Глава VII Несколько замечаний о первичном конфликте между потребностью и внешним миром

Глава VII

Несколько замечаний о первичном конфликте между потребностью и внешним миром

Чтобы оценить теоретическое значение изложенного, необходимо начать издалека и представить некоторые соображения, касающиеся теории влечений в целом. Клинический опыт предоставил достаточно возможностей подтвердить основную гипотезу Фрейда о принципиальном дуализме психического аппарата, но вместе с тем также устранить некоторые имеющиеся в ней противоречия. Было бы невозможно в этих клинических рамках изложить проблематику отношений между влечением и внешним миром столь подробно, как того заслуживает вопрос. Однако предварительно необходимо кое-что высказать по этому поводу, чтобы, с одной стороны, дать изложению этой работы теоретическое заключение, а с другой стороны, создать противовес чрезмерной биологизации аналитической психологии.

Во фрейдовской теории влечений имеется ряд положений о парах противоположных влечений, как и вообще о действующих друг против друга тенденциях в психическом аппарате. Этим постоянным противопоставлением психических тенденций, которые, хотя и противоположны, тем не менее проникают друг в друга, Фрейд впервые, пусть даже и бессознательно, заложил основы будущей диалектико-материалистической психологии[57]. Первоначально влечениям к самосохранению (голоду) противопоставлялись сексуальные влечения (любовь). Позднее влечением, противоположным сексуальности, стало деструктивное влечение, или влечение к смерти. Первоначальная аналитическая психология исходила из основного принципа: Я и внешний мир; ему соответствовала противоположность: либидо Я и объектное либидо. Противоположность: сексуальность и страх, хотя и не понималась как основная противоположность психического аппарата, тем не менее играла важную роль при объяснении невротического страха. Согласно этой первоначальной гипотезе, либидо при торможении своего прорыва к подвижности и к сознанию преобразуется в страх; позднее Фрейд снова ослабил (на мой взгляд, совершенно несправедливо) эту связь между сексуальностью и страхом[58]. Можно показать, что эти различные противоположности не случайно оказываются рядом друг с другом, а закономерно друг из друга выводятся. Речь идет лишь о том, чтобы понять, в чем состоит первичная противоположность и каким образом, т. е. в результате каких влияний на аппаратуру влечений, происходит развитие дальнейших противоположностей.

На примере наших случаев, равно как и любого другого, который мы достаточно глубоко анализируем, мы можем констатировать, что в основе всех реакций лежит не противоположность, скажем, любовь и ненависть или эрос и влечение к смерти, а противоположность между Я («Персоной», Оно = наслаждающимся Я) и внешним миром. Из биопсихического единства личности вначале происходит только стремление устранить внутреннее напряжение, каким бы ни был его источник – голод или сексуальность. Без соприкосновения с внешним миром осуществить его невозможно. Поэтому первым побуждением каждого живого существа должно быть стремление к соприкосновению с внешним миром. Психоаналитическая точка зрения, что голод и либидинозная потребность являются противоположностями и тем не менее у младенца в начале психического развития переплетены друг с другом, поскольку либидинозные раздражители в зоне рта («удовольствие от сосания») обеспечивают прием пищи, при ближайшем рассмотрении ведет к удивительным и неожиданным выводам, если учесть при рассмотрении поставленных нами вопросов представления биолога Гартманна о функции поверхностного напряжения в органах. При условии правильности теории Гартманна, которая в определенном месте дополняется исследованиями Краусса и Цондета, психическая энергия должна происходить из простого физиолого-механического, обусловленного химизмом клеток поверхностного напряжения, которое образуется в различных тканях человеческого тела, наиболее отчетливо – в вегетативной системе и придаточных органах (кровеносной и лимфатической системе). Следовательно, нарушение физиохимического равновесия, которое вызывается этим напряжением, оказывается двигателем поведения – вероятно, в конечном счете также и мышления (подобно пробному действию). Однако, как показывает рассуждение, эти нарушения, например осмотического равновесия ткани органов, бывают в принципе двоякой природы: один вид характеризуется сокращением ткани вследствие утраты тканевой жидкости, другой – наоборот, растяжением ткани органа вследствие увеличения содержания жидкости. В обоих случаях возникает неудовольствие; но если в первом случае возникает низкое давление из-за снижения поверхностного напряжения и соответствующее чувство неудовольствия, которое можно устранить только приемом новых веществ, то во втором – собственно напряжение, также с соответствующим ощущением неудовольствия; но на этот раз напряжение может быть устранено только путем разрядки, т. е. выбрасывания веществ. Только последний из этих способов связан со специфическим удовольствием, тогда как при первом лишь устраняется неудовольствие.

В обоих случаях имеет место «влечение», в первом мы узнаем голод и жажду, во втором – первичную схему оргазмической разрядки, которая присуща всем эрогенным, т. е. сексуальным, напряжениям. В биофизиологическом отношении оказывается, что примитивный организм, скажем одноклеточный, должен центрально опустошаться и периферически переполняться плазмой, т. е. должен испытывать напряжение, когда, например, поглощает крупинки пищи, т. е. когда хочет устранить низкое давление внутри себя. Выражаясь нашим языком, он должен с помощью либидинозного механизма приблизиться к внешнему миру, чтобы устранить «низкое давление», подобное голоду. И наоборот, рост, копуляция, деление клеток полностью находятся под знаком либидинозной функции, которая отличается напряжением периферии с последующей разрядкой, т. е. уменьшением поверхностного напряжения. Таким образом, сексуальная энергия всегда служит удовлетворению потребности в пище, тогда как удовлетворение потребности в пище, напротив, приводит к приему тех веществ, которые благодаря физиохимическим процессам в конечном счете ведут к либидинозному напряжению. Если прием пищи – это основа существования и либидинозных функций, то последние являются основой продуктивной активности, в том числе первичной – движения. Эти биофизиологические факты полностью подтверждаются на более высокой ступени организации психического аппарата: голод нельзя сублимировать, сексуальная энергия, напротив, изменяема, продуктивна; это основывается на том, что при удовлетворении голода устраняется только негативное состояние и не продуцируется удовольствие, тогда как при удовлетворении сексуальной потребности происходит выбрасывание, т. е. производство в наиболее простой его форме и, кроме того, обеспечивается разрядка удовольствия, что по пока еще совершенно непонятному закону побуждает к повторению действия; это повторение, возможно, составляет важную часть проблемы памяти. Таким образом, голод является признаком наступившей потери энергии, удовлетворение потребности в пище не продуцирует энергии, которая проявилась бы как действие (расходование энергии); оно означает лишь устранение дефицита. Как бы ни был непонятен этот факт, тем не менее психоаналитический эмпирический тезис, что трудовая деятельность представляет собой видоизмененный либидинозный энергетический процесс и нарушения в работе теснейшим образом связаны с нарушениями либидинозной экономики, в конечном счете, по-видимому, обосновывается описанным различием двух основных биологических потребностей.

Вернемся теперь к вопросу о противоположности стремлений. Итак, первоначально они не составляют биопсихическое единство, несмотря на возможные филогенетические задатки аппарата, а одна часть противоположности репрезентируется внешним миром. Противоречит ли это гипотезе Фрейда о внутренней противоположности стремлений? Мы можем сразу увидеть, что это не так. Это лишь вопрос о том, задана ли внутренняя противоположность, внутренний дуализм, с самого начала биологически или же образуется только в столкновении физиологического аппарата потребностей с внешним миром[59] и является ли первая противоположность стремлений внутри человека противоположностью влечений или чем-то другим. Будем исходить из амбивалентности.

«Амбивалентность чувств» в смысле одновременной реакции любви и ненависти – это не биологический закон, а скорее социально обусловленный продукт развития. В задатках заложена только способность биопсихического аппарата реагировать на раздражители внешнего мира способом, который может (но не должен) развиться в хроническую установку, называемую нами амбивалентностью. Этот феномен лишь на поверхности означает колебание между стремлениями к ненависти и любви. В более глубоком слое, соответствующем более ранней ступени развития, колебание, промедление, нерешительность и другие признаки амбивалентности следует понимать исходя из постоянно стремящегося вперед либидинозного побуждения, которое регулярно сдерживается страхом перед совершением действия. Вместо любовного побуждения очень часто, а у компульсивного характера регулярно, возникает побуждение ненависти, которое в глубине продолжает преследовать цель любовного побуждения и одновременно сдерживается тем же страхом, что и сексуальное побуждение. Таким образом, амбивалентности в зависимости от глубины ее функции и от происхождения соответствуют три формулы:

а) «Я тебя люблю, но боюсь наказания за это» (любовь – страх).

б) «Я ненавижу тебя, так как не могу тебя любить, но боюсь удовлетворения ненависти» (ненависть – страх).

в) «Я не знаю, люблю я тебя или ненавижу» (любовь – ненависть).

Это в итоге дает следующую картину становления психических противоречий.

Из противоположности Я – внешний мир, которая затем проявляется как противоположность нарцизм – объектное либидо, в качестве первого противоречия внутри человека вначале возникает противоположность либидо как стремления, направленного на внешний мир, и страха, как первого и первоначального выражения нарциссического бегства от неудовольствия (т. е. от внешнего мира) назад в Я. Протягивание и втягивание псевдоподий у одноклеточных организмов, как мы подробно разберем в другом месте, – это нечто гораздо большее, чем просто аналогия «протягивания» и «втягивания либидо». Если неудовольствие, которое человек испытывает во внешнем мире, вызывает прежде всего отступление либидо или боязливое бегство во «внутренний мир» (нарциссическое бегство), то, очевидно, неприятное напряжение, создаваемое потребностями, стремящимися к удовлетворению, содействует приближению к миру. Если бы внешний мир приносил только удовольствие и удовлетворение, то не было бы и феномена страха. Но так как от него исходят неприятные и несущие опасность раздражители, то стремление объектного либидо должно получить противника, нарциссическую тенденцию к бегству. Наиболее примитивным выражением этого нарциссического бегства является страх. Либидинозное приближение к миру и нарциссическое бегство от мира – это лишь описания весьма примитивной функции, имеющейся у всех без исключения живых организмов. Она выражается уже у одноклеточных в двух потоках плазмы, из которых один следует в направлении от центра к периферии, другой – в направлении от периферии к центру[60]. Бледность при испуге, холодная дрожь в состоянии страха, «вставание дыбом волос» соответствуют бегству катексисов от периферии внутрь тела, обусловленному сжатием периферических сосудов (а также сокращением musculi erectores pilorum[61]) и расширением системы центральных сосудов (страх вследствие застоя). Набухание периферической кожной ткани, покраснение кожи и ощущение тепла при сексуальном возбуждении составляют этому прямую противоположность и соответствуют как физиологическому, так и психическому потоку энергетических катексисов в направлении центр? периферия тела?мир. Эрекция члена и увлажнение влагалища есть не что иное, как выражение этого потока в состоянии сексуального возбуждения; сморщивание члена и иссушение женских гениталий – это не что иное, как выражение энергетического опорожнения периферии тела, потока катексисов и телесных соков в направлении к центру. Первая противоположность, сексуальное возбуждение – страх, является лишь психическим отображением первичной противоположности человек – внешний мир внутри человека, которая затем становится психической реальностью внутреннего противоречия: «я хочу тебя – я боюсь». Таким образом, страх – это всегда единственно возможное первое выражение внутреннего напряжения, независимо от того, по какой причине он возникает – из-за ограничения доступа к подвижности и удовлетворения потребности извне или же из-за бегства энергетических катексисов внутрь организма. В первом случае мы имеем дело со страхом, вызванным застоем, или актуальным страхом, во втором случае – с реальным страхом; в последнем случае также неизбежно возникает застой и, как следствие, – страх. Таким образом, обе формы страха (страх, вызванный застоем, и реальный страх) можно свести к основному феномену, к центральному застою энергетических катексисов; только страх, вызванный застоем, означает непосредственное выражение последнего, тогда как реальный страх – прежде всего лишь ожидание опасности, которое вторично становится аффективным страхом, если из-за бегства катексисов внутрь оно приводит к застою в центральном вегетативном аппарате. Первоначальная реакция бегства в форме «укрытия в самом себе» проявляется затем вместе с филогенетически более поздним способом бегства, который состоит в увеличении дистанции по отношению к источнику опасности; он связан с формированием двигательного аппарата (мышечное бегство).

Наряду с бегством внутрь собственного тела и мышечным бегством на более высокой биологической ступени организации имеется вторая, более рациональная реакция: устранение причины опасности. Она не может проявляться иначе, чем в виде деструктивного импульса[62]. Ее основу образует избегание застоя или страха, возникающего при нарциссическом бегстве; т. е., по существу, она является лишь особым видом избегания или устранения напряжения. На этой ступени развития в отношении мира можно иметь два намерения: либо удовлетворить требование потребности (либидо), либо избежать состояния страха, уничтожив источник опасности (деструкция). На первой внутренней противоположности либидо и страха теперь основывается вторая противоположность – либидо («любви») и деструкции («ненависти»). Любая фрустрация удовлетворения влечения теперь может вызвать либо первого противника либидо, т. е. страх, либо же, чтобы избежать фрустрации, – генетически более поздний деструктивный импульс. При иррационально обоснованной фиксации реакции на опасность этим двум видам реакции соответствуют две формы характера: истерик бежит от опасности, компульсивный характер хочет источник опасности уничтожить. Поскольку мазохистский характер не расположен к генитально-либидинозному приближению к объекту и не обладает непосредственной деструктивной тенденцией к уничтожению источника опасности, он должен пытаться устранять свои внутренние напряжения косвенным выражением, т. е. посредством измененного до неузнаваемости взывания к объекту, чтобы тот его полюбил, т. е. позволил и обеспечил ему либидинозную разрядку. Понятно, что это ему никогда не удается.

Функция второй пары противоположностей, либидо-деструкция, претерпевает теперь новое изменение из-за того, что внешний мир отказывает в удовлетворении не только либидо, но и деструктивного влечения. Эта фрустрация деструктивных намерений снова осуществляется угрозой наказания и тем самым усиливает нарциссическую готовность к бегству, катектируя страхом каждый деструктивный импульс. Возникает четвертая противоположность – деструктивное влечение и страх, – которую, хотя она и лежит еще на поверхности структуры личности, так и не смогла преодолеть вся индивидуальная психология Адлера. Процесс образования в психической аппаратуре все новых противоположных стремлений из противоречий между предшествующими стремлениями продолжается. С одной стороны, деструктивная тенденция усиливается либидинозными намерениями человека; любая фрустрация либидо порождает деструктивные намерения, которые легко могут перейти в садизм, поскольку он объединяет в себе деструктивное и либидинозное намерения. С другой стороны, деструктивность усиливается готовностью к страху и намерением избежать вызывающего страх напряжения или его устранить привычным деструктивным способом. Но так как каждое из этих вновь возникающих намерений приводит к тому, что внешний мир начинает занимать карающую позицию, становится ясно, что в результате возникает порочный круг, который начинается с первого порождающего страх ограничения отвода либидо. Торможение агрессивных импульсов со стороны угрожающего наказанием внешнего мира не только вызывает повышенную тревогу и более, чем обычно, препятствует отводу либидо, но и создает новую противоположность, обращая деструктивные импульсы, направленные против мира, отчасти против Я и таким образом добавляя в качестве противника к деструктивному влечению влечение к самоуничтожению, к садизму – мазохизм.

Чувство вины в этом контексте – поздний продукт, результат конфликта между любовью и ненавистью по отношению к одному и тому же объекту; динамически чувство вины соответствует интенсивности сдержанной агрессии, что равносильно интенсивности сдерживающего страха.

Это выведение общей теоретической картины психических процессов из клиники неврозов, в частности мазохизма, в результате приводит к двум заключениям: 1) мазохизм, о чем свидетельствует также непосредственное наблюдение над детьми, представляет собой лишь очень поздний продукт развития. Обычно он редко встречается до третьего или четвертого года жизни и уже поэтому не может быть выражением первичного биологического влечения; 2) все феномены психической аппаратуры, из которых, как полагают, можно вывести влечение к смерти, следует разоблачать как признаки и последствия нарциссического (не мышечного) бегства от мира: самоповреждения являются выражением деструктивности, обращенной против собственной персоны; физическое разрушение, вызванное хроническими невротическими процессами, оказывается следствием хронических неполадок в сексуальной экономике, хронического воздействия неустраненных внутренних напряжений, имеющих физиологическую основу. Таким образом, оно является результатом хронического душевного недуга, объективно обусловленного, но субъективно нежелательного; сознательное стремление к смерти, покою, небытию («принцип нирваны») возникает только при условии сексуальной, в особенности генитальной, неудовлетворенности и безнадежности и является, следовательно, выражением окончательного смирения, бегства в ничто от ставшей исключительно неприятной реальности, это ничто благодаря примату либидо снова репрезентировано лишь как представление о другого рода либидинозной цели, как то: покоиться в материнской утробе, быть опекаемым и защищаемым матерью. Каждое направление либидо, противоположное внешнему миру, которое соответствует отступлению к собственному Я, словом, любое нарциссическое проявление регрессии, выдвигалось как доказательство существования влечения к смерти; и все же это не что иное, как реакция на реальную фрустрацию – вследствие нашего общественного устройства или прочих влияний внешнего мира – удовлетворения либидинозной потребности и утоления голода. Если эта реакция, несмотря на отсутствие реальных поводов в настоящем, полностью сформирована, то как раз в анализе мы имеем подходящий инструмент для доказательства того, что именно фрустрации либидо в раннем детском возрасте и вынудили сбежать из мира в собственное Я и создали психическую структуру, которая в дальнейшем делает человека неспособным пользоваться предлагаемыми миром возможностями получать удовольствие. Именно меланхолия, которую так любят привлекать для доказательства влечения к смерти, показывает со всей очевидностью, что склонность к самоубийству представляет собой грандиозную надстройку над фрустрированной и вследствие полного торможения генитальных функций фиксированной оральностью, затем – над особенно сильно выраженным, соответствующим этой ранней ступени и усиленным огромным застоем либидо деструктивным импульсом, который, будучи сдержанным и обращенным вспять, не может найти иного выхода, кроме саморазрушения. Стало быть, человек разрушает себя не потому, что принужден к этому биологически, не потому, что этого «хочет», а потому, что реальность вызвала внутреннее напряжение, которое стало невыносимым и может быть устранено только путем самоуничтожения.

Подобно тому как внешний мир стал на сто процентов неприятной внешней реальностью, так и собственная аппаратура влечений стала на сто процентов неприятной внутренней реальностью. Но поскольку последней движущей силой жизни является напряжение с перспективой возможной разрядки, что равносильно получению удовольствия, живое существо, у которого эти возможности отняты внешне и внутренне, должно перестать хотеть жить. Самоуничтожение становится единственной и последней возможностью разрядки, и поэтому мы можем сказать: также и в желании умереть по-прежнему выражается принцип удовольствия-неудовольствия.

Любое другое понимание проходит мимо глубоких клинических данных, избегает соприкосновения с вопросом о структуре нашего реального мира, приводящим к критике общественного устройства, и лишается наилучших возможностей помочь больному, аналитическим путем делая его способным преодолевать страх перед наказаниями этого мира и снимать внутреннее напряжение безупречным – в биологическом, физиологическом и сексуально-экономическом отношении – путем зрелого сексуального удовлетворения и возможной сублимации.

Положение вещей при мазохизме делает несостоятельной гипотезу о первичной потребности в наказании. Если она неправомерна при мазохизме, то едва ли относится и к другим формам болезни. Страдание реально, дано объективно и субъективно нежелательно; самоуничижение – это защитный механизм, обусловленный генитальной угрозой кастрации; самоповреждения представляют собой предупредительные меры в виде более мягкого наказания, предназначенные для защиты от действительно опасного; фантазии о побоях являются последними возможностями достигнуть разрядки без чувства вины. Первоначальная формула: невроз возникает в результате конфликта между требованием сексуального влечения и страхом перед реальной, исходящей от патриархального общества угрозы наказания за сексуальную деятельность, – справедлива. Но она также дает основания для других выводов из теории неврозов. Страдание приходит из общества, и тогда мы имеем полное право спросить: почему общество порождает страдание, кто в этом заинтересован? То, что одна половина психического конфликта, фрустрация, определяется условиями существования нашего общества, логически вытекает из первоначальной формулы Фрейда, что фрустрация исходит от внешнего мира. Но насколько эта формулировка затушевана гипотезой о влечении к смерти, доказывает, например, постановка вопроса у Бенедек: «Если мы признаем дуалистическую теорию влечений только в смысле старой теории влечений, то возникает пробел. Тогда остается без ответа вопрос, почему у человека образовались устройства, противодействующие сексуальному влечению» (там же). Вот насколько гипотеза о влечении к смерти заставляет забыть о том, что «внутренние устройства» человека, противодействующие сексуальному влечению, в качестве моральных сдерживающих моментов репрезентируют запреты общества. Таким образом, мы не ломимся в открытые двери, утверждая, что влечение к смерти биологически объясняет те факты, которые при последовательном продолжении прежней теории вытекают из структуры современного общества. Остается еще доказать, что «непреодолимые деструктивные побуждения», которые не объясняются страданием человека, обусловлены не биологически, а общественно, что именно торможение сексуальности авторитарным воспитанием делает агрессивность непреодолимым требованием, превращая сдержанную сексуальную энергию в деструктивность. А выглядящие как саморазрушение факты нашей культурной жизни оказываются проявлениями не «влечений к самоуничтожению», а вполне реальных деструктивных намерений определенных слоев частновладельческого общества, заинтересованных в подавлении сексуальной жизни.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.