Заключение

Заключение

Я отдаю себе отчет, что психологическое комментирование архетипа ребенка без подробного документирования — только эскиз. Так как речь идет все же о психологической целине, то мне предстоит в первую очередь наметить возможный объем проблематики, поднятой нашим архетипом, и описать, по крайней мере, его различные аспекты в резюмирующем изложении. Провести четкую границу и дать точные формулировки понятий в этой области положительно невозможно, так как сущность архетипов состоит в их взаимном струящемся проникновении друг в друга. Их можно в каждом случае описать только приблизительно. Их жизненный смысл получается скорее из совокупного изложения, чем из единичного формулирования. Всякая попытка более строгого изложения тотчас же наказуется, потому что она гасит истину непостижимого ядра значения. Ни один архетип не может быть сведен к простой формуле. Он — сосуд, который никогда нельзя ни опустошить, ни наполнить. Он существует в себе только потенциально, и будучи преосуществлен в материале он уже более не то, чем был только что. Он пребывает косным на протяжении тысячелетий и тем не менее всегда жаждет нового толкования. Архетипы — непоколебимые элементы бессознательного, но они постоянно изменяют свой облик.

Почти безнадежно вырвать один-единственный архетип из смысловой ткани души, но именно из-за своей переплетенности они тем не менее образуют интуитивно схватываемое единство. Психология как одна из многих жизненных проявлений души работает с представлениями и понятиями, которые, в свою очередь, опять же выводимы из архетипических структур и которые, в соответствии с этими структурами, только лишь порождают тот или иной абстрактный миф. Психология, следовательно, переводит архаичный язык мифа на современную, если таковая еще не известна, мифологему, которая составляет элемент мифа о "науке". Эта "бесперспективная" деятельность есть живущий и прожитый миф; для людей же соответствующего темперамента она удовлетворительна и даже целебна, поскольку они отделились от основ души из-за невротической диссоциации.

С архетипом ребенка эмпирически мы сталкиваемся в процессах индивидуации, спонтанно или терапевтически запущенных. Первая форма "ребенка" по большей части тотально бессознательна. В этом случае налицо идентификация пациента с его личным инфантилизмом. Затем наступает (под влиянием терапии) более или менее постепенное обособление и объективация "ребенка", и, следовательно, разложение идентичности под воздействием интенсификации образов фантазии (подчас технически поддержанных); при этом все более заметными становятся архаические, т. е. мифологические черты. Последующий ход превращения соответствует героическому мифу. Как правило мотив великих дел отсутствует, но все большую роль играют мифологические угрозы. Чаще всего на этой стадии опять возникает идентичность с аттрактивными невротическими ролями различного происхождения. Эта идентичность зачастую очень устойчива и сомнительна для душевного равновесия. Если удается разложить эту идентичность, то образ героя — из-за редукции сознания до человеческого размера — постепенно может дифференцироваться вплоть до символа Самости.

В практической действительности речь идет, благо это понятно, не столько о чистом знании относительно такого развития, сколько о переживании превращений. Начальное состояние личного инфантилизма демонстрирует образ "покинутого", т. е. "непонятого" и несправедливо обойденного ребенка, который имеет дерзкие притязания. Эпифания героя (вторая идентификация) проявляется в соответствующей инфляции: несоразмерное притязание становится убеждением, будто бы ты есть нечто особенное, или же невыполнимость притязания доказывает собственную неполноценность, что пособничает роли доблестного страдальца (негативная инфляция). Несмотря на полную противоположность, обе формы идентичны, поскольку сознательной грезе о великом соответствует бессознательная, компенсирующая неполноценность, а — сознательной неполноценности — бессознательная греза о великом (никогда не отыскать одного без другого). Если подводные камни второй идентификации счастливо обойдены, то сознательное событие может абсолютно отделиться от бессознательного, а бессознательное событие можно будет объективно наблюдать. Из этого следует возможность спора и разбирательства с бессознательным, и вместе с тем, возможность синтеза сознательных и бессознательных элементов познания и поступка. Из-за этого, в свою очередь, возникает смещение центра личности с Я на Самость (Die Beziehungen zwischen dem Ich und dem Unbewussten.).

В таком психологическом обрамлении чередуются мотивы заброшенности, непреодолимости, гермафродитизма, сущности исхода и конца, — как различные категории переживания и познания.

Юнг К.-Г.