Теневые экстазы

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Теневые экстазы

Разве можно забыть старую поговорку In vino veritas? Сколько их, застенчивых, зажатых юнцов, которые, хватив лишку, вдруг надевают на голову абажур и начинают потешать свою компанию или внезапно поддаются любовному порыву и высказывают запретные желания? Тех, кто внезапно начинает петь, шутить, громогласно смеяться или заливаться слезами? Или, будучи «под градусом», давать волю своей Тени, чтобы уже на следующее утро раскаиваться в этом? Не зря ведь Т. С. Элиот в своей пьесе «Вечеринка» предложил сделать бар или дионисийское пиршество новой исповедальней! И все же немало народу смогло за «возлияниями» действительно излить душу, выразить неподдельные аспекты своей индивидуальности в подобные моменты свободного самовыражения. Такой дух свободы живет в каждом из нас, но мы рано узнаем, что его проявление – слишком дорогое удовольствие в нашем племени или семье, и только воздействие «снадобья из колбы» или одобрение группы позволит выразить этот расщепленный аспект души. Когда мы задаемся вопросом «Почему приходится столь многое в себе скрывать от других и даже от себя?» – ответ следует искать в той плате, которая с нас однажды была востребована. И вот так мы становимся чужими сами себе, как и другим, а теневой материал растет, словно снежный ком.

И все же, как мы все знаем, подавляющее большинство случаев домашнего насилия, автокатастроф, сексуального домогательства и уголовно наказуемого поведения тоже замечено за людьми, находящимися в состоянии опьянения, когда они переживают то, что Пьер Жане, французский психолог XIX века, называл l’abaissement du niveau mental, снижением внимательности сознания, или эффективности эго-фильтрации. В чем психологическое различие между толпой, которая курит травку на рок-концерте, утопая в какофонии звуков, притупляющей бдительность Эго, и сотней тысяч добрых бюргеров на нацистском сборище в Мюнхене, неистово вскидывающих руку в приветствии фюреру? Разве не выходят представители обеих этих групп за рамки их индивидуального сознания, их этических рамок, даже их привычных страхов, переносясь в некое трансцендентное царство, наполняющее силами, энергией, дарующее экстаз[61]? Что заставляет обычных парней, всего год назад состязавшихся на футбольном поле, а теперь движимых страхом, изоляцией, ностальгией и групповым притуплением, участвовать в массовых убийствах, разряжать магазины своих «М-16» в пленных или пытать и мучить их, что мы совсем недавно могли видеть в телерепортажах? Если бы эти возможности не были скрыты в нас, тогда совсем непросто было бы решиться на подобное варварство, будь оно даже выражением национальной политики. Военное руководство времен Второй мировой и войны в Корее было потрясено, когда узнало из сообщений о поведении солдат в бою, что в своем большинстве солдаты, даже попав под огонь противника, не спешили в ярости палить в ответ.

Было сделано предположение, что большинство из них несли в себе глубоко укорененное запрещение убийства другого человека, даже на войне. Это поразительное сопротивление убийству было в значительной степени преодолено при подготовке солдат для войны во Вьетнаме и у последующих поколений молодых рекрутов тем, что инстинкт сопротивления был подавлен усиленной выработкой навыка не размышляя, по приказу открывать огонь.

Кто из нас не желал бы такого «экстазиса», экстатического превращения обыденности в нечто сногсшибательное? Каких только злодеяний, погромов, холокостов не увидел свет от обычных людей, как мы с вами, кого мощные, соблазнительные идеологии, групповое мышление и безысходность своего времени вынуждали к тому, на что бы они при других условиях ни за что бы не согласились? Как отмечал Эдмунд Бёрк в XVIII веке, для торжества зла довольно лишь молчания добрых людей. Но что произойдет, когда «добрые люди» – они же орудия зла – открыто примут его сторону, отведя свой взгляд или же потворствуя злу напускным нейтралитетом?[62] Нам известно, к примеру, что число людей, активно содействовавших злодеяниям Холокоста, было невелико. Мы также знаем, что ничтожно малым было число тех, кто открыто выступил против. Подавляющим большинством оказались безразличные, пассивные наблюдатели, испуганные и приспособившиеся, обычные люди, не выказывавшие особого интереса к тому, что выходило за рамки их понимания или ответственности – совсем как мы с вами.

Мы знаем, что работа Холокоста, как и других подобных ужасающих явлений в нашей истории, стала возможной при содействии этих простых людей. Безумных личностей наберется не так уж много в любом веке, но вот приступы массового психоза действительно случаются, потому как харизматическое безумие во всем остальном вменяемых людей соприкасается с «безумными наклонностями» и приводит их в движение. Психологическая инфекция, теневая чума действительно имеют место, и мало кто из нас наделен устойчивым иммунитетом от них. К примеру, Адольф Эйхманн был личностью ничем не примечательной и уж тем более не чудовищем – уж слишком для этого он был зауряден: чиновник, типичное «должностное лицо». Помимо прочего, в круг его обязанностей входило решение «вопросов транспортировки». Какое имело значение, куда и какой груз растоптанной гуманности везли эти поезда, если сам он пребывал в полной уверенности, что служит «высшему порядку», ценим за свою службу и, как следствие, вся его мишурная жизнь есть служение трансцендентной миссии! Благородный девиз может вдохновить на что угодно, даже на самые ужасные вещи.

Исследования, посвященные теме полицейских подразделений, задействованных как мобильные карательные отряды в Восточной Европе и на российских просторах, открывают следующий факт: те, кто в свое время присягал соблюдать закон, потом со спокойной совестью творил и злодеяния. Представ перед судом, они выдвигали в свою защиту потрясающе простой довод: ведь закон поменялся, а они всего лишь продолжали придерживаться закона! Нацисты-врачи могли и дальше соблюдать клятву Гиппократа с ее основным принципом «Не навреди», навещая свои семьи, а затем принимать участие в ужасающих экспериментах во имя псевдонауки. У них получалось жить такой теневой жизнью или притупляя чувства шнапсом, или же через расщепление: «Это моя жизнь, а это моя работа, и они существуют по отдельности одно от другого», или придумав рациональное объяснение: «Это все ради службы Новому Порядку», или считая себя участниками чего-то настолько великого, что они не могли его постичь или что-либо изменить. В противоположность распространенному мнению оказавшие сопротивление подобному насилию над собой и другими чрезвычайно редко подвергали себя смертельной опасности, в большей степени рискуя потерять службу или место в обществе. Остается только задаться вопросом: случился бы вообще Холокост и подобные ужасы, если бы простые граждане воспротивились насилию над своими душами и насилию над другими людьми.

Но чтобы не зазнаваться, не помешает вспомнить об экспериментах Стенли Милграма в Йеле, проведенных в 1960-е годы. В планах у него было побывать в Германии и попробовать определить составляющие так называемого «немецкого характера», возможную причину, приведшую эту цивилизованную нацию к коллективному варварству. С учетом того, что немало простых людей склоняется к варварству в стрессовых условиях, он разработал определенную тестовую программу. Прежде чем отправляться в Германию, он решил поставить серию экспериментов с участием обычных граждан-добровольцев, которых для этой цели приглашали прямо с улиц Нью-Хейвена. Этим обычным людям, ничем не отличающимся от нас с вами, сообщали, что они приглашены принять участие в «научных исследованиях» высшего порядка. От участников эксперимента требовалось не спеша задавать вопросы испытуемым с условием, что после каждой ошибки отвечающий получал удар тока. По мере того как испытуемые с каждым разом давали все менее верные ответы, а удары становились все чаще и сильнее, они начинали протестовать, а затем кричать при увеличении напряжения. Когда же «испытатели» не решались причинять боль испытуемым, они подвергались словесному нажиму: продолжать, делать ток сильнее и тем самым послужить науке, а кроме того, выполнить условия договора, который с ними обсудили заранее. Даже наблюдая причиняемую ими боль, значительное большинство, более 60 %, – и этот факт не может не вызывать тревоги – продолжали эксперимент и увеличивали уровень боли, как потом оказалось, воображаемой, до ужасающих уровней.

Это были вполне нормальные люди, и все же в своем большинстве они последовательно продолжали делать все больнее своему ближнему, потому что им недоставало цельности характера, смелости или нравственности или чего-то другого, чтобы отказаться и принять последствия нарушенного договора. Они не знали, что эксперимент был подстроен, разряды были ненастоящие, а «испытуемые» – приглашенные актеры – лишь притворялись, что получают удары током. Итог эксперимента был таков: д-ру Милграму оказалось незачем ехать в Германию, чтобы выяснять нюансы «немецкого характера»[63].

Тень, по всей видимости, не знает национальных границ. По правде говоря, меня всегда страшила возможность стать участником такого теста – и сейчас, и в тех далеких 1960-х, поскольку я и сам не знаю, как поступил бы с учетом обстоятельств. Легко судить других, но мы сами – как бы мы поступили в той ситуации? И как мы поступаем сейчас?[64]

Мне вспоминается один знакомый врач, который никак не мог примириться с нетрадиционной сексуальной ориентацией своего сына и постоянно рассказывал язвительные анекдоты про «гомиков», но при этом не терпел в своем присутствии антисемитских шуток. Сколько таких анекдотов о геях, обобщений на этнической почве или открыто расистских выпадов осталось на нашей совести и на совести тех, кого мы не решились одернуть? Как можно говорить, что Тень – нечто внешнее, когда она до такой степени является частью нашей коллективной культуры? Опять же, подобно тому как у нас с вами есть хрупкое Эго, имеет его и группа. Группу легко склонить в нужную сторону, в противном случае число безработных быстро пополнили бы изобретательные рекламщики-манипуляторы, циничные политиканы и приторные телепрововедники. Но их стараниями и через наши психологические бреши в наше сознание успешно протягивают то, что мы в любом другом случае с негодованием отвергли бы.

В недавние годы одна крупная христианская деноминация приняла решение признавать нормативным стандартом своей веры не жизнь Иисуса Христа, а Библию. На первый взгляд, подобный сдвиг может показаться минимальным. Фактически же таким образом ее августейшие лидеры сделали попытку уйти от беспокоящей парадигмы, воплощенной в образе жизни и связях неженатого Иисуса с мытарями и блудницами, от его недвусмысленного призыва любить «другого», бросающего вызов раннему и куда более жесткому набору племенных ценностей. (Как подметил Шекспир в «Венецианском купце», даже дьявол может найти для своих проделок оправдание в библейских наставлениях, охватывающих множество веков и племен.) Эти чиновники от веры нашли способ развязать себе руки. Такой Иисус совершенно не устраивал их, и они решились на агрессивный шаг, чтобы обрести прочную защиту для своих индивидуальных комплексов путем избирательного использования библейских цитат. Люди, которые ни за что не доверили бы свои тела врачам античной эпохи, охотно и без тени сомнения принимают ограниченные этноцентрические ценности доисторической, изолированной племенной культуры. Вскоре после этого они очистили свои семинарии и университеты от несогласных профессоров. Вот она, разбушевавшаяся Тень под маской благочестия, защиты традиции и собственных неврозов – и все именем странствующего рабби, проповедовавшего всеобщее братство, на котором некогда зиждилась их вера!

Когда мы с семьей жили в Швейцарии, мне захотелось, чтобы дети своими глазами увидели концлагеря, и поэтому мы совершили своеобразное паломничество в Дахау, Берген Бельсен в Германии и Маутхаузен в Австрии. С тех пор ни у кого из моих детей не возникало желания шутить на этнические темы или давать волю дискриминирующему поведению. Обоим стало ясно, что пункт прибытия у поезда расизма один – в таких вот жутких местах. Вместе мы сосчитали ступеньки, вырубленные в каменоломне Маутхаузена, по которой заключенных заставляли бегать, таща на себе двадцать кило камней, заглянули за край «Утеса парашютистов», названного так потому, что тела узников сбрасывали отсюда вниз на дно карьера. Мы спрашивали себя: как такие места вообще могут существовать в наш просвещенный век? На такие вопросы не сможет дать ответа ни один геополитический, экономический или культурный анализ. Нечто темное таится в наших жизнях, внутри каждого из нас! В конце концов я сделал для себя вывод, что подобные трудные вопросы так и останутся без ответов, по крайней мере, пока не наберется достаточного количества тех, кто сможет признать: «Подобные ужасы совершались моими соотечественниками или моими единоверцами или такими же, как и я, обычными людьми, и на мне, хотя я и не был здесь лично, тоже лежит ответственность за все это». Только тогда может начаться подлинное исцеление.

Мы стояли на краю каменоломни около концлагеря Маутхаузен, а прямо за колючей проволокой виднелись поля картофеля и свеклы, и мы то и дело посматривали на краснощеких фермеров, занятых своим вечным трудом. Порой даже не верилось, что все это произошло здесь, в эти краях. Что рассказывали им родители? И что они сказали своим детям? То, какой ужасающий запах стоял над карьером от разлагающихся тел? Или о том, что ожидало человеческий груз, который выгружался на железнодорожной станции в поселке?

Но забыть – значит переместить подобные энергии, эти ужасающие психические способности в преисподнюю и гарантировать тем самым их рецидив в следующем поколении. Между двумя великими войнами Юнг отмечал, что Вотан, «Берсеркер», древнегерманский бог грома, все чаще появляется во снах его пациентов-немцев. Вотан, восседающий на восьминогом боевом коне Слейпнире[65], не прекращает своей вечной скачки и предстает перед нами всякий раз, лишь только мы успеваем забыть о нем. Стук копыт Слейпнира эхом отдается в наших снах, возникающих на самой границе цивилизации. Такое забвение порождает холокосты.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.