Дегуманизация и отключение внутреннего контроля

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Дегуманизация и отключение внутреннего контроля

Дегуманизация — основное положение, объясняющее жестокость человека к человеку. Дегуманизация возникает всякий раз, когда одни люди начинают считать, что моральные нормы, определяющие, что значит быть человеком, к другим людям не относятся. Дегуманизируя других людей, мы превращаем их в объекты, не считаем их людьми. Считая, что некоторые люди или группы не относятся к человечеству, дегуманизируя их, мы отказываемся от моральных принципов, обычно управляющих нашим отношением к другим людям.

Дегуманизация — основной процесс, способствующий возникновению предрассудков, расизма и дискриминации. Дегуманизация принижает других, объявляя их «испорченными», «неполноценными». Социолог Ирвин Гоффман[308] описывает процесс социальной дискредитации инвалидов. Их считают «не совсем» людьми и, следовательно, неполноценными.

В такой ситуации нормальные, морально устойчивые и даже самые добродетельные люди способны на ужасную жестокость. Отказывая другим людям в тех или иных человеческих качествах, мы автоматически облегчаем негуманные действия по отношению к ним. И тогда «золотое правило» звучит по-новому: «Поступай с другими так, как хочешь». С дегуманизированным «объектом» легко обращаться бездушно или жестоко, игнорировать его требования и просьбы, использовать его в своих интересах и даже убить, если он нас раздражает[309].

Один японский генерал вспоминает, что его солдаты с легкостью убивали мирных жителей во время вторжения в Китай перед Второй мировой войной, «потому что мы относились к ним, как к вещам, а не как к таким же людям, как мы сами». Очевидно, во время изнасилований в Нанкине в 1937 г. это было именно так. Вспомните женщину из племени тутси (мы говорили о ней в первой главе), которая лично организовывала массовые изнасилования, — другие люди были для нее просто «насекомыми», «тараканами». Точно так же нацистский геноцид евреев начался с пропагандистских фильмов и плакатов, изображавших других людей в виде отвратительных животных — паразитов, ненасытных крыс. Линчевание чернокожих толпами белых по всей территории Соединенных Штатов точно так же не считалось преступлением против человечности — ведь это были не люди, а всего лишь «ниггеры»[310].

Резня в Милай (Сонгми), когда американские солдаты убили сотни мирных жителей-вьетнамцев, тоже была результатом дегуманизации. Американцы пренебрежительно называли «узкоглазыми» всех жителей Азии[311]. Во время войны в Ираке на смену «узкоглазым» пришли «хабибы» и «хаджи», и уже новые солдаты унижают не похожих на них мирных жителей и солдат. «Вы просто пытаетесь забыть, что они люди, и относитесь к ним, как к врагам, — сказал сержант Меджия, отказавшийся вернуться на войну, которую считал отвратительной. — Вы называете их „хаджи“, понимаете? Вы делаете все, что поможет вам спокойно убивать и издеваться над ними»[312].

Такие унизительные прозвища и связанные с ними образы могут оказывать мощное мотивирующее влияние. Это подтверждает один замечательный лабораторный эксперимент. Мы уже говорили о нем в первой главе, а здесь рассмотрим его подробнее.

Экспериментальная дегуманизация: студенты-«животные»

Мой коллега из Стэнфордского университета Альберт Бандура и его студенты разработали прекрасный эксперимент, изящно демонстрирующий влияние дегуманизирующих прозвищ и то, как они провоцируют нас проявлять жестокость к другим людям[313].

72 добровольца мужского пола из соседних колледжей разделили на «группы наблюдателей» из трех человек. Им нужно было наказывать за неверные решения других студентов, «испытуемых», якобы входивших в «группы принятия решений». На самом деле «испытуемыми» были сами «студенты-наблюдатели».

В каждом из 25 опытов наблюдатели слышали, как группа, принимавшая решение (наблюдателям сказали, что она находится в соседней комнате), обсуждала коллективное решение. Наблюдатели располагали информацией, позволявшей им оценивать правильность ответов. Всякий раз, когда группа принимала неверное решение, наблюдатели должны были наказать ее за ошибку, давая членам «группы принятия решений» удары током. В каждом опыте они могли выбирать силу тока, от умеренного первого до максимального, десятого уровня. Удар током при этом получали все члены «группы решений».

Наблюдателям сказали, что в этом проекте участвуют люди из разных слоев общества, чтобы увеличить его объективность, но каждая «группа решений» состоит из людей одинакового социального слоя. На самом деле это было сделано для того, чтобы позитивные или негативные прозвища можно было применить к членам всей группы.

Исследователи варьировали две переменные этой базовой ситуации: характер прозвищ «жертв» и степень личной ответственности наблюдателей за удары током. Добровольцев случайным образом разделили на три группы по характеру прозвищ, которые получали их «жертвы», — дегуманизирующие, гуманизирующие и нейтральные, и на два уровня ответственности — личную и коллективную.

Сначала давайте рассмотрим, как использовались прозвища и к чему это привело. Затем посмотрим, как повлияла на ситуацию степень личной ответственности. В начале исследования участники из каждой группы «как бы случайно» слышали разговор по внутренней связи между ассистентом и экспериментатором о тестах, якобы заполненных участниками «групп решений». Ассистент небрежно замечал, что личные качества участников этой группы, выясненные во время тестирования, подтвердили мнение человека, который приглашал их принять участие в эксперименте. В ситуации дегуманизации участников «группы решений» он называл «кучкой грязных животных». В ситуации гуманизации их, наоборот, называли «порядочными, разумными и достойными людьми». В третьем случае, в нейтральной ситуации, ассистент не давал никаких оценок участникам «группы решений».

Важно отметить, что участники исследования не общались со своими «жертвами» и поэтому никак не могли оценить участников «группы решений» сами или понять, справедливы ли слова ассистента. Прозвища были просто отзывами постороннего человека о других молодых людях, тоже студентах, вероятно, тоже добровольцах, просто играющих определенную роль в этой ситуации. Повлияли ли прозвища на отношение студентов к тем, за кем они якобы наблюдали? (На самом деле никаких «тех» не было, была только обычная магнитофонная запись, имитировавшая обратную связь.)

Выяснилось, что прозвища оказывали сильное влияние на то, как сильно студенты наказывали своих подопечных. Те, кого дегуманизировали, назвав «животными», получали больше всего ударов током, и сила тока постепенно росла более чем в десяти пробах. С каждой пробой она становилась все больше и больше и достигла средней величины в 7 баллов, при максимальной величине в 10 баллов, для каждой группы участников. Те, кого назвали «достойными людьми», получали меньше всего ударов током, а участники нейтральной группы оказались посередине между этими двумя крайностями.

Более того, во время первой пробы не было никакой разницы в уровне тока между участниками трех групп — сила тока везде была одинаково низкой. Если бы исследование на этом закончилось, то его вывод состоял бы в том, что прозвища не имеют никакого значения. Но с каждой следующей пробой, когда количество ошибок участников «групп решения» начинало расти (что было запланировано экспериментатором), и сила тока в этих трех группах стала отличаться. Те, кто наблюдал за «животными», применяли более высокую силу тока в течение длительного времени. Этот результат сопоставим с увеличением силы тока в анонимных группах студенток в моем более раннем исследовании. Такой рост агрессивной реакции в течение длительного времени, связанный с практикой или с опытом, демонстрирует эффект самоподкрепления. Возможно, удовольствие здесь связано не столько с возможностью причинять боль другим людям, сколько с ощущением власти и контроля, которые мы испытываем, когда получаем власть давать другим то, чего они заслуживают. Исследователи указывают, что прозвища, лишающие их носителей человеческих качеств, способны провоцировать определенные реакции.

Столь же произвольные позитивные прозвища привели к тому, что к их носителям участники эксперимента относились более уважительно — ведь некий авторитет характеризовал их положительно. Тех, кого назвали «достойными людьми», били током меньше всего. Таким образом, способность гуманизации противодействовать жестокости имеет такую же теоретическую и социальную важность, как и феномен дегуманизации. Здесь можно сделать важный вывод о том, какой властью обладают слова, прозвища, идеология и стереотипы: их можно использовать и во зло, и во благо. Сократ говорил, что «когда слово не бьет, то и палка не поможет». А мы сказали бы, что когда слово бьет, то и палка не нужна.

Наконец, что можно сказать о влиянии ответственности на силу тока? Сила тока была значительно выше, когда участники считали, что удар током — коллективное решение группы, чем когда решение ударить «испытуемого» током каждый из членов группы принимал самостоятельно. Как мы уже видели, коллективная ответственность, какую бы форму она ни принимала, ослабляет запрет на жестокость по отношению к другим. Как и следовало ожидать, очень высокая сила тока была зафиксирована в тех случаях, когда участники не несли личной ответственности, и когда их жертвы были дегуманизированы.

Когда исследовательская группа Бандуры стала выяснять, как участники оправдывали свои действия, оказалось, что дегуманизация побуждала людей искать оправдания, а они, в свою очередь, увеличивали интенсивность наказаний. На основании данных о том, как люди «обходят» обычные запреты жестокости по отношению к другим, Бандура создал концептуальную модель отключения внутреннего контроля.

Механизмы отключения внутреннего контроля

В основе этой модели — признание того, что большинство людей усваивает моральные стандарты в процессе нормальной социализации, главным образом в детстве. Эти стандарты поощряют просоциальное поведение и препятствуют антисоциальному поведению — тому, что считают «плохим» наши родители и ближайшее окружение. Со временем эти внешние моральные стандарты, которые преподают нам родители, учителя и другие авторитеты, превращаются в личный, внутренний кодекс поведения. Мы начинаем контролировать свои мысли и действия, и этот самоконтроль начинает приносить удовлетворение и дает нам ощущение собственной ценности. Мы учимся ограничивать собственную жестокость по отношению к другим и вести себя гуманно. Однако механизмы самоконтроля и саморегуляции не постоянны и не статичны. Скорее, ими управляет динамический процесс, в котором может быть выборочно активизирована моральная самоцензура, способствующая «хорошему» поведению; в других случаях она может быть подавлена, и тогда мы ведем себя «плохо». Люди и группы иногда «отключают» обычные моральные нормы — в определенные моменты, в определенных ситуациях, с определенными целями. Они как будто переводят рычаг нравственности в нейтральное положение и движутся по инерции, не думая о том, что могут наехать на пешехода; а потом снова переключают его на более «нравственную» передачу и возвращаются к обычным моральным стандартам.

Далее модель Бандуры описывает конкретные психологические механизмы, посредством которых люди оправдывают свои пагубные действия. При этом они выборочно подавляют внутренний контроль, регулирующий их поведение. Этот процесс — фундаментальное свойство человеческой природы. Бандура утверждает, что он помогает объяснить не только политическое, военное насилие и терроризм, но и «повседневные ситуации, в которых приличные люди по привычке делают то, что защищает их интересы, но при этом наносят вред другим»[314].

Активизируя один или несколько из следующих четырех когнитивных механизмов, каждый из нас способен оправдать любое свое деструктивное или злонамеренное поведение.

Во-первых, мы можем изменить смысл нашего поведения: из вредного оно становится благородным. Например, мы создаем моральные оправдания тех или иных действий с точки зрения нравственного императива, допускающего насилие, или создаем сравнения, противопоставляющие наше «справедливое» поведение злонамеренному поведению врагов. (Мы их всего лишь пытаем; а они нас убивают.) Той же цели служат эвфемизмы, маскирующие реальность наших жестоких действий. («Сопутствующий ущерб» — это когда мирных жителей разбомбили в пыль; а «дружественный огонь» означает, что солдат был убит по глупости или в результате намеренных действий своих товарищей.)

Во-вторых, мы можем «не видеть» прямой связи между нашими действиями и их пагубными результатами, рассеивая или перекладывая личную ответственность. Мы избавляемся от мук совести, если просто не воспринимаем себя как преступников против человечества.

В-третьих, мы можем «не замечать» вреда, который причинили наши действия другим людям. Мы игнорируем, искажаем, преуменьшаем негативные последствия своего поведения или вообще не верим в их наличие.

Наконец, в-четвертых, мы можем считать, что жертвы заслуживают наказания, возлагаем на них всю вину, и, конечно же, дегуманизируем их: ведь они не заслуживают человеческого отношения.

Понимание процессов дегуманизации не оправдывает ее

Важно еще раз добавить, что подобные психологические исследования ни в коем случае не предназначены для того, чтобы оправдывать или узаконивать безнравственные и преступные действия. Исследуя и описывая когнитивные механизмы, посредством которых люди отделяют свои моральные стандарты от поведения, мы лучше понимаем, как предотвратить этот процесс, ясно указывая на потребность в моральных обязательствах как основополагающем качестве гуманного общества.

Дегуманизация и «враги государства»

Ко всем этим принципам, к арсеналу средств, способствующих злонамеренным действиям со стороны хороших мужчин и женщин, нужно добавить и те, к которым прибегают государства, подстрекая к насилию своих граждан. Мы рассмотрим некоторые из этих принципов, исследуя, как государства готовят молодежь к смертельным войнам и побуждают всех остальных граждан поддерживать эту войну или агрессию. Такую трансформацию совершить непросто, но этому помогает особая форма когнитивного обусловливания с помощью пропаганды. Национальная пропаганда с помощью СМИ (и с ведома правительства) создает «образ врага». Он должен подготовить умы солдат и граждан к тому, что нужно ненавидеть тех, кто входит в новую категорию: «наши враги». Такое промывание мозгов — самое мощное оружие солдата. Без этого он никогда не смог бы поймать другого человека в глазок прицела и выстрелить, прекрасно понимая, что убивает. «Образ врага» пугает граждан, заставляет чувствовать себя уязвимыми, они начинают представлять себе, что будет, если они окажутся во власти этого врага[315]. Страх превращается в ненависть, и чтобы уничтожить угрозу, люди готовы на все. В борьбе против вражеской угрозы они готовы отправить на смерть своих детей.

В книге «Лица врага» Сэм Кин[316] показывает, каким образом наглядная агитация, которую государство использует против тех, кто считается опасными «другими», «посторонними», «врагами», моделирует архетип врага. Как правило, для этого создаются яркие образы, вызывающие нечто вроде коллективного психоза: этот страшный враг может причинить вред женщинам, детям, домам и Богу родной страны, уничтожив ее фундаментальные убеждения и ценности. Такая пропаганда процветает в международных масштабах. Несмотря на национальные различия, ее методы можно разделить на несколько категорий, помогающих создать образ homo hostilis, «человека враждебного». Чтобы создать в умах хороших членов справедливого племени нового, ужасного врага, нужно убедить их, что «враг» — это агрессор, безличный насильник, безбожник, варвар, преступник, мучитель, убийца, абстрактный символ или «животное». Нужно показать им пугающие картины: родную страну пожирают ужасные твари: змеи, крысы, пауки, насекомые, ящерицы, гигантские гориллы, спруты или даже «эти свиньи англичане».

Конечное следствие применения дегуманизирующей концепции в отношении «других» — все те немыслимые вещи, которые мы готовы сделать с ними, как только они официально объявлены противниками и врагами. В 1920–1940-е гг. сторонники евгеники использовали научные теории, чтобы «очистить» человеческий род, избавить его от «неполноценных» или от тех, кто обладает нежелательными качествами. Тогда были насильственно стерилизованы более 65 000 граждан Америки. Подобных извращений можно было бы ожидать от Адольфа Гитлера, но уж никак не от одного из самых уважаемых юристов Америки, Оливера Уэнделла Холмса. Однако именно он утверждал (в 1927 г.), что закон о принудительной стерилизации не только не является неконституционным, но и принесет пользу обществу:

«Для всего мира было бы лучше, если бы общество не ждало, пока неполноценные будут осуждены за преступления или умрут с голоду из-за собственного слабоумия, но чтобы не позволяло тем, кто явно неполноценен, плодить себе подобных. Трех поколений слабоумных вполне достаточно»[317].

Можно вспомнить исследование, о котором мы говорили в главе 12: как оказалось, студенты Гавайского университета были готовы поддержать «окончательное решение» и устранять неполноценных, а если нужно — то даже и членов собственной семьи.

И в Соединенных Штатах, и в Великобритании существует долгая история «войн против слабых». В этих странах было множество весьма красноречивых, влиятельных сторонников евгеники, оправдывавших и даже подтверждавших с научной точки зрения необходимость избавить страну от «неполноценных». Конечно же, «самые полноценные» при этом должны были получить особые привилегии[318].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.