Расстройства личности

Расстройства личности

Определенный спектр человеческих страданий выходит за рамки просто невротических – это так называемые «личностные нарушения». Невротическая личность отдает себе отчет в своих страданиях, нередко винит себя в неспособности освободиться от душевной сумятицы, но все же имеет возможность проработки страдания для выхода к большему смыслу. Личностное нарушение бывает у индивидуума, получившего действительно значительную травму. Такой человек не просто страдает из-за своей раны, он являет собой эту рану. Слившись с ней, он постоянно живет в ее суженном воображаемом кругозоре. Говоря что-то или делая, он словно бы глядит на жизнь через окошко этой раны, не осознавая совсем или осознавая в очень незначительной степени параллельные возможности.

Теневая проблема проявляется в личностных расстройствах через исключение альтернатив. Такому человеку уже не страшны альтернативы – вполне обычное переживание для невроза, поскольку для его внутреннего устройства характерно исключение этих альтернатив. Словно Прометей, навечно прикованный к кавказским скалам, антиобщественное личностное расстройство приковано к восприятию Другого, который здесь для того только, чтобы причинять боль. Это корневое восприятие становится преобладающим во всех взаимоотношениях, а доминирующим мотивом – комплекс власти. А там, по выражению Юнга, где верх берет власть, любовь отступает. Тогда уделом такого человека становится жизнь без любви. Он может иметь семью или занимать высокое общественное положение, но при этом жить в стерильной, самовоспроизводящейся среде, откуда любовь и взаимность изгнаны раз и навсегда. Жизнь в ее полноте преломляется через линзу власти – жизнь, урезанная до сизифовой повторяемости, причиняющая боль другим и при этом не допускающая размышления над этой болью, сдавливающая совесть, которая могла бы разделить страдания другого.

Человек с параноидальным расстройством личности одержим первобытными страхами, теми, что не дают покоя ребенку. Они переполняют его ресурсы, создавая восприимчивость, управляемую страхом. Очень скоро этот страх заглушает собой весь окружающий мир, пробирается в каждую щелку, и именно в нем нужно искать причину мании преследования или компенсаторного величия. Противоречащие факты перекручиваются таким образом, чтобы их можно было бы подогнать под корневую идею (совсем как в старой шутке про «исключение, лишь подтверждающее правило»). А поскольку все расстройства личности – это также и расстройства воображения, индивид не может себе представить, что существуют еще какие-то другие возможности, кроме откровенно угрожающих. Поэтому страхи прошлого расползаются по всем углам жизни, а старые кошмары воспроизводят сами себя. Таким образом, для такого человека Тень – уже не страх, это неизменное состояние Эго. Тень – это альтернативный мир сострадания и поддержки, себя и других, который кажется теперь слишком рискованным и пугающим.

Нарциссической личности больше всего на свете не хочется, чтобы открылась ее тайна, а именно: когда она смотрится в зеркало жизни, она не встречает там ответного взгляда. Отсюда и постоянная потребность использовать других людей для того, чтобы получить это положительное отражение, столь плачевно отсутствующее тогда, когда формировалось собственное чувство Я. Нарциссическая личность сверхкомпенсируется обостренным чувством собственной значимости, которое существует независимо от отношений, регулируемых нравственными мотивами. Она не способна сочувствовать другим, например своим детям, и вместо того использует их, чтобы укрепить свое неустойчивое чувство Я. Обрушивая на детей свое непомерное самолюбование, родитель-нарцисс коверкает им судьбы или заставляет бежать из родительского дома, чтобы сохранить свою жизнь. Супруг-нарцисс контролирует, унижает и во всем подавляет супруга – носителя архаической неоформившейся потребности в уважении. Теневой момент для нарцисса не только в манипуляции и плохом отношении к другим, но и в неспособности обратиться к своей внутренней неполноте и проработать ее более личностно ответственным способом, как это бывает в психотерапии. К прискорбию, внутренняя неполнота крадет у Эго силу, столь необходимую, чтобы взяться за решение этой задачи – и человек продолжает порабощать других, обслуживая фантом пустоты, обитающий в его сердцевине.

Сходным образом вокруг страха оставления формируется пограничное расстройство личности. Такие люди, неспособные удержать воедино конфликтующие стороны своей личности, выплескивают свой внутренний конфликт на группы, сеют вокруг себя раздор, а затем обвиняют других в своих дисфункциях. Они доводят друзей и близких до крайней черты, требуя от них слишком многого, а затем уходят с готовым доказательством, что другой плохо относился к ним. Боясь одиночества, они отталкивают людей, тем самым только снова и снова воссоздавая свое одиночество. Теневая задача здесь, конечно же, – принять одиночество таким образом, чтобы можно было выстроить более продуктивные отношения с Я, от которых происходит наш здоровый выбор. Как сформулировал сам Юнг, «пациент должен оставаться в одиночестве, если хочет узнать, что поддерживает его тогда, когда он сам уже не способен поддерживать себя»[47]. Такая задача может испугать кого угодно и уж тем более кажется непосильной для пограничной личности. В ее душе продолжает бушевать ярость, направленная на бесконечно отвергающего Другого, порожденная ослаблением отношений со своим Я, единственным надежным выразителем постоянства, направления и поддержки.

Компульсивное расстройство личности порождается архаичной тревогой, которая проявляется в виде чрезмерной поглощенности работой и/или в перфекционизме, а еще в едва сдерживаемом гневе из-за замкнутости в этой программе. Нередко такая личность излишне требовательна, настаивает на том, чтобы все было только по ее, в противном случае оставшиеся невыясненные моменты причиняют ей еще большее беспокойство. Пассивно-агрессивная личность в глубине души чувствует себя бессильной и управляется замаскированными стратегиями, обслуживающими сигнал из сферы личных отношений, сообщающий, что Другой всегда сильнее. Соответственно, такой человек провоцирует разногласие за сценой, необязателен в делах, неверен в обязательствах и постоянно находит пути исподволь управлять событиями или людьми, если не в силах делать это в открытую. Эти расстройства роднит с зависимостями их общая теневая задача – напрямую пережить все то, что человек чувствует без защитной позиции для того, чтобы задача взросления и программа перемен могли быть приняты сознательно. К сожалению, деструктивная сила ранних переживаний мира и себя в нем, как правило, управляет эго-состоянием, и это еще больше усложняет путаницу вокруг архаической раны и ее примитивной защиты, мешая человеку разобраться с ними.

* * *

Все мы проявляем «психопатологию обыденной жизни» своими организованными рефлексивными реакциями на психологические раны. Эти реакции в буквальном смысле узаконены в нас. Как результат, столько других возможностей оказываются исключенными, а мы – отгороженными от полноты жизни. Всякий исключенный материал увеличивает нашу Тень. Другими словами, в том, чего мы избегаем, будет находиться подавляющая часть нашего теневого материала! И он не уйдет сам по себе – то, чего мы избегаем, неким образом проявится в нашей жизни, или же эту проблему понесут дальше наши дети, чтобы подстроиться под нее или окончательно решить ее. И все потому, что отвергаемое внутри, как заметил Юнг, имеет тенденцию, хотим мы того или нет, приходить к нам в виде судьбы во внешнем мире.

И в качестве последнего примера мне вспоминается работа с одной из моих первых клиенток в те времена, когда я еще обучался в Цюрихе. Берте было уже за тридцать, она с трудом оправилась от тяжелой, едва не ставшей фатальной булимии, оставаясь по-прежнему ревностной сторонницей самоограничения во всем. Несмотря на свои незаурядные способности, она все откладывала с поступлением в университет, жила очень умеренно, периодически придерживаясь всевозможных диет, практикуя очистки, и зарабатывала себе на жизнь уроками иностранного языка, что давало ей возможность более или менее не зависеть от окружающих. Мать Берты наложила на себя руки, вероятно, вследствие психологической травмы военного времени. Отец ее воевал в «Африканском корпусе», вернулся в Германию духовно надломленным и погиб в автокатастрофе. Таким образом, в детские годы она оказалась дважды покинутой. На воспитание Берту с неохотой приняла тетка и постоянно принижала ее. Ребенком Берта начала красть игрушки и конфеты, тем самым по-детски надеясь хоть этим поддержать себя эмоционально. В молодости у нее постепенно сформировалась булимия, которая едва не стоила ей жизни. Хотя в материальном плане Берта была вполне самостоятельной, она продолжала жить в эмоционально суженном видении себя и мира. Саму себя она воспринимала как человека малозначимого и, в сущности, бессильного, а внешний мир в целом как равнодушный и жестокий – отношение, происходящее от детского прочтения тех травм, которые были нанесены ей судьбой.

Ее взрослое поведение целиком было «логическим» проявлением ее индивидуального мифа, когда мир видится сквозь призму утраты и оставленности. И все же ее душа пыталась обратить на себя ее внимание и продолжала искать пути к исцелению. Однажды Берта увидела сон: она в своей комнате, и в эту комнату входит ведьма, крадет ее куклу и выбегает на улицу. Даже во сне Берта понимает, что кукла – это ее «внутренний ребенок». Она догоняет ведьму, предлагая за куклу любой выкуп, какой только та захочет, лишь бы вернуть себе это дитя. Ведьма смеется и убегает.

Когда же она снова догоняет ведьму, та требует он нее исполнить три задания как выкуп за ребенка. Задания эти таковы: заняться любовью с толстяком, выступить с лекцией в университете и еще раз съездить в Германию и пообедать там с приемной матерью. Эти задачи на символическом уровне представляют собой высший уровень теневой работы, который требуется проделать Берте, чтобы выкупить свою индивидуальную историю и вернуть себе более жизнеутверждающее настоящее.

Злодейка, персонификация архетипической раны, в данном случае – это, конечно же, ведьма. Ее драматическое ночное появление воплощает отношение Берты к ее телу – вместилищу всего природного, ближе всего находящегося к дому и к другим людям, если принять во внимание тот факт, что основные люди ее детства «покинули» или унизили ее. Таким образом, заняться любовью с толстяком – это означает подружиться со своим телом, риск согласиться на взрослые двусторонние отношения и проявить свою сексуальность (у нее не было по-взрослому близких интимных отношений). Чтобы прочитать лекцию в университете, потребовалось бы преодолеть защитную социофобию, представив свои таланты и свою индивидуальность на всеобщее обозрение. Вернуться в Германию, да еще и ради обеда, иначе говоря, источника живительных сил, со злой мачехой – это означало мобилизовать всю свою взрослость на задачу противостояния мачехе и на исцеление архаической раны. Как это ни печально, и во сне, и в сознательном размышлении о нем Берта приходит к выводу, что ведьма, архетипический образ украденного материнства, просит от нее слишком многого. Ей суждено быть вечно прикованной, казалось Берте, к своему застойному настоящему, своими же защитами от травматической, полной одиночества истории.

Все мы по ходу жизни попадаем в застойные места, которые не дают нам двигаться дальше. Некоторые из них очевидны настолько, что в канун Нового года мы обещаем себе оставить их в прошедшем году и начать новую жизнь, правда, не всегда с успешным результатом. Другие не столь заметны и раскрываются только в наших ежедневных рефлективных реакциях на повседневность. В этих застойных местах, если внимательно их исследовать, прослеживается некая невидимая нить, которая тянется обратно к какому-то архаическому страху, всепоглощающему для ребенка и по-прежнему наделенному остаточной энергией, чтобы пугать и даже полностью «выключить» взрослого. Проработать этот страх, каким бы он ни оказался, реальным или нереальным, – это теневая задача, которую психопатология повседневной жизни выводит на поверхность и ставит перед каждым из нас. Пример этой архаической дилеммы можно увидеть во всеобщей одержимости диетами, на которые приходится большая часть наших решений начать новую жизнь. На первый взгляд, кажется, что нужно лишь поменьше есть, но мы постоянно соскальзываем к старым паттернам поведения, и наши килограммы возвращаются. Откуда берется этот архаический страх, что еда – это тайный «подкуп»? Подобный парализующий страх, если попытаться осознать его, приводит к вопросу: «Если я этого не съем, то что же тогда подкрепит меня?» И, не желая оставаться без эмоциональной подпитки, мы будем переносить наши психологические потребности на материальные, и наши килограммы как были, так и останутся на прежнем месте.

Вот в чем парадокс исцеления наших многообразных патологий – освободиться от них можно, лишь постоянно оказывая внимание и уважение тому, о чем они говорят нам. Ведь в конечном итоге нам так не хочется верить в то, что жизнь наша управляется программами других людей, или страхом, или нашей защитной реакцией на то и другое. Мы хотим быть такими, как мы есть, и теми, кто мы действительно есть. В «психопатологии повседневной жизни» мы приглашены открыто противостоять значительной части индивидуального теневого материала. Даже если для этого потребуется снова посетить травмирующие места, более дифференцированные отношения с нашей психологической сложностью шаг за шагом будут открывать для нас более широкую жизнь. Когда мы не вглядываемся внутрь себя, что-то внутри нас тем не менее продолжает смотреть на нас, неприметно принимая за нас решения. Мы хотим уважать наш «патос» – наше страдание, но при этом не впадать в пассивность или патетику.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.