Л. С. Выготский К ПРОБЛЕМЕ ПСИХОЛОГИИ ШИЗОФРЕНИИ[9]
Л. С. Выготский
К ПРОБЛЕМЕ ПСИХОЛОГИИ ШИЗОФРЕНИИ[9]
Психолог находит в клинике шизофрении исключительный и едва не единственный случай - во всяком случае, несравнимый со всем тем, что описано до сих пор, - единственный и исключительный случай такого психологического развития и изменения сознания и его функций, который проливает свет на нормальную организацию сознания и, главное, на нормальную организацию отношений сознания к его функциям и нормальный ход развития его. В этом смысле в психологическом изучении шизофрении заключен, по-видимому, ключ к познанию структуры нормального сознания. Во всяком случае, и сейчас еще далеко не развившееся психологическое исследование шизофрении позволяет уже по-новому в психологической лаборатории осуществить подход к эксперименту над сознанием нормального человека.
Сущность того нового, что открывает клиника шизофрении, для психологического анализа больного и здорового сознания может быть лучше всего выяснена, если мы поставим вопрос о том, как в психологическом исследовании и в психиатрическом исследовании трактовалось обычно отношение сознания к его функциям. Я думаю, я не ошибусь, если скажу, что на всем историческом пути развития психологического и психиатрического исследования сознание трактовалось всегда как нечто внеположное по отношению к своим функциям. Мы имеем два основных варианта в подходе к этой проблеме, если оставить в стороне целый ряд вариантов, которых мы сейчас не можем затронуть в силу того, что должны ограничиться схематической передачей самой сущности дела.
При первом варианте, наиболее распространенном в старой психиатрии и старой психологии, сознание рассматривается как абстрактный, свойственный всем видам его деятельности, всем функциям признак - в виде сознаваемости, переживаемости. Выделяется нечто достаточно бедное, тощее, скудное, поскольку от всего полнокровного в деятельности сознания, от всего того, что составляет сущность этой деятельности в ее конкретных многообразных формах выделяется то общее, что в одинаковой мере присуще всем функциям, от самых элементарных до самых сложнейших.
Во втором варианте этой проблемы сознание рассматривается как некое психическое пространство, вмещающее все функции и априорное по отношению к ним. В этом случае психологи и психиатры одинаково говорят, что функции могут подвергаться развитию или изменению, но сознание остается неподвижным; функции могут быть нарушены, но сознание остается неповрежденным.
При обоих этих вариантах сознание характеризуется преимущественно с формальной стороны, главным образом с точки зрения таких признаков, как непрерывность, ясность, единство этого сознания, но всегда и везде исследование обращается с сознанием как с чем-то внеположным по отношению к его деятельностям.
Само собой разумеется, что при таком подходе постулируется неизменность и неразвиваемость самого сознания, и поэтому неудивительно, что наука о сознании, какой себя осознавала на протяжении ряда столетий психология, изучала чрезвычайно внимательно целый ряд деятельностей сознания, но не сказала ничего достаточно вразумительного относительно природы самого сознания и его развития. Интересно в этом отношении и то, что наука о душевных болезнях или болезнях сознания, какой себя осознавала психиатрия, чрезвычайно много сделала для изучения расстройств отдельных сторон сознания, но выделила только наиболее грубые и массивные формы изменения сознания, в сущности говоря, принадлежащие скорее к случаям исчезновения этого сознания, чем его действительного изменения.
Второй момент, который отличает прежнее изучение этих вопросов, заключается в том, что и самые деятельности сознания, отдельные функции изучались обычно в изолированном и абстрактном виде, хотя постулировалась совместная деятельность этих функций. Неоднократно утверждалось и психопатологами и психологами, что деятельность отдельных функций сознания всегда неразрывно связана с деятельностью других функций: память предполагает деятельность внимания, внимание предполагает деятельность мышления и т. д. Однако этот постулат никогда не становился предметом исследования и, исходя из этого, молчаливо допускалось, что хотя все функции действуют вместе, но их совместная деятельность не представляет ничего существенного для судьбы каждой отдельной функции, ибо опять-таки предполагалось, что функции эти действуют вместе всегда одинаковым неизменным образом.
Таким образом мы видим, что в изучении сознания и его функций в психологии и психопатологии господствовали долгое время два постулата, которые современной психологией превращены в проблемы. И важнейшим изменением в постановке этих проблем, которое плодотворнейшим образом сказывается на ходе экспериментальной работы в психологической лаборатории, - все равно в психиатрической клинике или в психологическом институте - важнейшим изменением является то, что оба этих постулата (об отношении сознания к функциям и о связи функций между собой в различных формах движения психики - при ее развитии и ее распаде) сделаны сейчас конкретным предметом экспериментального исследования.
В современном исследовании эти проблемы (проблемы сознания и его функций и проблема связи функций) выдвигаются з центр внимания. Психология только в последнее время сумела достаточно конкретно, экспериментально подойти к этим проблемам, ибо недоставало многих соединительных звеньев между сознанием и его функциями. И вот когда несколько таких соединительных звеньев, т. е. несколько психологических образований более высокого порядка, более сложной структуры, более недавнего происхождения, чем элементарные деятельности, когда эти сложные психологические образования были описаны в своем нормальном и патологическом аспекте, они дали возможность поставить эту проблему как предмет непосредственного исследования.
Самое важное из всего, что современное экспериментальное психологическое исследование сделало для изучения шизофрении, и самое важное, что приобретает психологическая лаборатория в клинике шизофрении, есть завоевание для эксперимента в качестве непосредственного предмета исследования функции расщепления.
В различных психологических лабораториях под разным именем это явление было описано в связи с различными процессами. Его наиболее близкое к клиническим формам выявление нам известно из анализа этой функции, сделанной Киблером, затем Кречмером, который обобщил данные Киблера.
Сущность новой постановки этой проблемы заключается в том, что расщепление рассматривается как функция, в одинаковой мере присущая болезненному и нормальному сознанию, поэтому как функция психологическая по своей природе, функция, которая оказывается в такой же мере необходимой при абстракции, при произвольном внимании, при образовании понятий, как и при возникновении клинической картины шизофренического процесса. Об этой функции прекрасно сказано Кречмером, что «способность к расщеплению даже экспериментального так выступает на первый план, что только на основании этого факта можно было бы с полным правом назвать ее „шизотимной“, если бы даже совсем не существовало психоза „шизофрения“. Это превосходная, сжатая и точная формула, выражающая истинное положение вещей в проблеме расщепления»[10].
Если мы обратимся к исследованию этой функции у шизофреников, мы увидим, что вначале психологическая лаборатория очень мало давала в этом направлении. Она сталкивалась со следующим моментом. Наряду с расщеплением, очень ясно выраженным, мы сталкивались как бы с негативом этого симптома, или его двойником, с тем, о чем говорил В. А. Внуков, когда указывал на наличие внутреннепротиворечивых симптомов в психопатологической картине шизофрении. В психологической лаборатории мы с этим сталкиваемся на каждом шагу, и клиническая картина не оставляет сомнения в том, что каждый центральный симптом шизофрении имеет контрсимптом - свой негативный двойник, свою противоположность.
Мы имеем нарушение эффективности, эмоциональную тупость и холодность аффективной жизни, а наряду с этим никто не отрицает того, что в мышлении шизофреника аффективные моменты получают ненормально большое значение. Никто не отрицает, что шизофреники склонны к абстрактному мышлению. Но, с другой стороны, центральным моментом их мышления является тенденция к наглядному примитивному типу течения интеллектуальных процессов. Мы знаем, что шизофреническую форму мышления называют часто символической, имея в виду ту ее особенность, что она ничего не берет в буквальном смысле, а все в иносказательном. С другой стороны, как мы видели, понимание переносного, символического смысла тяжко страдает при шизофрении, шизофренному больному не удается никакое бессмысленное построение, но, с другой стороны, шизофреники в огромном количестве только и продуцируют, что сплошную бессмыслицу.
На каждом шагу мы сталкиваемся с тем, что каждому симптому противостоит контрсимптом, который с негативной стороны отражает то же явление. Достаточно ясного объяснения этой сложной структуры шизофренической симптоматологической картины мы не могли найти, - может быть, за недостатком знания в области клиники шизофрении, - но склонны думать, что это объяснение следует искать на пути приложения гипотезы о системном и смысловом строении сознания к пониманию психологии шизофрении.
Попытаемся показать, как с точки зрения этой гипотезы может быть разрешен вопрос о двойственности симптоматического проявления шизофренических расстройств сознания - в отношении явления расщепления и его контрсимптома, о котором мы упомянули выше, т. е. тенденции к слиянию в сознании разнородных процессов и моментов. Исходный пункт всего нашего рассуждения заключается в следующем: функция расщепления, как и все функции сознания, не остается неизменной; она развивается вместе со всем ходом развития сознания, изменяясь качественно в этом процессе развития. Мы знаем, что в развитии возникают новообразования, не существующие на предшествующих ступенях и не являющиеся простой комбинацией, или модификацией, тех зачатков, которые были даны с самого начала. То же происходит с функцией расщепления.
Эта функция входит как подчиненная инстанция, как снятый момент, как связанная сила в состав образований более высокого порядка, предпосылкой которых в истории развития она является. Если я говорю, что функция расщепления является в истории развития и в живом функционировании предпосылкой произвольного внимания и абстракции, это значит, что она у каждого развитого взрослого человека представлена как связанная сила во внутренней структуре, в психологической системе понятий; становится понятным, что вся система понятий, в которой сознание обобщает данную ему действительность и весь внутренний мир переживаний, что именно эта система известным образом определяет границы расщепления и объединения отдельных сфер или областей сознания.
Но вот что любопытно: в экспериментальном исследовании функция расщепления имеет свой контрсимптом в виде контррасщепления, т. е. слияния всего во всем, синкретического объединения самых разнообразных слоев и моментов сознания.
Иначе говоря, наряду с чрезвычайно развитой разрушительной силой расщепления мы в шизофреническом сознании находим моменты, которые действуют в противоположном направлении. Полное описание шизофренического сознания поэтому необходимо требует наряду с учетом тенденции к расщеплению признания и противоположной силы, также развязываемой благодаря распаду понятий и стирающей отчетливые границы между отдельными сферами и процессами сознания. То и другое находится в связи с нарушением значения слов и всей той смысловой и системной структуры сознания, о которой я говорил раньше.
И я склонен думать, что второй момент, который может быть привлечен для объяснения этой двойственной картины шизофренической симптоматики, заключен в той мысли, которую я слышал во всех прошедших докладах; эта мысль заключается в том, что в шизофреническом процессе нельзя рассматривать больного человека только как страдательное лицо. Надо рассматривать активную роль той личности, которая подвергается разрушительному процессу. И надо думать, что наряду со следами разрушения личности, находящейся под воздействием длительного патологического процесса, который разрушает самые высшие, сложные, смысловые и системные отношения и связи сознания, мы найдем и противоположные следы, что эта личность будет как-то сопротивляться, видоизменяться, перестраиваться, что клиническая картина шизофрении никогда не может быть понята только как непосредственно вытекающая из обнаружения разрушительных последствий самого процесса, но должна рассматриваться и как сложная реакция личности на разрушительный для нее процесс[11].
И я думаю, что то конституциональное направление в изучении шизофрении, которому (в психологии) мы обязаны тем, что проблема расщепления была введена в сферу экспериментального исследования, что это направление было право, когда выдвигало роль личности в течении болезни, но решительно неправо в том, что самую личность понимало неправильно, ставя биологическое понятие организма на место социально-психологического понятия личности. И если бы современная психология и психопатология усвоили ту основную и главную, с моей точки зрения, мысль, что не глубины, но вершины личности являются определяющими для понимания расстройств и реакций личности и для всей судьбы ее сознания, то мне кажется в этом вершинном, а не глубинном понимании личностной реакции двойственная картина шизофрении получила бы свое разрешение.