Женщина новеллистка

Женщина новеллистка

Роман бывает, однако, иногда слишком долгой экскурсией для силы женщины. Мужчине, конечно, легче преодолевать затруднения долгого пути; женщина же гораздо лучше подготовлена к тому, чтобы в маленькой поездке находить живописные мотивы там, где мужчина видит только банальный и малозначительный пейзаж. Поэтому в новелле женщины, еще более, чем в романе, находят поле деятельности, на котором мужчинам трудно состязаться с ними. Благодаря малым размерам, требующим меньшей затраты сил, благодаря материалу, который она дает, новелла удивительно хорошо приспособлена к тенденциям, силам, характеру и умственному развитию женщины. Можно сказать, что новелла есть литературная форма, дающая женщине возможность проявить естественную грацию и наблюдательность. Женщины любопытны, ласковы, жалостливы ко всему окружающему, проникаются глубоким интересом ко всему, что видят и слышат, они одарены удивительной чуткостью, которая делает их способными передавать, изображать факты и чувства, подобные тем, которые они испытали сами. Новелла — вещь небольшая, а женщина по природе стремится творить в малом масштабе (что, впрочем, не исключает ни силы, ни художественности выполнения), тогда как мужчина стремится естественным образом творить в больших размерах, массивно и мощно. Так, например, мужчина лучше умеет гармонично расположить растения сада, провести дорожки, рассадить группы деревьев, нежели поставить со вкусом в вазу букет цветов; тогда как женщина почти инстинктивно умеет сделать это в совершенстве и с величайшим вкусом.

Мужчины не любят писать мелочей. Тургенев, может быть, единственный из новеллистов, стоящий много выше своих литературных братьев. Почти все известные мне литераторы, как Стендаль, Бальзак, Золя, Доде, предпочитали роман, т. е. более широкую, более синтетическую форму рассказа. Конечно, все эти писатели были слишком большие художники, чтобы и новеллы их не имели выдающихся достоинств; но новеллы эти можно сравнить с теми легкими и приятными напитками, которые получаются от крепких и сильно консистентных вин.

Один только Тургенев был великим новеллистом, — как и величайшим романистом из всех, которых я знаю. Но многие женщины, как Эллиот, Лефлер, Гладес написали новеллы, которые смело могут стать рядом с повестями Тургенева. Эти новеллы — сжатая, сконденсированная до нескольких страниц форма романа, страниц, на которых с удивительной ясностью, силой и оригинальностью рассказывается и передается множество маленьких драм, тайну которых может знать одна только женщина, и одна лишь она может схватить, передать их тонкие, едва заметные черты. Особенно вне любовных сюжетов, — составляющих главным образом основу мужских новелл, — эти женские новеллы могут поистине служить ценными психологическими документами. Одна только женщина может передать все те тонкие и скрытые в глубине души оттенки чувства, которые ускользают от внимания мужчины, несмотря на всю его наблюдательность, потому что они лежат вне круга его интересов. Только женщина сумеет научить вас искусству работать иголкой и только мужчина может передать вам искусство владеть шпагой, точно так же существует категория чувств и эпизодов жизни, которые может разъяснить только женщина и наоборот, чувства и эпизоды другого порядка, в которых разобраться способен только мужчина.

Я не могу лучше выяснить мою мысль, как приведя следующие примеры: прочтите из новелл Марии Гладес ту, которая называется «Мать». — Такие новеллы может писать только женщина. — Единственная дочь одной матери выходит замуж за молодого вдовца-учителя. Молодые отправились в свадебное путешествие, но должны приехать через два дня. Мать приехала убрать их жилище прежде чем они вернутся. Зять не захотел выехать из прежней квартиры, в которой жил с первой женой. Мать, входя в дом, испытывает чувство ревности, какого-то смутного недоброжелательства к той незнакомой женщине, которая в течение нескольких лет наполняла собою сердце, принадлежащее только ее дочери. По ее настоянию спальня была отделана заново и из нее вынесена была вся прежняя меблировка, которая отныне должна наполнить комнату для приезжих. А пока все эти вещи: постель, платяной шкаф, комод и стол — составлены кое-как в одну комнату. Мать новой жены открывает ящики и сундуки и перебирает вещи, некогда принадлежавшие умершей: в шкафу находит она ее скромный гардероб, в ящике письменного стола портреты, изображающие ее здоровой и веселой, фотографии друзей, письма, связанные в пакетики, письма жениха с теми же объяснениями в любви, которые он писал к ее дочери, записки мужа, написанные второпях, чтобы предупредить ее, что он не придет к завтраку или назначает ей час, когда она может зайти за ним в школу, чтобы вместе отправиться на прогулку… В сердце старой женщины закрадывается какое-то безотчетное чувство жалости к этой молодой женщине, так скоро покинувшей жизнь и так быстро исчезнувшей из любившего ее сердца. И вот ей попадается на глаза записная книжка ее расходов, расходов очень скромных, так как молодые супруги были небогаты, гораздо беднее, чем теперь: серое шерстяное платье, маленькие ширмы, бювар для письма, и только одна нотка прерывает однообразие этих цифр и записи бедных, простых вещей — цветы: фиалки и розы, цветы, цветы — вот единственная роскошь, которую позволяла себе молодая женщина. Как она, должно быть, любила цветы! И старая женщина задумчиво и почти с благоговением и любовью, словно священные реликвии, укладывает опять на место вещи умершей: складывает скромные платья в сундук, связывает и прячет подальше письма и портреты. На следующий день садовник загородного дома привез ей громадную корзину цветов, чтобы украсить жилище молодых к их приезду. В чисто и аккуратно убранных комнатах мать расставляет цветы, где только возможно; на письменный столик дочери белые розы, гвоздики, жасмины от хорошо знакомых ей кустов; — в спальной комнате перед зеркальным шкафом, на туалете, на комоде ставит розовые шпажники с длинными стеблями; стол с холодной закуской, накрытый собственными ее руками, утопает в мире ярких веселых цветов: торжествующе-яркие герани и гвоздики. Цветы на камине, на чайном столике, везде, где только можно поместить их; все вазы и чаши наполнены цветами, и мать с радостью думает, как довольна будет дочка, найдя в новом доме этот привет из сада, где она расла и сама расцвела, как цветок. И все еще остается огромный пук цветов. «Куда это девать?» — спрашивает горничная. Но старая барыня уже знает, что сделать. Прежде, чем приедут ее дети, она уедет — они одни должны вступить в свой дом, должны почувствовать нежную заботу матери, которая все убрала здесь, как бы благословляя их на новую жизнь, но не должны стесняться ее присутствия… Она укладывает свой чемоданчик и, захватив оставшийся пук цветов, приказывает позвать извозчика. Привратница кричит кучеру: «На станцию». Но старая барыня, отъехав немного, говорит ему: «На кладбище». И на могилу бедной умершей мать новой жены несет цветы, которые покойница так любила при жизни.

Вот тот жанр новеллы, который, мне думается, вряд ли доступен мужчине, ибо одна только женская душа способна передать эти нежные переживания, полные доброты и вдумчивости, нежности и сострадания, свойственные только женщине. Как тонко передана таинственная враждебность, испытываемая старушкой, при входе в дом, против молодой женщины, которая в течение нескольких лет занимала место ее дочери: вы так ясно чувствуете желание, чтобы у зятя не было никакого прошлого! Она мечтала для своей дочери о совершенно новой, блестящей новизною обстановке, с новой с иголочки мебелью и светлыми обоями. Но природная доброта, приспособляемость ко всем случаям жизни и жизненный опыт заставляют ее мириться с обстоятельствами: она старается находить красивой старую квартиру и убрать ее как можно параднее, чтобы доставить дочери приятное впечатление. И совершенно самостоятельно, без влияния какого-либо внешнего факта, из глубины ее сострадательного материнского сердца рождается ее искренняя жалость к бедной умершей и уже забытой. В сострадании ее чувствуется также как будто суеверный страх. Призывая все благословения неба на голову своей дочери, она вместе с тем не может не жалеть умершую, не может не упрекнуть неумолимую судьбу за то, что она уже изгнала образ умершей из воспоминания того, кто любил ее. Чудная книга Марии Гладес содержит еще несколько новелл, представляющих собой, но форме и по содержанию — образцы чисто женского литературного искусства.

Гладес, швейцарская уроженка, никогда не была знакома (по крайней мере, судя по сведениям, которые дает о ней ее учитель и друг Род) с шведскою писательницею Лефлер-Кайянелло, писавшею за двадцать лет до нее повести, совершенно тождественные по своему чувству, удивительно тонкой женственности. Их можно бы было принять за сестер. Несмотря на расстояние, на различие рас, они обе писали под импульсом одинаково горящего сердца, полного прелестных и оригинальных, чисто женских эмоций.

Прочтите книжку Шарлотты Лефлер: «Густав получил пасторат». — Это всего тридцать страниц; но они так полны реализма, что врезываются в память, как события и лица, виденные нашими собственными глазами. Это история опустившейся буржуазной семьи: старая, восьмидесятилетняя мать, живущая с тремя дочерьми на общий заработок. Старшей из дочерей уже 60 лет, а младшая приближается к сорока годам, но мать все еще обращается с ним, как с девочками. Старшая, немного хромая, белошвейка неизменно сидит за своей работой в углублении окна — она сознательнее других относится к жизни и хотя никогда не могла мечтать о чем-либо определенном, тем не менее все еще надеется на лучшие времена, когда девушке можно будет жить независимой в жизни полной свободы и любви. Вторая сестра, вышивальщица — сплетница, любопытная и болтушка: настоящий тип старой девы: жалуется на то, что мать не постаралась выдать ее замуж и говорит ей это в лицо. Ведь другие матери интригуют, хитрят, сохраняют отношения, делают знакомства, чтобы пристроить своих дочерей. Младшая еще не потеряла надежду, несмотря на свои сорок лет, и к ней относятся, как к малютке. Она очень занята своей особой и когда выходит из дома (в редких случаях, потому что девочкам не прилично бегать одним по улицам), то это целое событие. Она рисует этикетки на коробки, виньетки для альманахов и картинки на веера, а потому считает себя художницей, одержима манией порядка и имеет претензии на изящество.

Изо всего этого Лефлер извлекает восхитительную картину внутренней жизни, рисуя эти неопытные существа, полные романтических иллюзий, такие пустые, болтливые и вместе с тем восхитительно наивные.

Есть еще в семье член, на котором эти женщины сосредоточили свои надежды: это Густав, брат и сын, который много, много лет надеется получить церковный приход. На каждом конкурсе он остается за флагом, но при каждом новом конкурсе, если не в нем, то в его близких возрождаются надежды. Он уже стар; это несчастный добряк, честный и прямой, но ограниченный неудачник, бестолковый, не имеющий ничего привлекательного, один из тех, о которых можно сказать наверняка, что они никогда ничего не добьются. Но может ли понять это мать, которая смотрит на его глазами любви, и сестры, которые так давно привыкли рассчитывать на его приход. Вот, когда он наконец получит приход, все разом изменится для них: от бедности они перейдут к довольству, будут жить в хорошем доме с садиком. И они уже распределяли комнаты, рассчитывали, что придется купить, обсуждали все подробности, как будто все это должно случится завтра. Два раза в неделю, из дальнего предместья, где он исполняет обязанности помощника пастора, Густав навещает семью. Он приходит в своем старом, изношенном пальто, и каждый раз младшая сестра заводит с ним спор. Густав имеет массу недостатков: он кашляет, плюет на пол, пачкает скатерть, роняет свою понюшку табаку на пол, и сестра не может сдержать своего негодования по поводу его неисправимой неловкости. Вся семья в данную минуту ожидает исхода конкурса. На этот раз они все уверены, что Густав получит приход.

Одна богатая родственница, светская дама, которую они просили похлопотать и которая пришла сказать им, что надежды никакой нет и результат экзаменов самый плачевный, находит четырех женщин в такой полной уверенности в успехе, что не имеет храбрости объявить им правду и уходит, ничего не сказав. Густав является в обычный день к своим и на этот раз также уверен в успехе. Он уходит, обещая прислать официальное извещение, как только получит его завтра. Некоторое время спустя после его ухода мать, приготовившая обед и уже опорожнившая свою тарелку супа, вдруг падает в обморок. Она приходит в себя, но чувствует, что конец ее настал. Однако она спокойна; потому что отныне уверена в счастье своих дочерей; она радуется, что Густав получит приход и возьмет к себе сестер. Речь ее, обращенная к дочерям, маленькая поэма. «Вы должны жить дружно и подчиняться брату, говорит она; а ты, обращается она к младшей дочери, не должна постоянно делать ему выговоры, если он плюет, рассыпает табак или пачкает пол; с мужчинами надо иметь терпение, и у вас теперь нет другой защиты и другого руководства, кроме него». И дав эти разумные и смиренные наставления, прелестные по своим чертам тонкого реализма, показывающим в ней до последней минуты ее заботу о детях, засыпает навеки.

Между тем сын, получив извещение о своей неудаче и не зная, как объявить о ней семье, получает известие о болезненном припадке матери. Он спешит к ней, весь дрожащий от волнения, утирая слезы своим изорванным носовым платком, взволнованный страхом ухудшить состояние матери, принеся ей печальное известие. Но на лестнице, по рыданиям и всхлипываниям сестер, он догадывается, что мать умерла. У изголовья умершей он застает старшую сестру, которая рассказывает ему, что мать умерла спокойно, в полной уверенности в его успехе. Бедный помощник пастора падает на колени перед кроватью и горячо благодарит Бога за то, что он дал матери умереть с этой утешительной мыслью. «То, что она поверила в мою победу, равносильно тому, как если бы я получил приход!»…

Чем ничтожнее и смиреннее жизнь тех личностей, о которых повествует новелла, тем больше благородства в самой новелле, где каждая черточка ярко освещает значение в жизни самых скромных подробностей, которые никогда не бывают банальными и ничтожными для того, кто умеет смотреть на них глазами человеколюбия и разума.

После Лефлер, писавшей двадцать лет назад, по той же линии идет Джордж Эллиот со своими рассказами из жизни духовенства и провинции. Прочтите столь ясную в своем реализме историю доброго, но недалекого пастора, с совершенным отсутствием знания людей, имеющего умную, добрую и работящую жену, которая всегда старается помочь ему, поддержать его и исправить его неловкости и бестактности. Этот совершенно неопытный добряк принимает в свой дом некую графиню, которая в сущности просто женщина легкого поведения, и берет ее под свое покровительство. Он даже считает своим пасторским долгом защищать ее против злых языков и жителей местечка, скандализованных ее присутствием в его доме. И мало-помалу прихожане отходят от его прихода. — Сколько труда стоит бедной жене его удовлетворять требовательную гостью, которая не платит ни копейки, поддержать мужество пастора и справляться со своими шестью детьми. Наконец, она заболевает от переутомления, и служанка, верная помощница ее, которую не удерживает более ее присутствие, высказывает в лицо гостье свое мнение и приводит ее к решению уехать. Слух о болезни бедной пасторши распространяется между соседями, и простодушие пастора открывается и прихожане друг перед другом стараются помочь больной, которая перед смертью так трогает своей неизменной любовью и заботливостью сердца прихожан, что побеждает их недоверие к пастору, и они возвращают ему место, которое уже отняли от него.

Мне кажется, что почти тождественная литературная форма и содержание, которые мы находим у женщин совершенно различных стран и рас на расстоянии многих лет, не случайное совпадение. Нас нисколько не удивляет, что женщины разных национальностей, не имеющие понятия одна о другой, выдумали одни и те же игры, ласки и песенки для забавы и успокоения своих малюток, потому что всюду одинаковые инстинкты и одинаковый опыт дают одни и те же результаты. Точно так же одно и то же глубокое женское чувство заставляет женщин писать на одинаковые темы. И когда женщины следуют стремлению своей природы, перо их заставляет эти темы выливаться из их души без всякого усилия, причем они сами не знают, что создают оригинальное и прелестное своей правдивостью произведение. И поле для их литературной деятельности столь обширно, что может создать славу еще множества женских литературных талантов. Вслед за великими писателями, задающимися широкими целями описания целых эпох, женщины идут, собирая колосья, упавшие с большого воза или оставшиеся посреди поля, не сжатые небрежною рукою жнецов: это история кратких расцветов души, мелких событий жизни, не ускользающих только от их вдумчивого внимания. И если мы всмотримся в собранный ими сноп колосьев, то мы не без удивления заметим, что колосья эти — чистое золото.