КВАРТИРНЫЙ ВОПРОС
КВАРТИРНЫЙ ВОПРОС
Само выражение «квартирный вопрос» стало популярным после выхода великого булгаковского романа. Но сам-то квартирный вопрос был проклятием русского горожанина испокон веков. Редкий роман XIX века обходится без описания жалких меблированных комнат и доходных домов, жилищ бедняков и мелкого люда. Теснота там была ужасная, про антисанитарию и говорить нечего, клопы и тараканы являлись постоянными спутниками жизни. Было множество и просто бездомных бродяг, ночевавших где-нибудь на свалке или вблизи речных причалов: так легче утром найти себе работу грузчика или бурлака. Впрочем, просто вспомните «На дне» Горького, и картина станет наглядной.
После революции 1917 года квартиры и дома богачей поступили в распоряжение бедноты, но ситуация стала много хуже, потому что в города хлынули голодные, разорённые крестьяне, и жилья опять стало катастрофически не хватать. Появилось понятие коммунальной квартиры, когда там, где недавно комфортно проживал какой-нибудь врач с женой и двумя детьми, поселилось несколько шумных семей с множеством ребятишек. Просторные комнаты спешно делились фанерными перегородками на крошечные комнатушки, а иногда одну семью от другой отделяли одеяла или простыни, повешенные на верёвки. Популярна была так называемая коридорная система, типа дешёвой гостиницы. Помните Высоцкого: «На тридцать восемь комнаток всего одна уборная»?
Драмы, которые разворачивались в этих коммуналках, иногда носили даже трагический характер. Перечитайте главу о Вороньей слободке у Ильфа и Петрова или рассказы Зощенко, там всё описано в комическом ключе, но на деле обитателям пресловутых «слободок» было не до смеха.
Правда, делались попытки выдавать это кошмарное жильё за коммунистическое «завтра». Мол, вот придёт (уже недалёкое) время, когда мы все станем сознательными, будем уважать друг друга, полюбим своих соседей, и в каждой квартире настанет «мир и в человецех благоволение», как выразились бы священники, если бы они к этому времени ещё оставались.
Помню чьи-то стихи, в которых рассказывалось, как жильцы коммуналки совместно решали все свои проблемы. Стихи кончались так:
Не во всём ещё мы идеальны,
Трудно быть абсолютно новым,
Но квартира у нас коммунальна
В полном смысле этого слова!
Прекрасный пример выдавания желаемого за действительное. На деле нередко жильцы, вынужденные пользоваться общей кухней, общей ванной и общим туалетом, буквально ненавидели друг друга, писали на соседей жалобы и доносы. Каждый мечтал отделаться от соседа, получить его комнату. Именно это имел в виду булгаковский Воланд, когда сказал, что москвичей испортил квартирный вопрос: в жажде обрести более просторное жильё пробуждались самые низменные стороны человеческой души.
Старики ещё помнят входные двери коммуналок, на звонке которых было написано что-нибудь вроде: «Ивановы — один звонок, Петровы — два длинных и один короткий, Сидоровы — три коротких звонка» и т.д. Да и внутри у каждого был свой выключатель в ванной комнате (если такая была), в туалете и на кухне: с какой стати я буду переплачивать за электричество, если хожу в туалет реже, чем Марья Ивановна?!
А получить комнату можно было только при помощи государства. О, это мощное оружие в руках советской власти! Хочу — даю, хочу — отбираю. Надо ли говорить, что тоталитарный режим вовсю использовал такое преимущество. Ведь угроза лишить человека жилья совершенно зажимала ему рот. Человек был «прописан», то есть зарегистрирован, по такому-то адресу, его легко в случае необходимости найти, а если надо, то и лишить прописки — самое страшное, если не считать ареста.
Неугодного человека можно было запросто выселить из города в двадцать четыре часа, а угодного, наоборот, так же быстро поселить на освободившуюся площадь. Вся жилплощадь принадлежала государству, и максимум, что можно было сделать, это поменять свою комнату на чью-нибудь.
Если вы хотели получить «жилплощадь» (отвратительное казённое слово), вам следовало «встать в очередь». Поскольку новое жильё почти не строилось, такая очередь могла длиться годами и даже десятилетиями вдруг кто-нибудь умрёт, и вы получите его «квадратные метры».
Впрочем, как сказано в знаменитой повести Дж. Оруэлла «Скотный двор», «все животные равны, но некоторые равнее». Партийные функционеры и приближённые к ним получали большие, комфортабельные квартиры в новых домах, хорошо заметных в городах своей вычурной архитектурой, немного напоминавшей классицизм XIX века, но гораздо менее гармоничной. Простым россиянам при взгляде на эти помпезные дворцы оставалось только завистливо вздыхать.
Достоинства такой системы состояли в том, что жильё было почти даровым, квартплата измерялась несколькими рублями. С другой стороны, ведь это означало, что и ремонтировать такие квартиры было не на что.
Нужда в жилье была такая дикая, что люди держались за крышу над головой любой ценой. О том, чтобы куда-то переехать — например, в поисках лучшей работы, — и помыслить было страшно: а жить там я буду где?
Но вот пришли иные времена, в городах России появились первые «спальные районы», которые поначалу все назывались Черёмушками, потому что новое строительство началось в московском районе с этим названием. Это были большие территории, сплошь застроенные безликими стандартными коробками. Их насмешливо прозывали «стиль баракко» или «тара для жилья». Существуют они во множестве и сегодня. Крошечные неудобные квартиры, прозванные по имени тогдашних генсеков хрущёвками и брежневками. Полагаю, что многие из читателей этих строк и сейчас в них живут.
Про такие квартиры ходила шутка: якобы у нас в целях экономии места изобретён усовершенствованный ночной горшок — ручкой внутрь…
Однако шутки шутками, но по сравнению с коммуналками это были райские хоромы. Правда, и тут кое-где в одну квартиру вселяли две семьи, хотя большинство всё-таки наслаждалось блаженным одиночеством.
И вот тут возникла новая проблема. Русский коллективизм требовал контактов, а контакты резко сократились. Нет, разумеется, назад в коммуналки никому не хотелось, но люди внезапно обнаружили, что не с кем поговорить по душам. Тем более что нарушились старые связи: вчерашних соседей расселили по разным концам города, а рядом на площадке теперь живут какие-то мрачные незнакомцы. Ещё вчера вы могли в любое время суток забежать к соседу, если у вас кончились спички или возникла острая нужда опохмелиться, а сейчас вы даже не знаете, как зовут людей за стеной.
Немыслимая раньше картина: одинокий старик может умереть и месяцы или даже годы лежать в своей постели, превратившись в мумию, а соседи будут думать, что он, наверное, куда-нибудь уехал.
Бабушки нашли выход, устроившись на скамейках перед входом в подъезд, но для остальных это и сегодня непросто.
Сегодня квартирный вопрос решается совсем не так, как при советской власти, когда частное жильё возможно было разве что в виде деревенской избы. Теперь квартиру можно запросто взять и купить. Конечно, если у вас в карманах завалялось несколько миллионов…
Если же это миллионы не рублей, а долларов, вы можете себе построить даже особняк в несколько этажей. Только если учесть, что вокруг живут люди в хрущёвках, безопасности ради вам придётся поставить вокруг высокий забор и завести злую собаку или нанять охрану: мало ли что!
Поэтому богатые русские предпочитают ставить свои виллы рядышком, чтобы забор и охрана были общие. Так они отделяют себя от простых граждан. Думают ли они при этом, что такое классовое и имущественное разделение до добра не доведёт? Отдают ли себе отчёт, что у нас сегодня разница между доходами богачей и бедняков много больше, чем в Америке? Вряд ли.
А вот ещё одна проблема, имеющая отношение к английской пословице «Мой дом — моя крепость». Ответьте на вопрос: где кончается ваш дом? Где стены вашей крепости? Вот вы вышли на лестничную площадку — это ещё ваш дом или уже нет? Дома вы не бросите на пол окурок, а на площадке? А в лифте? А двор вашего дома — это ещё двор внутри стен вашей крепости или уже поле за крепостными воротами?
К сожалению, сплошь и рядом русский дом кончается, когда мы закрываем входную дверь нашей квартиры. Подъезд — это уже не наша территория, она общая, а значит, ничья, а значит, и не моя, значит, я не обязан донести окурок до урны, могу оставить пакет с отбросами на полпути к мусорному контейнеру, могу вытрясти на улицу, прямо на головы идущих внизу людей, пепельницу.
А вы замечали, как люди на автобусной остановке, видя приближающийся транспорт, избавляются от окурка? Они не просто не замечают урну, они собственный окурок игнорируют, не бросая его в сторону, а роняя под ноги. Так же пускают они в свободный полёт и обёртку от мороженого, пустой пакет из-под чипсов и т.д. Пусть это всё дворник убирает, ему за это деньги платят. А пока дворник соберётся, пусть всё это валяется на улице.
Почему? Потому что улица — это не мой дом, не моя крепость. Чистота, конечно, залог здоровья, но следят за чистотой пусть другие.
Но вернёмся в русскую квартиру, сперва в городскую. Как выглядела главная комната, «зала», в городском доме более или менее состоятельной семьи где-нибудь в XIX или начале XX века? Посреди комнаты стоял большой круглый стол, над которым висела керосиновая лампа под абажуром, позже электрическая люстра. Вокруг стола по вечерам собиралась вся семья: кто-то вязал, кто-то читал, кто-то негромко разговаривал. Остальная мебель стояла по стенам. В доме побогаче были кабинет хозяина, может быть, комнатка хозяйки, детская. Могла быть и отдельная спальня.
Сегодня всё это выглядит иначе. Мы живём куда теснее, поэтому спальня — это нередко непозволительная роскошь, лучше всего завести затейливое приспособление, которое днём диван, а ночью — кровать. Шкафов много тоже некуда ставить, предпочтительно занимающее всю стену огромное сооружение, объединяющее книжный, посудный и платяной шкафы, полку для телевизора и даже место для безделушек. Середина комнаты пуста. Стол утратил своё символическое значение объединения всей семьи, теперь это главным образом место для трапезы, а трапеза в будние дни происходит на кухне.
Очень часто над диваном висит ковёр, что удивляет западных европейцев, привыкших, что место ковра — на полу. Они не учитывают, что многое в нашем быту заимствовано с Востока, а там ковры на стенах — признак богатства и престижности жилья. Сейчас, когда ковры чаще машинного производства и вытканы из синтетических материалов, они ценятся куда меньше, чем старинные ковры ручной работы, которые класть на пол, справедливо полагают русские, просто кощунство.
Кухня в хрущёвке крошечная, что, помимо неудобства, имеет и одно преимущество: из любого её угла можно, не вставая, дотянуться до любого нужного предмета.
Туалеты у нас строятся в расчёте на очень стройную фигуру, для полных людей — лишнее основание подумать, не переходить ли на диету.
Огромную роль в жизни обычной русской семьи играет телевизор. Кое-где он вообще не выключается, даже если в данный момент никто у него не сидит. Это такой фон, на котором происходят все остальные события. Радио почти вышло из моды, оно может и вовсе отсутствовать. Радио, но не телевизор, который все бранят, но без которого русский быт уже почти невозможен.
Поскольку большая часть телепрограмм рассчитана на невысокий интеллект, а остальные — это надоевшая политика и пропаганда, вспоминается американская карикатура, которая вполне годится и для описания нашей действительности. Супруги вышли из гостей на лестничную площадку и, по-видимому, продолжают ранее начатый спор. Муж восклицает:
— Да, у Джоунзов нет телевизора, но это ещё не означает, что они интеллигентные люди!..
Сельский дом, в отличие от городской квартиры, практически не меняется веками. И за это время у него выработалась почти идеальная структура, восхищающая своей целесообразностью. В нём есть одна большая светлая и чистая комната, сохранившая старинное название «зала», есть комнатки поменьше, есть русская печь — огромное универсальное сооружение, которое обогревает, кормит, служит спальным местом и даже кое-где баней. В русской избе имеется холодная половина для хранения продуктов и инвентаря, а к дому примыкает хлев, в который зимой можно пройти, не выходя на улицу. Окна в избе обычно маленькие, да вдобавок подоконники уставлены цветочными горшками: не хочется выпускать тепло, да и зачем крестьянину свет дома, если большую часть суток он проводит на открытом воздухе? А чтобы окна не казались такими уж маленькими, они украшаются изумительной красоты резными наличниками. Причём в каждом регионе рисунок наличников — свой, местный.
Сейчас на селе всё больше кирпичных, казённого вида домов, скучных, невыразительных, хотя, возможно, и более комфортабельных. Теряется такая важная часть русской народной культуры.