СМЕРТЬ-ИНИЦИАЦИЯ И ПОБЕГ

СМЕРТЬ-ИНИЦИАЦИЯ И ПОБЕГ

В самых старых ритуалах инициации у племен, расселившихся от Австралии до Южной Африки, от Огненной Земли до Океании, вплоть до Таити, есть один общий момент — присутствие в драматургии ритуала смерти-инициации.

Новички неофиты должны, для того чтобы перейти в другое качество, пройти через умирание детства.

Символическое отделение от матери представляется в драматической манере. Испытание огнем у аборигенов, вероятно, наиболее архаичная церемония посвящения в мужчины. Новообращенный, которого символически убивают, противостоит мифической силе, знающей тайну, соединяющую небо и землю.

Обрезание — это действие, совершаемое Высшим Духом, которое осуществляется специальными людьми и ритуальными инструментами. Кровь — главный элемент этого священнодействия.

Церемонии сопровождаются мычанием, ревом, который имитирует мужчина: в соответствии с религиозными представлениями первобытных людей — выражение мужской созидательной способности и стихийного темного начала «грома небесного».

В Западной Африке, у племен сереров и уолофов, обрезание делается поздно: от пятнадцати до двадцати лет, поскольку оно связывается с возмужанием.

Этнолог Арнольд ван Женнеп объясняет, почему варьируется возраст обрезания: вопреки всеобщему заблуждению, это не ритуал, а социальный акт, связанный с наступлением периода полового созревания (в соматическом смысле).

Общество всегда различало зрелость психологическую и зрелость социальную.

У мальчиков надрез означает ритуальное превращение неофита в женщину: определенный этап, на котором неофит посредством ритуального действа символически утрачивает на время мужскую способность давать жизнь себе подобным.

Обряды инициации, вероятно, соотносятся с представлением о символической кастрации. Я полагаю, это главное, что мы сегодня должны запомнить из этих этнологических наблюдений.

Коллективные испытания помогают молодым людям преодолеть чувство вины, какого-то нарушения, от которого страдают юные существа, так как переходный период, который подросток пережил один, без поддержки, переживается как нарушение. В этом периоде необходимо присутствие какой-либо опасности, угрозы, которой должно противостоять. Нарушение оборачивается в этом случае инициацией, и страх изнасиловать кого-нибудь или быть изнасилованным (или кастрированным) исчезает.

Индивидуальная реализация подростка не является его инициацией в социальную жизнь, Жизнь группы, как это было в родовых обществах.

Проект не может заменить ритуалы переходного периода. Но возможно, способен облегчить его.

Ритуалы перехода служили общине, которой необходимо было сохранить всех своих членов, они позволяли привлечь в клан молодых, дать им возможность столкнуться с опасностью, находясь в лоне племени, и эти опасности — ритуалы инициации. Страшные. Надо быть необыкновенным, чтобы выдержать их живым. Общество как бы предлагает модель.

В наше время, когда ни семейной, ни социальной модели нет, да и пример отца становится все относительнее, ритуалов инициации не существует, но, может быть, юношеский проект, мечта, и есть в какой-то степени испытание опасностью с известной долей осторожности, то самое, что поможет умереть детству, чтобы его носитель мог перейти на другой уровень зрелости в коллективной жизни.

Первый этап — это возможность заработать немного денег. Это камень преткновения для нынешних молодых. Иметь свое жилище, подругу, возможность завести детей. И это не признак времени, этот идеал вечен.

В фильме «Июльское свидание» небольшая компания приятелей мечтает отправиться в Африку, к пигмеям. «Глава экспедиции» стучится во все двери, чтобы собрать необходимые средства. Дело затягивается. Идут долгие разговоры между членами экспедиции. И в тот день, когда он, торжествуя, объявляет им: «Все готово, можем выступать!» — оказывается, что некоторые уже охладели и очарование давней мечты для них пропало.

Подростка характеризует то, что он фиксируется на длительном проекте, который вынашивает во времени и пространстве, отличном от тех, в которых он жил до сих пор.

Это похоже на бегство, но бегство не преступное, если только родители, в тревоге своей, не расценят его как «трансагрессивное».

Это действительно побег. Побег-уловка отрицательного свойства, знак того, что ребенок достиг фазы отрочества и что он не видит выхода своим импульсам в реальности. Он совершает «побег», замыкаясь в себе самом, или действительно бежит из дома (см. Приложение II).

Хорошее решение — подпитывать мечту подростка, которая вот-вот осуществится.

Наблюдали ли вы и содействовали ли переходному периоду в жизни ваших собственных детей?

«Бегство» моих сыновей никто не подавлял, поскольку у них было достаточно возможностей пуститься в далеко идущие мечтания. Это и объясняет тот факт, что я не заметила трудностей их перехода во взрослое состояние из отрочества. С шестнадцати лет они путешествовали на дальние расстояния. Они были к этому подготовлены. Я уважала их свободу. Очень рано они начали проводить каникулы за границей, каждое лето в другой семье. Жан (Карлос), старший, писал мне письма. Он писал как репортер. Гриша (Грегуар) звонил. Он был лаконичен. На мои вопросы отвечал только «да» или «нет». Я не знала, нравится ли ему за границей, или это угнетает его.

—Ты еще хочешь мне что-нибудь сказать?

—Нет!

Через три дня получаю от него письмо: «Как хорошо мы поговорили с тобой по телефону!» У него в памяти осталось полным-полно интересных сюжетов.

Когда часть пути уже пройдена, система «вопрос-ответ» уже не срабатывает. «Что ты делаешь?» — это не тот вопрос, который нужно задавать ребенку. Лучше спросить: «У тебя есть приятель, который встречается с девочками?» Подразумевается: «Что бы ты мне ни сказал, я никому не скажу, все останется между нами». Прежде всего установите доверие. Это приоритет приоритетов.

Поведение взрослых часто усугубляет трудности подростков.

Должна сказать, что отрочество для моих детей было периодом экспансии. С шестнадцати лет они путешествовали совершенно одни: в Югославию, Турцию. Мой сын Гриша был в Перу. В семнадцать лет — в Южной Африке, в следующем году — на Кубе.

Поведение взрослых часто усугубляет трудности подростков.

Отрочество само подготавливает отделение от родителей еще в латентной фазе — в контролируемом виде. Так, в двенадцать-тринадцать лет они могут предложить в виде крайности отправить их путешествовать, родители согласятся, и они уедут на родительские деньги и при их участии. Они приобретают удивительный опыт, не порывая связующей нити со своей семьей (потребность, возникающая на разных этапах), которая не мешает им отдалиться, все время, впрочем, сообщая о своих делах. В этом один из секретов, как пережить отрочество.

Когда мои сыновья стали уходить из дома по своим делам, между ними и их отцом, который хотел их контролировать, возникло напряжение.

— Ты ушел в таком-то часу. Что ты делал?

Ничего страшного в этом нет, если это говорится раз-другой. Мой муж установил порядок «до полуночи», а Жан пришел позже. И решил уйти из дома. Младший остался, но перестал разговаривать с отцом. Он нашел себе другое прибежище и другое общение.

Молодые люди, которые в 1988 году остаются дома, больше всего ценят семью, верность, любовь, здоровье. Это запоздалые подростки.

Внешний вид молодых не более чем дань моде. Не групповое ли это самоутверждение, манера одеваться, или это самозащита?

Одно связано с другим. Требование быть одинаково одетыми от шести до одиннадцати лет потом, в отрочестве, рождает парадоксальные различия между ними. Именно потому, что они не хотят быть похожими друг на друга внутренне, они носят одинаковую одежду. Они делают вид, что совершенно не интересуются своим внешним видом и мнением своих товарищей, в то время как единственные, от кого они зависят, — это папа с мамой.

На стадии отрочества наблюдается та же са-мая «маскировка»: они мечтают об одежде своего клана, о своем «прикиде» — панки, рокеры, «баба? кул», «нью вейв»... Подлинную непохожесть молодые прячут внутри. Мой сын Жан никогда не обращал внимания на то, что он носит... кроме обуви: ему хотелось иметь остроносые ботинки — тогда такие были в моде. Он носил безвкусные, на мой взгляд, вещи. С подметками плохого качества. Они быстро снашивались. Но остроносые ботинки были для него чем-то вроде фетиша. Меня это удивляло. У мальчиков бывает гомосексуальный период, когда они проявляют преувеличенное внимание к своей одежде.

Наблюдение противоречивого свойства. Значение обуви для разутого поколения... Молодым нравится ходить босиком круглый год.

Современные мальчики придают большее значение обуви, чем девочки. Они покупают чилийскую и бразильскую обувь. У моих детей были деньги на покупку одежды. Они сами ходили в магазины и покупали себе вещи. Однажды Жан попросил меня пойти с ним, чтобы продавщица на него «не давила»: «Ты не будешь на меня давить. А она хочет, чтобы я купил то, что мне не нравится». Он говорил «да», что бы ему ни предлагали.

—Ты со всем соглашаешься.

—Я соглашаюсь, потому что жду, что ты решишь за меня.

Гриша совершенно не интересовался тем, что и как на нем надето. Он мог купить пуловер и прийти домой с разорванным рукавом, даже не помня, за что он зацепился.

—У тебя порван рукав...

—А-а, зато не жарко!

Отрочество — очень подходящее время для того, чтобы научить подростка как можно раньше нести за себя ответственность, не споря с ним.

Не оспаривать — не значит одобрять. В атмосфере взаимного доверия глобальное отрицание есть взаимное право. Не глобальное отрицание личности, нет, речь идет об отказе от общих установок, когда люди уславливаются о сосуществовании при явных разногласиях между собой и делают это при открытых дверях.

Когда молодые хотят покинуть семейную среду и испытывают трудности: им уже восемнадцать — двадцать лет, а взрослые злоупотребляют своей властью, — тогда и рождается этот варварский неологизм «парентэктомия» (семейное хирургическое вмешательство), будто речь идет об ампутации.

Парентэктомия! Хирургический образ выглядит жестоко, но он правильно выражает необходимость «резать по живому», чтобы запоздалый подросток смог наконец освободиться от семейных пут.

Ваше отрочество? Что более всего запомнилось вам о той поре?

Терпение. Я знала, что должна ждать. Я знала, что уйти не могу, у меня не было ни единого су, я даже не могла купить билет на автобус. У меня не было никакой свободы для маневра. И я терпеливо сносила свое положение, имея в виду единственную перспективу — получить возможность жить сама по себе, когда достигну совершеннолетия.

Если у подростка есть какой-нибудь проект, пусть даже долгосрочный, это его спасет. Нужно, чтобы что-то питало его замыслы. Это то, что делает ожидание терпимым, когда ты в чистилище юности, в состоянии бессилия и экономической зависимости. Мать помогла мне понять то, чего именно я хотела, самим фактом своего сопротивления.