Ты уже не № 819; пора домой, Стюарт

Ты уже не № 819; пора домой, Стюарт

Понимая, что № 819 мог слышать все это из задней комнаты, отделенной всего лишь тонкой перегородкой, я спешу проверить, как он там. Я обнаруживаю, что он свернулся в комок. У него истерика. Я обнимаю его, пытаясь успокоить, я уверяю его, что с ним все будет в порядке, как только он уедет домой. К моему удивлению, он отказывается сходить со мной к врачу, а потом уйти домой. «Нет, я не могу уйти. Я должен остаться», — говорит он сквозь слезы. Он не может уйти, зная, что другие заключенные называют его «плохим заключенным», что разгром, который он устроил в камере, привел к новым унижениям для всех. Он явно не в себе, но готов вернуться в тюрьму, чтобы доказать, что он — не «слабак».

«Послушай. Сейчас ты не заключенный № 819. Ты Стюарт, а я — доктор Зимбардо. Я психолог, а не тюремный суперинтендант, и это — не настоящая тюрьма. Это всего лишь эксперимент, и все эти парни — такие же студенты, как и ты. Тебе пора домой, Стюарт. Пойдем со мной. Пойдем».

Он прекращает рыдать, вытирает слезы, поднимается и смотрит мне в глаза. Он похож на маленького ребенка, которому приснился кошмар. А теперь папа уверяет его, что этот монстр ненастоящий, и все будет хорошо, как только он в это поверит. «Итак, Стюарт, пойдем». (Мне удалось развеять его иллюзию, но моя собственная иллюзия никуда не делась.)

Отдавая Стью его одежду и выпуская его на свободу, я вспоминаю, что его день начался с серьезной проблемы, которая и подготовила почву для этого эмоционального срыва.

У № 819 начинаются неприятности

В журнале начальника тюрьмы записано, что № 819 отказался встать во время подъема, в 6.10 утра. За это его отвели в карцер, а позже предоставили только половину положенного времени в туалете. Все, в том числе и № 819, присутствовали на пятнадцатиминутной перекличке в 7.30 утра, несколько раз рассчитавшись в разном порядке. Но № 819 отказался выполнять упражнения. Охранник наказал за это всех, заставив других заключенных стоять с вытянутыми руками до тех пор, пока № 819 не подчинится.

Но № 819 не уступал, и другие заключенные начали опускать руки, потому что устали. № 819 снова оказался в карцере, где позавтракал в темноте, но отказался съесть яйцо. Его выпустили, чтобы он выполнил дневную работу: ему поручили голыми руками чистить туалеты и без конца бессмысленно переносить туда-сюда ящики вместе с другими заключенными. Вернувшись в камеру, № 819 заперся в ней. Он отказался снимать колючки с одеяла, брошенного в его камеру. Его сокамерников, № 4325 и новичка № 8612 заставили делать дополнительную работу — снова переносить ящики из одной кладовки в другую, пока № 819 не уступит. Он все равно не подчинился и потребовал вызвать врача. Сокамерники разозлились на его упрямство, из-за которого пострадали.

В отчете смены Сероса сказано: «Заключенный заперся в своей камере. Мы достали дубинки и собирались его вывести. Он не хотел выходить. Мы заставили всех встать у стены с поднятыми руками. Он сидел в своей камере и смеялся. Я не думал, что он так поступит. Мы оставили его в покое. Остальные заключенные разозлились на нас. Я просто улыбнулся и продолжал выполнять свою работу».

Охранник Варниш в своем отчете отмечает психологическую важность поведения этого заключенного: «Очевидное безразличие заключенного № 819 к страданиям его товарищей их возмущает». В своем отчете Варниш продолжает жаловаться на отсутствие ясных правил о том, что можно, а что нельзя делать по отношению к заключенным. «Я не знал, какие методы воздействия можно применять к заключенным, и это меня беспокоило, потому что границы не были ясно определены»[93].

Венди реагировал на ситуацию иначе: «Я чувствовал себя увереннее, чем в предыдущий день. Мне нравилось будить заключенных в 2.30 ночи. Издеваясь над ними, я удовлетворял свои садистские наклонности». Это весьма примечательное замечание, я не думаю, что он смог бы сделать его всего четырьмя днями раньше.

«Крутой» охранник Арнетт в своем отчете добавляет: «Единственный раз, когда я почувствовал, что выхожу из роли, — когда мы успокаивали заключенных № 819 и № 1037, несколько раз они создавали нам большие проблемы. В эти моменты я был не столь тверд, как требовалось»[94].

«По сути, самый подавляющий аспект тюремного опыта — полностью оказаться во власти других людей, которые пытаются сделать вашу жизнь как можно более трудной и неприятной, — позже говорил мне Стью-819. — Я просто не выношу, когда меня унижают. Я по-настоящему возненавидел этих охранников-фашистов и очень сочувствовал другим заключенным. Мне нравилось, когда заключенные не слушались, и меня возмущала слабость и полное повиновение других. Еще у меня пропало чувство времени, потому что неприятные моменты каждого дня казались мне гораздо длиннее, чем если бы они были приятными. Хуже всего была депрессия, которая у меня началась из-за того, что меня постоянно унижали, и я не знал, как отсюда выбраться. Лучше всего было, когда меня, наконец, освободили»[95].

Предательство «стукача»

Как вы помните, мы внедрили в тюрьму информатора, Дэвида, который занял место заключенного № 8612. К сожалению, он не дал нам никакой полезной информации, потому что проникся сочувствием к заключенным и почти сразу перешел на их сторону. Утром я освободил его, чтобы поговорить с ним и узнать, как он оценивает ситуацию. В интервью с начальником тюрьмы и со мной наш неудавшийся информатор ясно выразил презрение к охранникам и недовольство тем, что ему не удалось убедить заключенных не подчиняться приказам. Он сказал, что утром кто-то из охранников приказал ему наполнить кофейник горячей водой в ванной, а другой охранник вылил воду и велел налить холодной воды, отчитав за неповиновение приказам. Это «мелкое» издевательство привело его в ярость. Он говорил и об искажении восприятия времени. Длительность событий увеличивалась и искажалась, особенно когда его будили ночью ради бесконечных перекличек. Он сказал, что чувствовал странное отупение, как будто все было в тумане. «Произвол и идиотские приказы охранников очень раздражают».

В своей новой роли «информатора, превратившегося в заключенного-бунтаря», он рассказал нам о своем плане побудить товарищей к действию. «Сегодня я решил быть плохим заключенным. Я хотел создать среди заключенных своего рода дух сопротивления. Наказание, при котором заключенных заставляли делать больше, если кто-то из них отказывался работать или выйти из камеры, возможно только в том случае, если все готовы слушаться. Я попытался побудить их сопротивляться. Но все они делали то, что им говорили, даже самые оскорбительные задания, например, переносили содержимое одной кладовки в другую и обратно или чистили унитазы голыми руками».

Дэвид сказал, что никто не злится на меня или на начальника тюрьмы, который воспринимается главным образом просто как голос в потрескивающем громкоговорителе. Но сам он и все остальные ненавидят охранников. Утром он сказал одному из них: «Господин надзиратель, как вы думаете, когда эта работа закончится, у вас будет достаточно времени, чтобы снова стать человеком?» Конечно, за это его отправили в карцер.

Он расстроился, потому что ему не удалось убедить других заключенных отказаться вытянуть руки в качестве коллективного наказания за проступок заключенного № 819. В итоге они опустили руки, но от усталости, а не потому, что не хотели слушаться. Дэвид был разочарован тем, что ему не удалось стать эффективным организатором, это ясно видно из его отчета:

«Возможности для передачи сообщений очень ограничены — когда все громко кричат, это невозможно остановить. Когда наступала тишина, я пытался говорить со своими сокамерниками, но № 819 все время сидит в карцере, а другой парень, № 4325 [Джим] — просто „тормоз“, и с ним не о чем говорить. А вы знаете, что за едой, когда я мог бы побеседовать со всеми парнями о том, чтобы не подчиняться охранникам, разговаривать запрещено. Как будто энергия остается внутри и никак не может перейти в действия. Я расстроился, когда один парень сказал мне: „Я хочу получить условно-досрочное освобождение. Не мешай мне. Если хочешь нажить себе проблемы, прекрасно, но не трогай меня!“»[96].

Дэвид не рассказал нам о новых «подсудных замыслах», например, о планах побега или краже ключа от наручников. Но его личные размышления подтверждают, что в умах заключенных действовала мощная сила, подавлявшая групповое сопротивление. Они начали концентрироваться на внутренних переживаниях и думать только о себе — о том, что им нужно сделать, чтобы выжить, а может быть, даже заслужить условно-досрочное освобождение.