Садизм и патологическая самовлюбленность

Садизм и патологическая самовлюбленность

Наряду с некрофилией и деструктивностью важнейшей особенностью личности Гитлера является его садомазохистский авторитарный характер, очень точно описанный Эрихом Фроммом еще в 1941 году. Эта особенность оказалась определяющей не только для отношений Гитлера с женщинами, но самым отвратительным образом проявила себя в ряде других примеров. Гельмут Краусник рассказывал о высказывании Гитлера, сделанном им после одного из партийных собраний и в полной мере характеризующем его садистскую ненависть к евреям: «Их следует изгнать из всех профессий и загнать в гетто — пусть подыхают там, как того заслуживают, а немецкий народ будет разглядывать их, как диких зверей». А вот потрясающий пример садистской мстительности, о котором мы уже упоминали выше при описании реакции Гитлера на заговор 20 июля 1944 года. Гитлер, вообще-то не выносивший вида трупов, приказал заснять на кинопленку сцены пыток и казни генералов, участвовавших в заговоре, и приказывал многократно прокручивать себе этот фильм, наслаждаясь видом трупов, висевших на мясных крючьях со спущенными штанами. Фотографию этой сцены он даже держал на своем письменном столе.

Садистскую сущность этого человека ни в малейшей мере не могут смягчить или приукрасить лицемерные проявления чувств, например, заявления о том, что он не в состоянии перенести вида раненых и убитых немецких солдат, или, что он по этой же причине не мог присутствовать при казни того же Рема и других своих приспешников из числа главарей СА, которых сам же коварно приказал убить. Причиной подобных реакций является не проявление чувства истинного участия, а исключительно срабатывание фобического защитного механизма, с помощью которого Гитлер пытался вытеснить осознание собственной небывалой деструктивности и собственного садизма. Оценивая подобный камуфляж, нельзя ни в коем случае забывать о том, что «глубоко деструктивный человек часто прикрывается фасадом дружелюбия, вежливости, любви к семье, детям и животным и постоянно заявляет о своих добрых намерениях и идеалах». Раушнинг, бывший некогда почитателем Гитлера, писал: «Гитлер мог рыдать, узнав о гибели канарейки, и в то же самое время приказать прикончить политических противников».

Еще одной характерной чертой личности Гитлера был выраженный нарциссизм со всеми типичными его признаками, описанными Фроммом: «Его интересует только он сам, его собственные вожделения, мысли и желания. Он бесконечно говорит о своих идеях, своем прошлом, своих планах. Мир его интересует только как предмет собственных вожделений и планов. Люди интересуют его лишь настолько, насколько они могут служить его целям или быть использованы в этих целях. Он знает все и всегда лучше, чем другие. Уверенность в правильности собственных идей и планов является типичным признаком интенсивного нарциссизма».

Мы располагаем свидетельствами современников, однозначно подтверждающими наличие у Гитлера нарциссизма именно такого рода. Вот как описывал «Путци» Ханфштенгль поведение Гитлера при прослушивании записи собственной речи: «Гитлер упал в моррисовское кресло, и, будто находясь под полным наркозом, стал упиваться звуком собственного голоса, подобно греческому юноше, трагически влюбленному в самого себя и погибшему в волнах, не в силах оторваться от своего изображения в воде». Патологическая самовлюбленность Гитлера проявилась уже в период его заключения в Ландсбергской крепости. Тюремный воспитатель вспоминал о его «тщеславии примадонны». Демонстративно самозабвенная любовь Гитлера к Байрейту была обусловлена не столько культом Рихарда Вагнера, преданностью которому он всегда похвалялся, сколько нарциссическим культом собственной персоны, который он мог поддерживать, появляясь в образе блестящего триумфатора перед гостями фестиваля и внимая их преданности и раболепию. Насколько мало его в действительности интересовала судьба Байрейта, показывает следующий эпизод, о котором рассказывает де Боор: «В марте 1945 года он приказал казнить гауляйтера Вехтлера, за то, что тот, желая спасти культурные ценности и памятники архитектуры, хотел без боя сдать город американцам». Такой образ действий Гитлера в полной мере соответствует мысли Ницше о том, что всякий большой талант напоминает вампира, ибо мир его видений подобен груде развалин людских надежд и существовании. Так и Гитлер целиком был поглощен «режиссурой гигантского театра, в котором людям была уготована роль либо актеров, либо статистов, покорных режиссеру и готовых по его воле идти на смерть». Человека с выраженно деструктивным характером крайний нарциссизм может привести к поистине самоубийственным решениям, направленным на достижение призрачных целей, причем решения эти применяются без каких-либо угрызений совести или чувства вины. В частности, во время русской кампании Гитлером принимались решения, которые Иоахим К. Фест характеризует как «стратегию грандиозного краха» и «несокрушимую волю к катастрофе».

Во всех биографиях Гитлера упоминается его несгибаемая воля, и он сам был непоколебимо убежден в том, что сильная воля является одним из самых крупных его козырей. Эрих Фромм первым указал, «то, что Гитлер называл волей, на самом деле было ничем иным, как его страстями, неумолимо заставлявшими его стремиться к их реализации». По мнению Альберта Шпеера, воля Гитлера была «необузданной и неотесанной», как воля шестилетнего ребенка. Правильнее было бы сказать, что Гитлером руководили его импульсы, и он был не в состоянии смириться с фрустрацией. Сколь незначительной была его сила воли, показала уже его юность. Он был разгильдяем, без намека на самодисциплину, и даже в критический момент, когда его не приняли в Венскую академию художеств, не нашел в себе сил для того, чтобы усиленным трудом наверстать упущенное и осуществить свою мечту — стать архитектором. Если бы политическая ситуация после первой мировой войны сложилась для него менее благоприятно, он скорее всего и дальше продолжал бы вести праздную жизнь, удовлетворившись скромным существованием.

Присущая Гитлеру слабость воли проявлялась и позднее — в колебаниях и сомнениях в те моменты, когда от него ждали решения, как, например, при провале мюнхенского «пивного путча». Как правило, он стремился выжидать события, с тем, чтобы необходимость принимать решения отпала сама собой. Для того, чтобы разрешить это кажущееся противоречие между нерешительностью, являющейся проявлением слабой воли, и непоколебимой решимостью «железной волей» добиться цели, необходимо определиться с такими понятиями, как «рациональная» и «иррациональная» воля. Под рациональной волей Эрих Фромм понимает «энергичные усилия с целью достижения рационально желаемой цели; сюда относятся: чувство реальности, дисциплина, терпение и способность к преодолению действия отвлекающих факторов». Иррациональная воля, напротив, воплощает в себе «подогреваемое иррациональными страстями стремление, из которого проистекают свойства, необходимые рациональной воле». Применив это психологическое определение к Гитлеру, мы придем к выводу, что он действительно обладал очень сильной волей, если говорить о воле иррациональной. Рациональная же воля была развита у Гитлера чрезвычайно слабо.

Другим свойством личности Гитлера было нарушенное чувство реальности. Слабый контакт с действительностью проявился у Гитлера уже в юношеские годы в его мечте стать художником, имевшей весьма мало общего с реальностью. Так же и люди, с которыми он имел дело и которых он обычно считал лишь инструментами в своих руках, были едва ли реальны для него. Не следует, однако, думать, что он обитал исключительно в мире фантазий — в случае необходимости он проявлял незаурядное чувство реальности, например, при оценке мотивов действий противника. С другой стороны, в стратегических планах Гитлера отсутствовало всякое чувство реальности, и он не был способен объективно оценивать положение. Перси Эрнст Шрамм, очень глубоко исследовавший эту проблему, считал, что стратегия Гитлера всегда была «стратегией престижа и пропаганды», а недостаток чувства реальности не позволял ему осознать, что война и пропаганда подчиняются совершенно различным законам и принципам. Это особенно проявилось к концу войны, когда его рассуждения полностью перенеслись в нереальный мир, и даже у Йозефа Геббельса, безгранично восхищавшегося им и рабски преданного ему, сложилось впечатление, что «Гитлер живет в облаках».

Основополагающей чертой характера Гитлера было также явно выраженное недоверие, о котором уже в начале тридцатых годов верховный комиссар города Данцига от Лиги наций швейцарец Карл И. Бургхардт, которого мы уже цитировали выше, писал: «Он не доверяет никому и ничему, подозревает каждого в контакте с врагом или даже в готовности перебежать на сторону врага». Столь крайняя недоверчивость усилила неконтактность Гитлера, проявившуюся уже в юности и присущую до конца жизни.

К числу глубоко укоренившихся особенностей характера Гитлера принадлежит высокая возбудимость и склонность к мощным, порой взрывным аффективным проявлениям — классические симптомы чрезвычайно низкого порога фрустрации. Часто упоминаемые приступы ярости послужили основой к созданию, прежде всего за границей, карикатурного образа Гитлера, согласно которому он постоянно пребывал в бешенстве, непрерывно орал и был не в состоянии совладать с приступами ярости.

Этот образ, однако, не соответствует действительности. Хотя приступы ярости, особенно к концу войны, усилились, все же они были скорее исключением, чем правилом. Свидетели единодушны в том, что, как правило, он был вежлив, предупредителен и любезен, а приступы ярости часто использовал лишь для того, чтобы запугать собеседника и подавить в нем волю к сопротивлению. Альберт Шпеер подтвердил это, сказав: «Некоторые реакции, производившие впечатление истерических припадков, можно считать проявлениями актерства». Если Гитлеру становилось ясно, что собеседника не удается таким образом склонить к капитуляции, то он мог немедленно восстановить контроль над своей яростью. Аллан Буллок вполне правдоподобно иллюстрирует это утверждение следующей сценой, имевшей место между Гитлером и Гудерианом: «Человек, стоявший передо мной с поднятыми кулаками, трясся всем телом, щеки его покраснели от гнева. Казалось, он полностью утратил контроль над собой. Он зашелся в крике, глаза его вылезли из орбит, вены на висках вздулись. Однако генерал-полковник все же продолжал настаивать на своем мнении, и тут Гитлер внезапно любезно улыбнулся и попросил Гудериана: „Продолжайте ваш доклад, пожалуйста. Сегодня генеральный штаб выиграл сражение“».

Первичные качества личности Гитлера, отмеченные выше, характеризуют его как человека, которому свойственны некрофилия, деструктивность, интравертность, крайний нарциссизм, садомазохизм, отсутствие чувства реальности, неконтактность и недисциплинированность. Однако для объективного и свободного от эмоций представления о Гитлере необходимо также остановиться на его талантах и способностях, позволивших ему добиться очевидных успехов и, будучи одиночкой не от мира сего, без какого-либо профессионального образования, всего лишь за двадцать лет стать одним из самых могущественных людей Европы. Самым значительным талантом Гитлера было искусство влиять на других людей и убеждать их. Если мы попытаемся выяснить причины, лежащие в основе его таланта влиять на людей, выделявшего его из числа прочих удачливых демагогов того времени, то мы прежде всего столкнемся с необычайной одаренностью Гитлера как политического оратора, которая сочеталась в нем с явным актерским талантом. Огромные ораторские способности были важнейшим его инструментом на пути к власти, а его политический дар состоял в том, что он умел, пользуясь весьма ограниченным набором тем, соединить эти темы со специфическими условиями своего времени и окружить их чем-то вроде псевдорелигиозного мифа. Холодные, пронизывающие глаза Гитлера на многих слушателей производили почти магнетическое действие, а в столь социально и политически неустойчивое время, как двадцатые годы в Германии, непоколебимая уверенность, с которой он провозглашал свои тезисы, не могла не превратить его в чрезвычайно привлекательную фигуру, так что многими он воспринимался как избавитель Это неопределенное восприятие, возникшее в массах, он умел тактически очень ловко углублять, используя формулы христианской литургии — «Я вышел из народа. Из этого народа я в течение пятнадцати лет на волне этого движения пробивал себе дорогу вверх. Меня никто не поставил над этим народом. Я вырос из народа, я остался в народе, я вернусь в народ». Эти пророческие слова не были для него пустым звуком, но произрастали из его нарциссического убеждения в том, что ему уготована роль «политического Иоанна Предтечи». Вначале он отводил себе лишь роль провозвестника грядущего мессии, но, начиная с 1924 года, он во все большей степени ощущает самого себя «избранным», или фюрером.

Другой его сильной стороной был талант просто говорить о сложных вещах. Он прекрасно осознавал это, когда заявлял: «Наши проблемы казались сложными. Немецкий народ не знал, как к ним подступиться, и в этих условиях их предпочитали отдавать на откуп профессиональным политикам. Я же, напротив, упростил проблемы и свел их к простейшей формуле. Масса поняла это и последовала за мной». То, что при этом он выискивал факты, подтверждающее его тезисы, и связывал эти факты с вещами, не имевшими к этому никакого отношения, чтобы из месива затем вывести убедительные аргументы, для большинства некритичной массы, естественно, осталось тайной.

Необходимо также выделить феноменальную память Гитлера, о которой Перси Эрнст Шрамм наряду с прочим написал: «Одним из качеств Гитлера, поражавшим даже тех, кто ему не симпатизировал, была необычайная память, которая позволяла ему точно запоминать даже незначительные детали, и ухватывавшая все, что когда-либо попадало в его поле зрения». Генералов всегда глубоко потрясали «фундаментальные знания» Гитлера в военной области, но дело здесь было всего лишь в его феноменальной памяти на числа и технические детали. То же самое относится и к начитанности и общей образованности Гитлера, которые вызывают телячий восторг у некоторых биографов. Из «Застольных бесед», записанных Генри Пиккером, можно видеть, что он действительно очень любил читать и был в этом смысле просто ненасытен, а его прекрасная память могла удерживать огромное множество фактов. Однако именно эти часто цитируемые «Застольные беседы» выдают в нем, несомненно, талантливого, но в принципе лишь полуобразованного человека без прочных основ в какой-либо конкретной области. Однако благодаря своему интеллекту он мог связывать между собой почерпнутые из беспорядочного поверхностного чтения и удерживаемые памятью факты и так ловко вплетать их в разговор, что у собеседников создавалось впечатление о его всесторонней образованности. В полном соответствии со своим характером Гитлер избегал чтения, противоречившего его представлениям, видениям и предрассудкам, то есть он читал не для того, чтобы расширить круг знаний, а, по выражению Эриха Фромма, «в новых поисках боеприпасов для своей страсти убеждать других и самого себя… Гитлер не был человеком, который сам добыл себе образование, он был полуобразованным человеком, и той половиной, которой ему не хватало, были знания о том, что такое знания». Характер нарцисса, которому нравилась роль всезнающего и непогрешимого, приводил его к трудностям при беседах с людьми, равными ему или, тем более, превосходившими его, так как при таких беседах мнимое здание его якобы огромных знаний легко могло рухнуть. Единственным исключением являлись архитекторы, с которыми он беседовал охотно — ведь архитектура была единственной областью, которая когда-либо вызывала у него серьезный интерес. Архитектурные вкусы Гитлера, как и его вкусы в других видах искусства, были примитивными и плоскими, что не удивительно при его бесчувственном и примитивном в своей основе характере.

При всех талантах и способностях Гитлера его стремительный взлет был бы все же невозможен без колоссальной пропагандистской работы, выполнившей роль своего рода гидравлического подъемника. Эта пропаганда постоянно убеждала массы в том, что фюреру и каждому немцу ежедневно и ежечасно угрожает опасность со стороны темных сил, принявших обличье евреев, большевиков и плутократического Запада, и что отвратить эту опасность в состоянии единственно решительный, железный фюрер. Фюрер стал идолом, причем не только идолом, «спущенным» свыше, но и идолом, в создании которого сами массы также приняли участие. Восхождение Гитлера к вершинам абсолютной власти было бы немыслимым, если бы в то время значительная часть граждан Германии, а затем и Австрии, не проявила повышенной восприимчивости к его идеологии, которая сводилась к юдофобии, восстановлению немецкой великодержавности и расширению немецкого «жизненного пространства» на восток. В своем интересном аналитическом исследовании Йозеф Штерн совершенно справедливо делает вывод о том, что личность Гитлера и готовность народных масс воспринять те упрощенные, но понятные каждому картинки, которые Гитлер строил в своих демонически-завлекательных речах из немногочисленных плакатных элементов, образовали прочное взаимообогащающее единство. Аналогичный вывод делает и Шпеер, утверждая, что «в том, что Гитлер в конце концов уверился в своих сверхчеловеческих качествах, повинно и его окружение. Даже человеку, обладающему большей скромностью и большим самообладанием, чем Гитлер, грозила бы опасность утратить масштаб самооценки под аккомпанемент несмолкающих гимнов и оваций». По мнению Биниона, «в основе страшной личной власти Гитлера над немцами лежало то, что он сумел привести свою личную ярость, вызванную капитуляцией Германии в 1918 голу, в созвучие с национальной травматической потребностью». В то же время Томас Айх справедливо полагает, что необходимым условием «для возникновения массового гипноза и/или массового показа является наличие массового человека». Такой массовый человек представляет собой «некритичный, подверженный идеологическому влиянию, эмоционально неустойчивый человеческий тип, вырванный индустриализацией из системы традиционных связей и нуждающийся для стабилизации своего Я, в особенности во времена экономических кризисов, в сильном психическом наркотике, которым и снабдил его Гитлер». Поскольку все психоаналитические и глубинно-психологические понятия позволяют построить лишь теоретическую схему характера и в высшей степени своеобразной личности Гитлера, мы приведем ниже слова Андре Франсуа-Понсе, который с 1931 по 1938 годы был послом Франции в Берлине и мог наблюдать Гитлера в процессе непосредственного личного общения Его описание Гитлера отличается яркостью и необычайной способностью психологического проникновения. Отрывок из книги Франсуа-Понсе, опубликованной в 1949 году, мы цитируем по монографии де Боора. Этот отрывок создает перед нами рельефный образ этого жуткого человека, увиденный глазами весьма наблюдательного современника: «Такого человека, как Гитлер, невозможно уложить в простую формулу… Лично я знал три его лица, соответствовавшие трем аспектам его натуры. Первое из них было очень бледным, черты размыты и цвет лица тусклый. Глаза, лишенные выражения, немного навыкате, с мечтательным блеском придавали этому лицу как будто отсутствующее, далекое выражение — непроницаемое лицо, вселяющее беспокойство, подобно лицу медиума или лунатика. Второе его лицо было возбужденным, с яркими красками, страстно-подвижное. Крылья носа вибрировали… глаза извергали молнии, в нем сквозила сила, воля к власти, протест против любого принуждения, ненависть к противнику, циничная удаль, дикая энергия, готовая все смести на своем пути — лицо, отмеченное печатью бури и натиска, лицо одержимого. Третье лицо принадлежало обычному повседневному человеку, наивному, простоватому, неуклюжему, банальному, которого легко рассмешить и который громко смеется и лупит себя при этом по ляжкам — лицо, какое встречается очень часто, лицо без особого выражения, одно из тысяч и тысяч лиц, которые можно увидеть повсюду. Говоря с Гитлером, иногда можно было видеть все три его лица по очереди.

В начале разговора казалось, что он не слушает и не понимает. Он выглядел равнодушно и отстранение. Перед вами как будто был человек, который мог часами оставаться погруженным в странное созерцание, а после полуночи, когда товарищи покидали его, вновь впадал в длительное одинокое раздумье — вождь, которого сотрудники упрекали в нерешительности, слабости и непоследовательности… И тут, совершенно внезапно, как будто некая рука нажала на кнопку, начиналась страстная речь, он говорил повышенным голосом, гневно, нагромождая один аргумент на другой, многословно, будто щелкая бичом, грубым голосом, с раскатистым „р“, с переливами, подобно речи тирольца из отдаленнейших горных долин. Он бесновался и грохотал, как будто говорил перед многотысячной аудиторией. Затем в нем просыпался оратор, великий оратор латинской школы, трибун, говоривший глубоким грудным голосом, свидетельствовавшим об убежденности, который совершенно инстинктивно использует все риторические фигуры и мастерски переключает все регистры красноречия, не знающий себе равных в остроте иронии и насмешки. А для масс это — нечто невиданное и неслыханное, ибо политическое красноречие в Германии в общем и целом и монотонно, и скучно. Если уж Гитлера понесло в доклад или филиппику, то нечего было и думать, чтобы прервать его или возразить ему. Допустивший подобную неосторожность был бы незамедлительно уничтожен взрывом гнева, подобно тому, как были повержены громом Шушниг или Эмиль Гаха, попытавшиеся оказать ему сопротивление. Это могло продолжаться четверть часа, полчаса или три четверти часа. Затем поток вдруг прекращался, казалось, что он иссяк. Можно было подумать, что у него сели аккумуляторы. Он замолкал и расслаблялся. В этот момент можно было высказать возражение, противоречить ему, предложить другую редакцию, поскольку он уже не злился: он колебался, выражал желание обдумать вопрос еще раз и пытался отложить решение. И если в этот момент собеседник мог найти слово, будившее его чувства, или шутку, которая его полностью расслабляла, то с его лба исчезали тяжелые морщины и мрачные черты освещались улыбкой.

Эти смены состояний возбуждения и депрессии, эти кризисы, которым он, по словам его окружения, был подвержен и во время которых самая дикая жажда разрушений переходила в стон раненого животного, побудила психиатров объявить его душевнобольным, страдающим периодическим психозом. Другие усматривают в нем типичного параноика. Очевидно, во всяком случае, что нормальным он не был. Его личность была патологической. Можно назвать его даже безумным, тот тип, который Достоевский назвал „одержимым“. Когда я, следуя учению Тэна, пытаюсь выделить главную черту его характера, его доминирующее качество, то в первую очередь мне приходят на ум высокомерие и честолюбие. Однако здесь представляется более уместным прибегнуть к термину из словаря Ницше: воля к власти… Власть — ее он жаждал для себя, но и для Германии, для него это было одно и то же… С юности он был шовинистом и приверженцем великогерманской идеи. Он собственной плотью ощущал страдания и унижения страны, которую считал своей родиной… Он поклялся отомстить за себя, отомстив за нее… Поскольку в соответствии с его натурой воля к власти должна была быть направлена на войну и завоевания, он попытался превратить государство в государство милитаристское и полицейское, превратить его в диктатуру… Но волю к власти насытить невозможно. Она постоянно перерастает себя, ибо только в действии она находит счастье. Поэтому Гитлер не мог остановиться, когда ему удалось создать третий рейх и разорвать цепи Версальского договора. Он хотел создать в Европе „великую империю“, и если бы ему это удалось, то его руки потянулись бы за Северной и Южной Америкой… Фантазия Гитлера была дикой и романтической. Он подпитывал ее элементами, вычитанными то здесь, то там. Его нельзя назвать необразованным человеком, но это плохо усвоенное образование автодидакта. Он обладал даром сводить вещи к общему знаменателю и упрощать их, что снискало ему горячую благодарность поклонников.

В результате чтения Хьюстона Стьюарда Чемберлена, Ницше, Шпенглера и многих других автором перед его духовным взором возник фантастический образ Германии, призванной возродить Священную римскую империю германской нации… для расы господ, стоящей на здоровой крестьянской основе, ведомой партией, представляющей собой политическую элиту, своего рода рыцарство. После того, как эта раса господ навсегда освободит мир от еврейского яда, в котором, по мнению Гитлера, содержатся все прочие яды — яд демократии и парламентаризма, яд марксизма и коммунизма, яд капитализма и христианства, — она создаст новую положительную религию, по широте и глубине равную христианству. Вот каковы были те бредовые идеи, которым он предавался в ночных мечтаниях… Иногда этот бред облекался в форму вагнеровских гармоний. Он видел себя героем из мира Вагнера — Лоэнгрином, Зигфридом и, в первую очередь, Парсифалем, излечившим раны Амфортаса и вернувшим чудесную силу святому Граалю.

Ошибаются, однако те, кто полагают, что у этого человека, жившего в фантастическом мире, отсутствовало чувство реальности. Он был холодным реалистом и фундаментально расчетливым человеком. Будучи по природе инертным и не способным к регулярному труду, он, тем не менее, всегда был осведомлен обо всем, что происходит в рейхе… Таким образом, он не может быть освобожден от ответственности. Он знал о самых страшных преступлениях и эксцессах, они совершались с его ведома и по его желанию. Воля Гитлера к власти усиливалась опасными свойствами его характера: беспредельным упорством, безграничной отвагой, способностью принимать внезапные и бесповоротные решения, умением быстро схватывать суть проблемы, внутренней интуицией, не раз предупреждавшей его об опасности и спасшей его не от одного заговора… Грубости и жестокости Гитлера сопутствовали хитрость, лицемерие и лживость. Оглядываясь на пройденный путь, приведшей его к власти, не снившейся до него ни одному императору, он пришел к мысли, что провидение хранит его и делает непобедимым. Неверующий, враг христианства, он возомнил себя избранником Всевышнего и все чаще обращался к Нему в своих речах… Он переоценивал свою личность и свою страну и, совершенно не зная заграницы, недооценивал силы своих русских и англосаксонских противников. Он хотел достичь славы Фридриха II и превзойти славу Наполеона. Его абсолютизм и тирания становились все более жестокими. Его именем Гиммлер и гестапо установили в рейхе чудовищный террор… Непросто понять, почему немецкий народ столь долго и столь послушно следовал за этим бесноватым фюрером. Одним лишь страхом перед полицией и концлагерями это объяснить невозможно».

Если на основе приведенного выше блестящего анализа очевидца, а также на основе многочисленных работ психологов, психоаналитиков, специалистов в области глубинной психологии и исторической психиатрии, посвященных чертам характера Гитлера, мы попытаемся построить истинную картину личности Гитлера и его отношений с обществом, то перед нами в первую очередь встанет вопрос, который задает Иоахим К. Фест в начале написанной им биографии Гитлера: «Известная нам история не знает явления, подобного ему. Должны ли мы называть его „великим“?». Действительно, Джон Толанд в своей биографии Гитлера придерживается той позиции, что его значение как движителя истории выше, чем значение Александра Великого или Наполеона. Правда, Уве Банзен в своем предисловии к этой биографии пишет: «Действительно, ни один из правителей нашего времени не стал причиной гибели стольких людей. Тем не менее, для некоторых он продолжал оставаться предметом восхищения и почитания… Для тех немногих, кто до сих пор продолжает оставаться его сторонниками, он является героем, падшим мессией. Для всех остальных этот человек остается „безумным“, военным и политическим авантюристом, убийцей, безвозвратно погрязшим во зле, который достиг всех своих успехов преступными методами».

Доказать или опровергнуть последнее утверждение можно лишь, прибегнув к методам судебно-психиатрической экспертизы. За решение этой задачи взялся Вольфганг де Боор, признанный во всем мире ученыйкриминалист, автор книги «Гитлер: человек, сверхчеловек, недочеловек». В этом исследовании де Боору удалось получить весьма интересные результаты, которые мы в краткой форме изложим в следующей главе.