Глава 1 Взрослеющая личность

Глава 1

Взрослеющая личность

Это было сразу после Второй мировой войны, когда я учился в пятом классе. Наш учитель принес в школу стеклянные оптические призмы, которые служили заготовками для перископов подводных лодок. Перед занятиями и после них мы забавлялись тем, что наклоняли эти призмы, направляя на стены и друг на друга лучики света. Мы были очарованы тем, как устроен мир, и каждый из нас пытался увидеть его сквозь различные грани призмы. Мне было интересно: дети, которые постоянно носят очки, просто видят мир лучше, или же они видят совсем другой мир? Узнав о том, что стекла очков, которые мы носим, тоже преломляют свет, я стал размышлять над тем, может ли наблюдаемая нами реальность полностью зависеть от очков, через которые мы смотрим.

Иногда очень полезно вспомнить впечатления своей юности и признать, что любая реальность в определенной мере формируется очками, через которые мы на нее смотрим. Родившись на свет, мы сразу становимся обладателями множества очков: генетическая наследственность, пол, особенности культуры и разнообразие нашего семейного окружения – все эти факторы формируют наше ощущение реальности. Спустя какое-то время, оглядываясь назад, приходится признать, что наше видение реальности не соответствовало истинной природе вещей: мы видели реальность сквозь эти очки.

Иногда психотерапевты составляют генограмму, представляющую собой эмоциональную родословную. История семьи, разросшейся за несколько поколений, позволяет раскрыть периодически повторяющиеся мотивы. Хотя генетическая предрасположенность безусловно играет определенную роль, становится ясно, что семья передает из поколения в поколение также и свое представление о жизни. Очки переходят от родителей к детям и так далее, и вместе с ними передается и особый взгляд на мир, и все, что из него следует. И глядя на окружающий мир через унаследованные нами очки, мы упускаем из виду некоторые его важные аспекты.

Возможно, первый шаг к осознанию значимости «перевала в середине пути» – это признание ограниченности этих очков, обладателями которых мы стали, родившись в определенной семье и в определенном культурном окружении. Именно благодаря им мы совершаем свой выбор и ощущаем на себе его последствия. Если бы мы родились в другом месте и в другое время, у других родителей, которые бы придерживались иных ценностей, у нас были бы совершенно иные очки. А те, которые достались нам, формируют условия нашей жизни; они определяют не то, кто мы такие, а то, каким образом мы смотрим на мир и совершаем свой выбор. Каждое поколение имеет склонность к антропоцентризму, стремясь доказать, что именно его видение мира является самым объективным. Следовательно, мы тоже не являемся исключением, веря в то, что наше видение является единственно возможным, единственно правильным, и мы очень редко допускаем мысль об обусловленности своего восприятия другими факторами.

Даже в самое счастливое время, время детства, может существовать ощущение опасности. Находясь в утробе матери, мы связаны с сердцебиением космоса. Отделение от матери происходит очень болезненно. Внезапно нас насильно выбрасывают в мир ослепляющего света, оглушающих звуков, земного тяготения и отчуждения – так начинается изгнание. Даже религия (от латинского слова religio, «связь между человеком и богами», или religare, «воссоединение») может рассматриваться как отражение поиска утерянных связей с космосом. Для многих такое лишение благодати и вступление в мир голода и насилия – а именно таково первое восприятие окружающего мира – оказывает огромное влияние на ощущение своего Я. Чтобы защититься от боли, люди уже в детском возрасте стараются не давать выхода своим аффективным, когнитивным и чувственным способностям. Потом у них развиваются социопатия и расстройства личности. Именно такими людьми наполнены наши тюрьмы; они толпами ходят по нашим улицам.

Грустно, но эти опустошенные люди имеют незначительный потенциал для изменений и личностного роста; их пугает необходимость открыть себя миру, полному мучительных страданий, через которые обязательно надо пройти, чтобы сформировать свою собственную личность. Многих жизнь превращает в настоящих невротиков, психика которых расщепляется между внутренней природой ребенка и миром социальных взаимоотношений. Мы даже можем предположить, что неисследованная личность взрослого человека представляет собой совокупность установок, стилей поведения и психических рефлексов, возникших вследствие детской травмы, основная цель которых заключается в том, чтобы как-то снизить уровень стресса и тревоги, испытываемых органической детской памятью, хранящейся у нас внутри. Органическая память, которую мы можем назвать внутренним ребенком, а также наши разнообразные неврозы есть не что иное, как стратегии, которые бессознательно развиваются для защиты этого внутреннего ребенка. (Здесь слово «невроз» используется не в клиническом смысле, а как обобщающий термин для расщепления между нашей естественной природой и процессом нашего окультуривания.)

Природу детской травмы можно вчерне описать двумя основными категориями: 1) переживание пренебрежения или отвержения; 2) переживание эмоционального подавления внешним миром.

Личность, которую мы можем назвать взрослеющей, представляет собой совокупность стратегий, выбранных ребенком с хрупкой психикой, чтобы с их помощью противостоять экзистенциальному страху. Эта совокупность стилей поведения и установок обычно формируется у ребенка в возрасте до пяти лет и принимает вид самых разных стратегий поведения, имеющих один общий мотив – самозащиту.

Хотя внешние силы, например, война, нищета или какие-то личные невзгоды, играют огромную роль в ощущении ребенком своего Я и окружающего его мира, самое сильное влияние на нашу жизнь оказывают детско-родительские отношения. Изучая проявление когнитивных процессов в так называемых примитивных культурах, антропологи обратили внимание на их сходство с формами мышления современных детей. Для примитивных культур характерно «анимистическое» и магическое мышление.

Для свойственного этим культурам недифференцированного мышления, как и для детского мышления, характерно, что мир наполнен душой; кажется, что внутренняя и внешняя энергия принадлежат одной реальности. Это и есть анимистическое мышление. К тому же представители этих культур (как, впрочем, и дети) полагают, что внутренняя реальность влияет на внешний мир, а внешняя – на внутренний. Это магическое мышление. Подобно дикарям, которые ограничиваются лишь изучением своей пещеры или тропического леса, ребенок старается познать реальность, прежде всего, для того, чтобы как можно лучше к ней адаптироваться и тем самым повысить вероятность своего выживания в будущем. (В известном платоновском мифе о пещере предел человеческого познания описывается в аллегорической форме – люди, заключенные в темницу, судят о жизни лишь по теням, отбрасываемым на стены, к которым они прикованы.) Таким образом, выводы ребенка относительно устройства внешнего мира основаны на очень узком спектре наблюдений и неизбежно являются неполными и предвзятыми. Ребенок не может сказать: «У моих родителей есть проблемы, которые оказали на меня огромное влияние». Он может лишь почувствовать, что жизнь для него тревожна, а мир небезопасен.

Пытаясь прочувствовать среду, окружающую детско-родительские отношения, ребенок интерпретирует свое ощущение тремя разными способами.

1. Ребенок феноменологически интерпретирует тактильную и эмоциональную связь или ее отсутствие как базовое представление о жизни. Является ли она предсказуемой и успокаивающей, или же неопределенной, болезненной и вызывающей тревогу? Это первичное восприятие жизни, формирующее у ребенка базовое доверие.

1. Ребенок интериоризирует особенности родительского поведения как базовое представление о своем Я. Так как ребенок время от времени перенимает ощущение или восприятие внутреннего мира родителя, родительская депрессия, гнев или тревожность могут интерпретироваться как актуальное состояние самого ребенка. Тогда малыш делает следующий вывод: «Я такой, каким меня видят, или такой, каким меня считают». (Тридцатисемилетний мужчина спросил умирающего отца: «Почему мы с тобой всегда были так далеки друг от друга?» В ответ он услышал от отца такое признание: «Помнишь, когда тебе было десять лет, ты уронил в туалет свою игрушку – знаешь ли ты, чего мне стоило вытащить ее оттуда?» Дальше последовал еще целый перечень подобных событий. Сын вышел из больницы свободным человеком. До этого он всегда считал себя недостойным отцовской любви. А отец, проявив свои истинные мелочные чувства, дал сыну свободу, необходимую ему для обретения нового образа своего Я.)

2. Ребенок наблюдает, каким образом взрослые сражаются с жизнью, и интериоризирует не только их поведение, но и их установки по отношению к самому себе и к окружающему миру. Таким образом у него возникает представление о приемлемых для него способах поведения по отношению к окружающему миру. (Одна женщина, ощущавшая на себе нескончаемую материнскую тревогу, рассказывала, что пока она не пошла в колледж, она никогда не задавала себе вопрос, почему мать так деспотична по отношению к ней и почему она все время ожидает худшего. Сначала эта женщина полагала, что другие студенты просто не знали о том, что в жизни все так плохо. Но на втором курсе она стала подозревать, что попала в плен материнской тревоги и что могла бы попробовать более спокойно воспринимать себя и окружающий мир.)

Ясно, что выводы, к которым приходит ребенок в отношении своего Я и окружающего его мира, основаны на очень ограниченном опыте наблюдения за специфическими родительскими реакциями на конкретные проблемы. Его индивидуальное мироощущение чрезвычайно перегружено магическим мышлением: «все, что я ощущаю, связано со мной и имеет ко мне прямое отношение». Окончательные выводы также страдают чрезмерными обобщениями, ибо неизвестное можно оценить только исходя из того, что известно на данный момент. На основе столь искаженного исходного взгляда, слишком узкого и основанного на множестве предрассудков, у человека формируются система восприятия, стиль поведения и характерные реакции. Вооружившись всем этим арсеналом, он продолжает свой жизненный путь, обладая крайне односторонним и ограниченным взглядом на мир.

Индивидуальный характер этого неадекватного самоощущения, и стратегии, с самого раннего возраста стремящиеся определить черты личности, изменяются в соответствии с природой детских переживаний. Из каждой разновидности травмы, вызванной отвержением или эмоциональным подавлением, развивается комплекс поведенческих стилей в виде бессознательных рефлекторных реакций[3].

Когда ребенок эмоционально подавлен, он постоянно ощущает величие Другого, проникающего через хрупкие границы детского Я. Не обладая достаточными ресурсами и волей, чтобы выбрать другие условия жизни, и даже способностью объективировать суть проблемы, рассмотрев ее с точки зрения Другого, не имея достаточно возможностей для сравнения собственных ощущений, ребенок демонстрирует защитные реакции, становясь сверхчувствительным к воздействию своего окружения, и «выбирает» пассивность, созависимость или навязчивое поведение, чтобы защитить свою хрупкую психическую структуру. Он учится самым разным формам приспособления, так как его Я ощущает относительную беспомощность перед воздействием внешнего мира, которое он ощущает как внутреннее эмоциональное подавление. Так, мужчина, отыгрывающий постоянные притязания матери, требующей, чтобы он превзошел достижения своего отца и добился настоящего «успеха», становится высококлассным профессионалом, сохраняя при этом привычку впустую тратить деньги. В конечном счете он приходит к финансовому краху и эмоциональному истощению. Его взрослая жизнь, которая со стороны казалась следствием сознательного выбора свободной личности, по существу, оказалась вынужденным согласием с избыточным и эмоционально подавляющим прессингом со стороны Другого, сочетающимся с бессознательным мятежом, проявляющимся в стремлении к поражению в форме пассивно-агрессивного протеста.

Столкнувшись с отвержением – то есть с недостаточным проявлением заботы и внимания, – ребенок может «выбрать» стратегии зависимости и/или провести свою жизнь в бессознательном поиске «лучшего» Другого. Так, женщина, испытавшая в детстве родительское отвержение, позже старалась привязать к себе многих мужчин – одного любовника за другим, – но все ее связи заканчивались фрустрацией и крахом ее иллюзий. Ее потребность в эмоциональной поддержке в какой-то степени отпугивала мужчин, и в то же время она бессознательно выбирала мужчин, которые проявляли по отношению к ней эмоциональную холодность. Ее отец никогда не был ей эмоционально близок, поэтому ее жизнь постепенно и рефлекторно формировалась на основе ее двойственного саморазрушающего ощущения себя как «человека, в чем-то обделенного, а следовательно – заслуживающего лишь того, что она имеет», и тщетной надежды на то, что очередной мужчина сможет исцелить ее внутреннюю травму детско-родительских отношений.

Такие травмы и разные бессознательные реакции, усвоенные внутренним ребенком, становятся чрезвычайно сильными психическими детерминантами поведения взрослого человека. Этот ребенок не может воплотиться в свободной личности. Из-за существующих детских травм личностный выбор взрослого человека низводится на уровень рефлекторных реакций на переживания и травмы раннего детства.

Согласно юнгианской модели, в любой такой рефлекторной, эмоционально заряженной реакции просматривается связь с природой личностного комплекса. Сам по себе комплекс нейтрален, хотя он содержит эмоциональный заряд, связанный с ощущаемым и интериоризированным образом. Чем больше сила первичного ощущения и чем дольше оно длится, тем большее влияние оказывает комплекс на жизнь человека. Появление комплексов неизбежно, так как каждый из нас обладает своей индивидуальной историей. Проблема заключается не в том, что у нас есть комплексы, а в том, что комплексы обладают властью над нами. Некоторые из них оказываются полезными для защиты человеческого организма, зато другие влияют на выбор человека и даже могут довлеть над ним на протяжении всей его жизни.

Комплексы всегда более или менее неосознанны; они эмоционально заряжены и действуют автономно. Хотя обычно они активизируются благодаря реальному внешнему событию, психика функционирует по аналогии, задавая себе вопрос: «Когда нечто подобное случалось со мной раньше?» Стимул, который сегодня является чрезвычайно сильным, может лишь отдаленно напоминать то, что случилось в далеком прошлом. Но если ситуация оказывается эмоционально близкой к тому, что произошло ранее, включается реакция, обусловленная тем прошлым событием. Лишь очень немногие из нас лишены эмоционально заряженных реакций в таких сферах, как секс, деньги и власть, ибо такие реакции, как правило, связаны с глубокими переживаниями в прошлой жизни.

Наибольшее влияние оказывают на нас материнский и отцовский комплексы, которые интериоризировали переживания, связанные с нашими отношениями с родителями. Эти два человека – отец и мать – являются для нас самыми важными. Именно они «построили корабль и спустили его на воду». Мы были их замыслом, их стратегическим поступком, и благодаря их решению нам пришлось столкнуться с этой жизнью. Так, например, мачо-герои Хемингуэя, кроме всего прочего, были воплощением гиперкомпенсации страха перед женщинами у мальчика, выросшего в местечке Дубовый парк в штате Иллинойс. Этот страх появился у него в отношениях с матерью, которой очень хотелось, чтобы у нее родилась дочь, и которая оставалась эмоционально притягательной и навязчиво-требовательной даже тогда, когда он уже стал взрослым. Франц Кафка был настолько подавлен своим властным отцом, что вселенная казалась ему могучей, далекой и безразличной. Это не значит, что произведения искусства, созданные этими и другими художниками, нельзя назвать великими – они определенно являются таковыми, – но форма и личные мотивы творчества авторов заключались в проработке, компенсации и, по возможности, преодолении первичных родительских комплексов.

Итак, все мы живем бессознательными рефлексами, связанными с нашим прошлым. Даже в раннем детстве постоянно растет расщепление между нашей внутренней природой и социализированным Я. Два века назад это отметил Вордсворт в «Оде на близость бессмертия»:

Небеса лежат подле нас в нашем детстве!

Тени тюремного дома постепенно закрываются

Перед растущим мальчиком…

И человек, постоянно чувствуя свою смерть,

Попадает прямо на дневной свет[4].

Вордсворту процесс социализации представляется постепенным расставанием человека с естественным для него ощущением своего Я, которое сопутствует появлению на свет каждого из нас. В пьесе Юджина О’Нила «Путешествие в ночь длиною в день» мать (персонаж пьесы) считает это обстоятельство еще более трагичным:

«Никто из нас ничего не может сделать с тем, что преподносит нам жизнь. Все события происходят раньше, чем мы их осознаем. Как только они происходят, они могут заставить вас поступить как-то иначе, и так будет продолжаться д тех пор, пока не произойдет нечто между тобой и тем, кем бы ты хотел быть, и ты навсегда потеряешь свое истинное Я»[5].

Древние греки ощущали это расщепление двадцать пять веков назад. Их трагические персонажи не были злыми, хотя иногда они могли совершать зло. Это были личности, ограниченные незнанием самих себя. Hamartia (слово, которое иногда переводится как «уязвленное или искаженное видение», однако я предпочитаю другой перевод: «больное воображение». – Д.Х.) – это очки, глядя через которые, они совершали свой выбор. Когда выбор сделан, его последствия определяются совокупностью наших бессознательных сил и рефлекторных реакций. Трагическое ощущение жизни, которое декларируется во всех этих жестоких драмах, предполагает, что все мы – главные герои в собственной драме – можем пережить трагедию. Нас может привести к ней какая-та неведомая сила. Освобождающая мощь греческой трагедии заключается в том, что через страдания герой приходит к мудрости, то есть к обновленным отношениям между внутренней правдой (характером) и внешней правдой (богами или судьбой). Наша жизнь трагична лишь в той степени, в которой мы продолжаем оставаться бессознательными в отношении роли автономных комплексов и возрастающих расхождений между нашей природой и нашим выбором.

Ощущение кризиса среднего возраста вызывает, прежде всего боль, обусловленная этим расщеплением. Расхождение между внутренним ощущением Я и социализированной личностью становится столь разительным, что уже не хватает сил, чтобы подавлять или хотя бы сдерживать страдания. Происходит то, что психологи называют декомпенсацией. Человек продолжает действовать, исходя из прежних установок и стратегий, которые к настоящему времени уже утратили свою эффективность. Фактически создается полная свобода для появления симптомов кризиса среднего возраста, ибо эти симптомы представляют собой не только инстинктивную основу Я, скрытую под социализированной личностью, но и мощный толчок к обновлению.

Переход через Перевал в середине пути происходит в страшной борьбе между социализированной личностью и требованиями, которые предъявляет самость. Человек, испытывающий такое переживание, часто впадает в панику и говорит: «Я больше не знаю, кто я». И действительно: человеку, который когда-то был, должен прийти на смену человек, который будет. Первый должен умереть. Поэтому нет ничего удивительного в том, что тревога достигает предельных величин. Человек психологически приговорен к тому, чтобы его старое Я умерло и на смену ему появилось новое.

Такого рода смерть и возрождение – не конечный пункт странствия, а всего лишь переход. Необходимо преодолеть Перевал в середине пути, чтобы достичь своего максимального потенциала и в зрелом возрасте обрести жизненную силу и мудрость. Поэтому Перевал в середине пути – это совокупность исходящих изнутри требований к поступательному движению от взрослеющей личности к истинной взрослости, от ложного Я – к подлинной зрелости.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.