эгоцентрична»⁹⁴², а потому все «основные черты доминанты» (а именно: возбудимость, стойкость, способность к суммированию и, самое главное, инерция) «льют воду на мельницу» эгоцентризма. Поэтому задача формирования «доминанты на лице другого» не есть простая понятийная переориентация[502]⁹⁴³, эта доминанта должна предуготовляться. «Станет ли центр доминантой, – писал А.А. Ухтомский, – решается тем, будет ли он способен суммировать свои возбуждения под влиянием доходящих до него импульсов, или импульсы застанут его не способным к суммированию»⁹⁴⁴. Таким образом, подготовка «доминанты на Собеседнике» у пациента должна идти как по путям понятийной разработки (что, разумеется, само по себе чрезвычайно важно[503]⁹⁴⁵), так и с предоставлением пациенту непосредственного «опыта Собеседника» и «опыта своего лица»[504]⁹⁴⁶, по отдельности – только «понятийно» или только «опытом» – эту задачу решить нельзя.

«Нужно, – писал А.А. Ухтомский, – неусыпное и тщательное изо дня в день воспитание в себе драгоценной доминанты безраздельного внимания к другому, к alter ego»⁹⁴⁷. «Думать о другом» – это не значит думать о том, что он будет делать, как он будет реагировать, но о том, что то или иное событие, действие и т. п. для него значит. Эта дихотомия «знак – значение», представленная в работах Л.С. Выготского[505]⁹⁴⁸, лучше всего показывает, что «общения сознаний» возможно лишь в том случае, когда человек научается распознавать значения «Другого». Когда же эти значения будут «поставлены выше собственных», тогда межличностные отношения оказываются доминантой, основанной «на лице» Другого (с большой буквы), что и обеспечит наиболее высокий уровень адекватности, а потому и существенную адаптивность.

Знание о том, что другой человек – Другой (с большой буквы), то есть инаковый, некая «вещь в себе», само по себе весьма существенно для адаптивного поведения и сохранения состояния психологического благополучия. Разъясняя пациенту в процессе психотерапии это положение, мы можем добиться существенных подвижек в характере его отношений с другими людьми, ослабить требования, объяснения и т. п. Понимая, что другие люди – Другие (инаковые), человек становится менее категоричен в своих суждениях и способен предотвращать свои «иррациональные» попытки навязать другому лицу свой способ мыслить и действовать, свои взгляды и позиции. Понимание, то есть аберрации «картины», прокладывает путь опыту, а опыт, то есть работа «схемы», и есть, по словам А.А. Ухтомского, «действительное познание», каковым является «познание всякого опыта независимо от того, душевный он или телесный, “сверхчувственный” или “чувственный”»⁹⁴⁹.

Б. Диагностические возможности

Для точной диагностики способности пациента формировать «доминанту на лице Собеседника» (Другого) желательно определить уровень развития его личности⁹⁵⁰, однако эта задача представляется весьма трудной и для этого необходимо знакомство с перечисленными источниками. Если же подобной диагностики провести не удается, то следует обратиться к более простым приемам.

Осознание пациентом своей инаковости (Другости) не следует путать с эгоистической установкой; подобное осознание возможно лишь через непосредственное соприкосновение с «Собеседником» (Другим), поскольку речь идет о социальном аспекте поведения, «в одиночку» подобный опыт не может быть получен. Напротив, эгоцентризм свидетельствует о полной неспособности действительного ощущения своей инаковости, что, впрочем, можно считать значимым диагностическим критерием.

Личность, не способная «входить в положение другого», «принимать других такими, каковы они есть», – это личность, дающая оценки (большей частью негативные, хотя и избыточная позитивность оценок также относится к этому разряду). Специфично то, что всякие оценки, даваемые такой личностью, носят формальный характер, то есть сопровождаются понятиями «справедливости», «правильности» (или «неправильности») и т. п. Вообще говоря, наличие «ярлыков», «штампов» и прочих «красноречивых» высказываний свидетельствует о крайне скупом понимании данным лицом своего потенциального «Собеседника» (будь то родственники или знакомые). Когда пациент рисует своими оценками отчетливый и «понятный» образ оцениваемого персонажа, это указывает, в первую очередь, на то, что восприятие этого персонажа в глазах пациента далеко от осознания чувства его инаковости. С другой стороны, когда пациент «отказывается понимать» своего визави по межличностным отношениям конфликтного характера, выводы психотерапевта оказываются аналогичными.

Вместе с тем пациенты могут создавать иллюзию того, что они все-таки «входят в положение» своих визави, однако наличие конфликтной ситуации само по себе свидетельствует об обратном. Желание «переделать» другого человека, «объяснить» ему что-то, заставить «понимать» себя – все это признаки формального понимания этого лица. Когда пациент больше рассказывает о своих чувствах по отношению к тому или иному персонажу, нежели о его реакциях, его отношении, его жизненном опыте, то нельзя думать, что пациент имеет в его лице «Собеседника», на самом деле это симптомы «Двойника».

Зачастую пациенты и обращаются к психотерапевту после того, как потенциальный «Собеседник» (будучи Другим) «выпадает» за пределы отведенного ему «образа». Фактически в этих случаях возникает ситуация, которая была описана Ж. Лаканом: «Я узнаю о том, что другой – Другой, когда он оказывается способным меня обмануть». В этом случае речь идет об обмане ожиданий, которые есть результат построения «образа» данного лица в отношениях с этим «образом», то есть с собственным производным пациент и пребывал длительное время, когда же реальный персонаж «вышел» за пределы своего (пациента) «образа», то возник кризис дезадаптации, который обусловлен невозможностью использовать ранее выработанные в отношении этого «образа» динамические стереотипы.

Феномен проекции, о котором идет сейчас речь, описывался неоднократно. По всей видимости, впервые его представил на суд общественности И.М. Сеченов в своих «Рефлексах головного мозга»[506]⁹⁵¹, чуть позже это понятие, уже и сформулированное таким образом, обнаруживается у О. Вейнингера[507]⁹⁵², в дальнейшем понятие «проекции» в оборот берет психоанализ, хотя, по всей видимости, только трактовка проекции И.М. Сеченовым заслуживает пристального внимания. Действительно, на других людей пациентом «переносятся» все его собственные производные, «внешние части» его динамических стереотипов социального аспекта. По тому, что пациент говорит о других людях, психотерапевт может достаточно точно определить реальную личностную картину самого интервьюируемого. Можно сказать, что по тому, какие «образы» создает пациент, можно судить о том, какой он «художник», поскольку он «рисует» свою «внутреннюю картину».

В диагностике способности к «Собеседованию» важны, с одной стороны, доброжелательность к инако-мыслящим и инако-действующим, а с другой стороны, забота о том, что этот Другой чувствует, как переживает, что для него важно, чего ему бы хотелось. Беспокойство о Другом, забота о Другом – вот что характеризует человека, способного к «Собеседованию». Вместе с тем иногда такая позиция оказывается мнимой, здесь необходимо выяснить, не является ли эта «забота» и это «беспокойство» попыткой уйти от своих собственных проблем, то есть не являются ли эти действия своего рода аддикцией. Наличие проблемных отношений в личной жизни пациента, ситуация, когда он не может установить близких и искренних отношений в своей собственной семье, в своем «близком круге», при том что, как кажется, организует таким образом свое «дальнее социальное пространство», свидетельствует в пользу такой «аддикции».

Наконец, подчеркнуто «философское» отношение к жизни других людей также не является позитивным признаком. Выражения, подобные таким, как «у каждого своя правда», «у каждого своя голова на плечах», «дуракам закон не писан» и т. п., конечно, свидетельствуют о том, что пациент не особенно стремится к проецированию, но и «доминанты на лицо» Другого он также не организует.

При определении психотерапевтической тактики в этом аспекте поведения пациента необходимо учесть несколько моментов. Во-первых, следует принять во внимание, насколько «Двойники» пациента способствуют его дезадаптации (в случаях «лечения от любви», конфликтных отношений родителей и детей, а также в ряде других случаев эта проблема является первостепенной). Во-вторых, надо понять, насколько психические функции пациента позволяют освоить «доминанту на Собеседнике» (здесь необходимо учитывать интеллектуальный уровень пациента, степень его эрудиции, способность к модификации собственных динамических стереотипов, созданию и поддержанию новых доминант и т. п.). В-третьих, необходимо определиться с тем, какую интерсубъективность («переходную» или «вторичную») пациента следует развивать в процессе психотерапии.

В. Психотерапевтические техники

Психотерапевтическая техника, нацеленная на социальный аспект поведения человека и призванная обеспечить формирование «доминанты на Собеседнике», должна удовлетворять нескольким требованиям: во-первых, редуцировать динамические стереотипы, обеспечивающие проекцию собственных представлений пациента на визави, то есть формирование «образов» других людей; во-вторых, обеспечивать, с одной стороны, восприятие пациентом других людей в системе их – этих людей – отношений, а с другой стороны, восприятие пациентом самого себя как инакового, с тем, однако, чтобы это восприятие не характеризовалось чувством собственной исключительности, но и не вызывало фрустрацию.

Первый этап (подготовительный).

1) Психотерапевт собирает соответствующую информацию: во-первых, необходимо определить, насколько пациент способен адекватно оценивать степень собственной субъективности, допускает ли он наличие такого рода субъективности у других людей, считает ли он эту субъективность естественной; во-вторых, при анализе межличностных отношений пациента выясняется, насколько конфликтная ситуация обусловлена формированием проекций пациента.

2) Далее, анализируя наличную конфликтную (или проблемную) межличностную ситуацию пациента, психотерапевт определяет, какими «образами» других людей пациент располагает, насколько эти «образы» отвечают (могут отвечать) реальному положению дел (если существует возможность получить объективную информацию, то есть возможность личного собеседования психотерапевта с данными лицами, ее, разумеется, следует использовать).

3) После этого психотерапевт создает соответствующий «модуль» в «картине» пациента, для чего используются представленные выше положения. Основная задача данной подготовительной работы сводится к тому, чтобы у пациента возникли соответствующие аберрации «картины», обеспечивающие возможность формирования «доминанты на Собеседнике» и формирования соответствующих динамических стереотипов.

4) Наконец, психотерапевт создает соответствующий «базис» «схемы» пациента, то есть пациент фрустрируется в своих ожиданиях относительно других людей, с которыми он находится в конфликтных (или проблемных) отношениях. Здесь психотерапевт вправе использовать свой авторитет «объективного судьи», хотя лучше, если подобная тактика выглядит ненавязчивой и реализуется в виде примеров из клинического опыта психотерапевта или как-то иначе.

Второйэтап (модификация социального поведения).

1) Сначала психотерапевт принимает все предлагаемые пациентом «образы», оценки и трактовки поведения других людей. Здесь важно, чтобы у пациента сформировалось понимание, что психотерапевт не отрицает такого варианта отношений, допускает, что указанные лица могут поступать так, как они поступают, и что пациент имеет право так к ним относиться.

2) Далее определяется, с одной стороны, насколько такой вариант поведения пациента оказывается адаптивным, а с другой стороны, насколько «субъективными» являются его оценки (относится ли кто-то к указанным персонажам иначе, что думает и чувствует человек, который поступает таким образом, как указанный пациентом персонаж).

3) Наконец, психотерапевт создает ситуацию, когда «образ» указанного персонажа «выходит» за пределы границ, установленных пациентом, то есть психотерапевт, с помощью введения дополнительной информации, «играет» «Двойником», то «выводя», то «возвращая» его в предписанные ему пациентом границы. В этой ситуации пациент лишается возможности использовать прежние динамические стереотипы в условиях «изменившейся» ситуации. В этот момент возможно введение новых вариантов социального поведения, отношений и апперцепции.

4) После того как указанный эффект достигнут, в задачах психотерапевта стоит вернуться к положению об инаковости каждого человека, его попытках «поступать хорошо», но в рамках тех обстоятельств, которые, будучи субъективными, кажутся этому человеку совершенно реальными и объективными, как, в сущности, рассматривал прежде свое поведение и сам пациент. И уже на этой основе у пациента формируется «доминанта на Собеседнике», то есть внимание к чувствам и мыслям («значениям», по Л.С. Выготскому) другого человека. Все это приводит к ощущению человеком и собственной инаковости («обретение своего лица»), социальные игры начинают восприниматься как игры, но не как безусловная данность. Всякому человеку вменяется ответственность за его собственные поступки, поскольку так или иначе, прав он или виноват, он «расплачивается» качеством собственной жизни.

Третий этап (самостоятельная работа).

В самостоятельную работу пациента входит «неусыпное и тщательное изо дня в день формирование в себе драгоценной доминанты безраздельного внимания к другому, к alter ego». При этом пациент должен самостоятельно дезактуализировать прежние дезадаптивные динамические стереотипы проекции, формирования «образов» других людей. Формировать в себе способность быть чутким к другим людям, их мыслям и поступкам, не оценивать их, но понимать обстоятельства, которые эти мысли и действия провоцируют, а при необходимости и менять их. Однако в этом случае пациент должен хорошо понимать, что он не меняет другого человека, который может измениться лишь сам вследствие изменения своего жизненного опыта, а лишь обстоятельства, которые всегда имеют субъективное значение. Эти субъективные значения, как это ни парадоксально, и являются истинными, поскольку они «работают», именно они определяют поведение другого человека, равно как и самого пациента.

Дополнение

В качестве дополнения к данному подразделу следует указать работу по психотерапевтическому сопровождению процесса развития личности, который представлен в книге «Развитие личности (психология и психотерапия).

Данный текст является ознакомительным фрагментом.