Отзывы о «Дорогая Дэб»

Вдохновение

Каждый из нас – ангел с одним крылом; и мы можем летать, только обняв друг друга.

– Я надеюсь на чудо. – Я напрягла слух, чтобы расслышать ее слова, сказанные слабым хриплым шепотом сквозь прерывистое дыхание. – Мне нужна ваша помощь, чтобы верить.

Дэб не говорила, что совершится чудо, а только то, что она верит и надеется. Мы сидели в кругу друзей, которые встречались в детском приюте при церкви, чтобы молиться вместе с ней, после того, как недавно ей поставили диагноз: неоперабельный рак легких четвертой стадии. Мы все знали, что значит неоперабельный, но не осмеливались говорить об этом вслух. Неоперабельный означало смертельный, слово, которое не должно звучать в детском приюте, слово, которого не существовало, когда мы были детьми и пели: «Палки и камни будут ломать мои кости, но слова никогда не ранят меня». Дэб страдала от рака молочной железы несколько лет назад. Звание «Выживший» она носила до того дня, пока «смертельный» не постарался заменить его.

Меня удивило приглашение молиться за нее. На меня можно рассчитывать, когда нужно приготовить еду для больного или если требуется помощь в планировании сбора средств. В таких случаях я весьма кстати со своими маркетинговыми идеями и чемоданом, полным пожертвований. Но мне неловко молиться вслух в присутствии посторонних людей. Кроме того, я не была близка с Дэб. Мы встречались в церкви в течение шести лет. Она занималась планированием выездных и исследовательских групп, человек, готовый прийти на помощь, даже когда ее не просят. Я знала, что она любила красное вино, матоун и Баффало Сейбрз [1] , но за стенами церкви мы с Дэб не общались. Мы не разговаривали по телефону, не встречались, чтобы выпить по чашечке кофе или сходить в кино. Я не знаю, почему такие вещи происходят в церквях. Каждое воскресенье на протяжении многих лет мы обнимаем одних и тех же людей, мы видим, как растут их дети, и мы разделяем их трудности и радости, но по каким-то причинам мы ограничиваем наши отношения общением в стенах церкви. Может быть, поэтому я согласилась присоединиться к группе и молиться за нее. Она была больна, и я подумала, что ей, вероятно, нужен лучший друг, чем была я.

После того, как мы закончили молиться, Дэб отказалась ото всех предложений в помощи по приготовлению еды, уборке ее дома или выполнению иных поручений. Когда мы спросили, что мы можем сделать для нее, она ответила:

– Пришлите мне ободряющие слова и верьте в мое чудо.

Ободряющие слова – это, безусловно, по моей части.

Я рассказывала истории с тех пор, как мне исполнилось шесть лет, когда моя мать впервые прошла сеанс электрошоковой терапии. Я рассказывала истории, чтобы мои сестры не шумели, пока мама спит после процедур. Она спала подолгу. Сон был ее спасением, ее единственным прибежищем от борьбы с депрессией, которой она проигрывала, независимо от того, насколько сильное напряжение атаковало ее тело. Тогда в нашем доме не было книг, но у нас был каталог Сирса, в котором было много фотографий улыбающихся детей, одетых на каждый случай. Мои сестры и я прижимались плечом к плечу на нашем большом, старом, потрепанном диване и листали страницы этого каталога туда и обратно до тех пор, пока не находили подходящие обувь и сумочки для наших вымышленных приключений. Мы путешествовали в далекие страны, куда нас отправляло мое воображение, и мои сестры, мой верный экипаж, жаждали чуда так же, как и я.

Когда я писала Дэб свое первое письмо, я изо всех сил старалась избегать слов «Я верю в ваше чудо». Как я могла обнадеживать ее, когда врачи Дэб не могли ей помочь? За десять дней я отправила по электронной почте несколько оптимистичных историй, которые звучали неубедительно, мои слова выдавали отсутствие веры в ее чудо.

В день, когда Дэб получила известие, что у нее опухоль мозга, которую необходимо удалить до начала лечения ее легких, я почувствовала головокружение, думая о том, как она продолжает надеяться победить рак дважды. Я знала, что Дэб была сильной. Она была высокой, спортивной и играла в женской хоккейной команде. Помимо этого, она была верующим человеком и могла бороться духовно и физически, но рак в ее мозге и легких не мог не пугать.

И тогда мои письма изменились.

Я не знала, что чувствуют люди, заболевшие раком, но мне был хорошо знаком страх. Я подумала обо всех тех моментах, когда я был напугана событиями, независящими от меня, об историях, которыми я могла бы поделиться с Дэб, если бы мы стали более близкими подругами или если бы у нас было больше времени. Так я начала писать ей свои рассказы. Я писала ей о своем разводе и том, какой неожиданностью он стал для меня. Я писала о том, как меня поймали на воровстве в магазине и о лучшем танцоре, которого я знала, несмотря на то, что у него не было ног. Когда Дэб ответила, что «независимо от того, насколько плохо я себя чувствую, теперь у меня есть то, чего я жду с нетерпением, – это ваши письма», я продолжила писать. Она была слишком больна, чтобы есть, но не так больна, чтобы не читать.

Болезнь Дэб дала мне шанс заглянуть в окно моей жизни, и то, что я увидела, поразило меня. Я увидела чудеса, которые ждали, чтобы я рассказала о них.

Дэб давала читать мои истории друзьям и своей семье, и письма обрели крылья. Через три месяца, сотни людей из семи стран читали письма к Дэб каждый день. Они писали в ответ о том, как боролись со своими жизненными трудностями, не переставая надеяться. Некоторые рассказывали о своих собственных чудесах; другие мечтали о них.

Когда я писала, я была уверена, что мы с Дэб строим мост, который никогда не сможем пересечь. Требуются годы, чтобы обрести доверительные отношения. Мне было ясно, что что-то я получаю и в то же время что-то теряю. Я оказалась на гребне волны, которая разобьется, достигнув берега, но я надеялась, что до тех пор, пока я буду писать, Дэб будет жить. За полгода я написала сто два письма к ней. В течение этих шести месяцев я видела ее только три раза, но за часы, проведенные вместе, между нами возникли узы, над которыми не властно время. Она не хотела думать о том, сколько времени у нее осталось, – вместо этого Дэб сосредоточилась на жизни, составляя планы до последнего вздоха.

Дэб было пятьдесят пять лет, когда она умерла.

Ниже представлены пятьдесят пять писем, одно за каждый год, когда она украшала этот мир своим неповторимым присутствием.

Письма

Настоящая семья

Дорогая Дэб,

– Твой папа – настоящий папа, мам? – Патрик стоял рядом со мной перед раковиной в ванной комнате, размером с наперсток. Он наклонился над тумбочкой и прижался носом к зеркалу.

– Да, это настоящий папа. – Я улыбнулась его отражению, хлопая ресницами, чтобы проверить, хорошо ли держится тушь. Я использовала водостойкую, на тот случай, если меня подкараулят слезы при встрече с ним. – Он мой папа, дорогой. – Мои сыновья знали моих сестер и мою маму, которые навещали нас в Миннесоте в течение многих лет, но они никогда не встречались с моим отцом.

Этой осенью отец решил, что пришло время познакомиться со своими внуками. Майклу и Патрику было одиннадцать и восемь. Они знали только его имя Дональд, то, что друзья в средней школе называли его Даки и что он живет в штате Огайо. Он много раз собирался приехать к нам в гости, но до сих пор не выполнил своего обещания. Письма и открытки, которые я посылала со школьными и семейными фотографиями, были настолько же немногочисленны, насколько мой отец хотел сблизиться со мной. Помимо записи о его новом месте жительства в мою адресную книгу, я тоже не очень старалась развивать отношения с ним. Он был мой настоящий отец, но у нас не было реальных отношений с тех пор, как я ушла из дома в свои двадцать с небольшим. Когда я объявила о его приезде, Майкл и Патрик обрадовались так, словно приближалось Рождество, а не мой отец. У них был дедушка! Им нравилось, что тайный незнакомец, который был мне отцом, неожиданно появляется на нашем пороге.

Отец сильно постарел. Он выглядел более привлекательным, чем в семидесятых, когда люди принимали его за Сонни Боно [2] . Его волосы с проседью, густые и пышные, напоминали дорогой ковер. На нем был мягкий кремовый пуловер с V-образным вырезом, розовая рубашка и серые фланелевые брюки. Не удивительно, что друзья называли его щеголем.

Мальчики играли в захват флага во дворе в ожидании его прибытия. К тому времени, когда они ввалились в кухню, новые, цвета хаки брюки Патрика были покрыты зелеными пятнами от травы, а бледно-голубая, с застежкой на кнопки рубашка Майкла была испачкана сосновой хвоей. Они стояли перед нами с горящими глазами и нетерпеливыми улыбками. Мне хотелось обнять их и воскликнуть: «Смотри, папа! Посмотри на мою работу! Разве они не красавцы ?»

Но я сдержалась. Мне не хотелось, чтобы отец догадался, как для меня было важно, чтобы он гордился мной. После его двадцатилетнего отсутствия в моей жизни я сама удивилась, что мне не все равно.

Встав между Майклом и Патриком, я положила руки им на плечи.

– Папа, это Майкл и Патрик.

Майкл протянул отцу руку.

– Привет, дедушка. Я Майкл, – прощебетал он.

Я думала, мое сердце вырвется из груди, как ракета в мультфильме.

– O боже… o… – Отец пожал руку Майкла и отступил на шаг назад. Он прочистил горло, кашлянул и вытер глаза тыльной стороной руки. – Он выглядит… он выглядит как… он выглядит как я … Он мог бы быть моим близнецом… – Отец прижал ладонь к сердцу и опустился на кухонный стол. Он не мог отвести глаза от Майкла. – Это что-то сверхъестественное, – сказал он, покачивая головой, – я просто не могу поверить в такое сходство.

Майкл сел перед ним.

– Ты выглядел как я, когда тебе было одиннадцать, дедушка?

– Абсолютно, приятель! Я пришлю тебе мою фотографию в начальной школе, чтобы ты сам убедился. – Отец откинулся назад, опираясь ладонью на стол.

Майкл, подражая ему, разглядывал свои руки, проверяя, есть ли сходство и между ними. Мне показалось, что поднялся занавес и я смотрю на картину из моего детства. Отцовские сильные, мужественные руки, всегда с безупречными, ровно подстриженными ногтями. Руки, которые кружили меня, изображая самолет. Руки, которые показывали мне, как ловить мяч. Руки, которые хлопали громче всех, когда я выходила на поклоны после школьного спектакля.

От избытка чувств мне казалось, что сквозь меня пропустили разряд тока. Меня охватило сильное желание броситься между сыном и отцом, крепко сжать их руки. Я жаждала узнать, что я почувствую, коснувшись их обоих одновременно, чтобы ощутить связь и понять, что чувствуют другие семьи. Семьи, которые вместе отмечали праздники. Семьи, которые умеют прощать и не боятся своего прошлого.

Но я не двигалась. От нервного напряжения у меня начался тик. Я держала палец на пульсе до тех пор, пока он не пришел в норму.

Патрик присоединился к ним за столом.

– Я рад, что ты здесь, дедушка. – Сцепив руки в замок, он потянул свои запястья, как будто играл в перетягивание каната.

– Эй, дедушка? – окликнул отца Майкл. – У меня есть вопрос!

– Слушаю, малыш, – отозвался отец, наклонившись вперед.

– Почему ты так долго собирался встретиться с нами? Мне уже одиннадцать, знаешь. – Он снял сосновую иголку с рукава и щелчком отправил ее на пол.

– Ну-у-у-у, что ж. Я думаю, что это вопрос на миллион долларов, Майкл! – Отец глубоко вздохнул и откинулся назад. – Это очень хороший вопрос, Майкл… очень хороший. Он выдохнул со свистом и взглядом попросил у меня помощи.

Я пожала плечами. Что я могла сказать, чтобы помочь ему, если я сама не понимаю, почему его так долго не было в моей жизни? Я много раз просила его приехать в Миннесоту и познакомиться с моими сыновьями, но он по каким-то причинам не делал этого.

– Дедушка? – Майкл постучал указательным пальцем по руке отца. – Почему ты не приезжал сюда раньше?

– Правда в том… – Отец прочистил горло. – Правда в том… У меня нет ответа, Майкл. Я действительно не знаю, почему я так долго не приезжал сюда встретиться с вами. – Низко склонив голову, он смотрел на свои колени.

Патрик и Майкл изучали его, отца моего детства, который когда-то был мальчиком, похожим на них.

Отец посмотрел на них затуманившимися глазами.

– Но теперь я здесь, и надеюсь, что могу стать частью вашей семьи, – он по-мальчишески улыбнулся, – с этого момента, прямо сейчас, если вы позволите.

Майкл, поднявшись, просиял:

– Ты и так наша семья, дедушка. Черт побери… Ты же папа моей мамы!

– Да, – эхом отозвался Патрик. – Ты – папа моей мамы! Ты уже семья.

Они бросились и без стеснения обняли его.

Они любили его, потому что он был частью семьи.

И они любили его, потому что он был с ними.

...

Богатство

Дорогая Дэб,

мне было десять лет, когда я впервые почувствовала себя богатой, найдя пятидолларовую купюру на соседской лужайке по дороге в школу. Знакомая синяя (канадская) банкнота, аккуратно расправленная, лежала на густой, влажной от росы траве. Из-за апрельских дождей мы не успели исследовать наш новый район, но в то сверкающее в солнечных лучах утро, улица переливалась калейдоскопом всех оттенков зеленого на зависть самой Амазонке.

Я стояла над этим маленьким синим прямоугольником, сияющим ярче, чем горшок золота, под пристальным взглядом королевы Елизаветы и не могла поверить в такое везенье – я была богата.

Банкнота насквозь промокла, и мне хотелось выжать ее как губку, но я боялась, что она порвется. За пять долларов в 1962 году был выкуплен король. И у меня никогда не было собственных пяти долларов. С большой осторожностью я подняла их с газона, сложила пополам и сунула в карман, чтобы не потерять. Когда я добралась до конца квартала, меня охватила паника. Что, если половинки банкноты слипнутся и я не смогу их оторвать друг от друга? Я снова достала купюру и попробовала ее высушить. Я дула на нее, пока не закружилась голова, а потом промокнула своим толстым шерстяным килтом, надеясь, что ткань впитает влагу. Но это не помогло, и тогда я, подняв руки над головой, подставила банкноту ветру, подобно вымпелу на гоночном автомобиле. Так я добежала до школы, но купюра по-прежнему была сырой, как старая кухонная тряпка, которая никогда не высыхает.

Только перед дверью в класс мне в голову пришла блестящая идея. Банкноту можно спрятать и заодно высушить, спрятав ее под поясом моей юбки. Я разгладила складки на купюре пальцами и прижала ее к животику. Холодная бумага прилипла к моей коже. Мне стало интересно, богатые чувствуют то же самое?

Мисс Андерсон говорила без умолку о новой концепции предстоящей научной ярмарки, а я фантазировала о всевозможных способах потратить мое новообретенное богатство. Я ВСЕГДА мечтала о Барби, но мама считала, что это слишком дорогая игрушка, и я, имея трех младших сестер, вообще не нуждаюсь в куклах. Настоящая Барби стоит 3,99 доллара. Даже у моей сестры – тезки Барби – не было настоящей куклы Барби. Она делала вид, что ее дешевая подделка – настоящая, а мы не спорили, хотя все видели разницу. Моих пяти долларов хватит на то, чтобы доехать на автобусе до универмага самообслуживания в центре города, купить мою любимую Барби в полосатом купальном костюме и пакет сырного попкорна, чтобы съесть его весь по дороге домой в автобусе.

Мечтая о Барби и о том, как чудесно будет слизывать крошки сырного попкорна с пальцев, я неожиданно почувствовала, что вся вспотела. Я смахнула соленые капли, стекающие мне за шиворот, и вытерла руку о юбку. Мне стало любопытно, а что сделала бы мама с пятью лишними долларами?

Она купила бы продукты? Или положила бы их в конверт на холодильнике, на черный день?

Я не знала, сколько денег нужно на черный день, но однажды я подставила кухонный стул к холодильнику, чтобы заглянуть в конверт, и нашла там сорок три цента. Я надеялась, что на этот раз она потратила бы их на продукты. Мы только что опять переехали, потому что ей пришлось выбирать между оплатой аренды и покупкой еды. Так происходило всегда, когда отец уходил от нас. Мама плакала каждый раз, готовя кашу нам на обед. Я постоянно повторяла ей, что люблю кашу и мы можем есть ее и на завтрак, и на ужин, но это ее не успокаивало. И независимо от того, как часто мы ели кашу и сколько получали купонов на скидку, приклеивая их в специальные маленькие книжечки, денег никогда не хватало и на продукты, и на оплату аренды дома, когда отец не жил с нами.

Я почувствовала, что найденные пять долларов обжигают мою кожу. Я вытащила их из-за пояса и положила в середину учебника по математике, где банкнота станет сухой, чистой и плоской, как красные кленовые листья, которые мне нравилось собирать осенью. После звонка, я быстро собрала книгу и карандаши. Десятки раз я носила эту книгу домой, но в тот день она казалась такой тяжелой, что я не успела прийти домой вовремя и помочь маме с ужином. Войдя в нашу полутемную прихожую, я сделала то, что делала всегда после переезда в новый дом. Я поискала ботинки моего отца. И когда их не оказалось, я почувствовала знакомый комок в горле, напомнивший, что, даже если мне очень грустно, нужно делать вид, что все хорошо. Я прошла в гостиную, где мелодия «Я люблю Люси» разрывала телевизор.

Я достала пять долларов из учебника по математике и последний раз посмотрела на смягчившееся лицо Королевы. Я знала, как нужно поступить.

– Мама, – крикнула я. – Угадай, что я нашла сегодня…

...

Неожиданное знакомство

Дорогая Дэб,

Майклу было три недели, когда я надела на него пушистый зимний флисовый комбинезон и закутала в одеяла, чтобы отправиться на наш местный продуктовый рынок. Был ранний декабрь, наша первая зима в Детройте, стоял сильный мороз. Зима объявила о своем прибытии двухдневным ледяным снегопадом, который пронесся по Мичигану арктическим реактивным потоком. Меня беспокоило, что несколько кварталов до рынка – это слишком долгая прогулка для новорожденного малыша в такую погоду, но выдержать еще один день в четырех стенах я не могла.

Переход от карьеры маркетолога к смене подгузников днями напролет оказался сложнее, чем я ожидала. Покидая Канаду из-за карьеры мужа, я сделала выбор ради любви, но из-за его постоянных командировок казалось, что любовь осталась где-то в прошлом, вместе с моими родственниками и прежней жизнью. В пригороде Детройта без друзей и семьи я чувствовала себя одиноко. Несмотря на то что меня воодушевляло рождение чудесного малыша, я ощущала, как будто что-то сломалось внутри. До родов прогулки поднимали мне настроение, и сегодня я решила, что стоит снова попробовать.

Я остановила коляску у входа, рядом с тележками для покупок, и вынула Майкла из-под тяжелых одеял. Он тихо посапывал во сне. Видимо, я слишком сильно укутала сына: его лоб увлажнился, а щечки покраснели. Развязав его бежевую вязаную шапочку с ушками ягненка на макушке, я взглянула на его крошечное лицо и почувствовала сильный толчок в груди, как будто сердце ударилось о ребра. Это случалось по нескольку раз в день: когда я пеленала его или когда представляла его невинное личико, прежде чем заснуть, и каждый раз неожиданно, как Шинук, спускающийся со Скалистых гор теплый, сухой ветер, способный растопить самый морозный зимний день. Конечно, я любила моего ребенка, но я чувствовала, что мое сердце любит его еще больше.

От прилавка мясника через весь магазин тянулась длинная очередь, поэтому я прихватила себе номерок. Рынок был наполнен ароматами имбирного печенья и рождественской елки, напоминая мне о родном доме. Банки с домашними джемами и чатни с разноцветными, сделанными от руки надписями «Варенье из черники из моего сада», «Персиковый чатни от тети Элси» были расставлены на верхней полке прилавка. К стене была придвинута корзина со связками веток белой ели, с дружелюбной надписью на ценнике: «От нашего дерева вашему очагу, 8 долларов за пучок» . Майкл спал в детской перевозке, приделанной сверху тележки для покупок. В ожидании своей очереди я положила руку на его колени.

– Номер тридцать девять! – выкрикнул мясник.

Я, зевнув, посмотрела на мой сорок второй.

– Извините, мадам. Сколько лет вашему ребенку? – Высокий, пожилой мужчина подошел ко мне, приподняв с головы черную фетровую шляпу. Его абсолютно седые волосы были разделены аккуратным боковым пробором. В руке он держал полированную деревянную трость и был одет в черное пальто до колен, с жемчужно-серым шелковым шарфом на шее.

– Ему три недели. Это его первый выход. – Я улыбнулась и стянула шапку с головы Майкла, чтобы он мог увидеть нежные локоны моего сына.

– Вот это да! – сказал мужчина. – Целых три недели… двадцать один день дыхания, двадцать один день его маленького «я» в этом огромном мире.

На его губах затрепетала улыбка, осветив его розовое лицо.

– Мне девяносто два, и я не видел сегодня никого прекраснее вашего мальчика.

Он смотрел на меня ясными глазами, неопределенного серого цвета, и мне стало любопытно, были ли они когда-нибудь голубыми.

– Можно я прикоснусь к его лицу? – Он указал тростью на мою тележку. – Вы не против?

Я наблюдала, как он с трудом снимает свои кожаные перчатки, и согласилась, продолжая держать свою руку на коленях Майкла. Потянувшись к личику ребенка, он замер на полпути, как художник, размышляющий, где сделать следующий мазок кистью. Затем, все также медленно он провел согнутым пальцем по щеке малыша.

– Прекрасно. – Он вздохнул. Слезы лились из его серых глаз по впалым щекам и капали на его шелковый шарф. – Посмотрите, какое совершенство создал Бог! Он повернулся ко мне и тем же согнутым пальцем указал на меня. – И если подумать… он создал его только для вас. Он снова приподнял свою шляпу, поклонился и поблагодарил меня за знакомство с моим сыном. Я снова почувствовала это в своей груди… Удар .

...

Бездомный

Дорогая Дэб,

я знала, что он попросит у меня денег перед дверью в кафе и подготовилась заранее. Я даже отрепетировала свои слова. Нет, я прошу прощения. У меня нет мелочи, но я могу купить вам завтрак. Что бы вы хотели к своему кофе ? Я с улыбкой заглянула в его лицо. У него были сухие потрескавшиеся губы и спутанные, похожие на войлок волосы. Глубокие морщины почернели от грязи. Он мельком взглянул на меня синими, как Средиземное море, глазами. В 6:30 утра воздух был липкий после влажной ночи, и я размышляла, как этот бездомный человек может жить на улице в такую невыносимую жару. Я жаловалась каждый раз, когда нужно было пройти шесть метров от прохладного дома с кондиционером к моей машине, тоже оборудованной кондиционером.

– Благодарю вас, мэм. Это очень щедрое предложение, но мне не позволено есть фастфуд. – Он улыбнулся, обнажив острые медные зубы, покрытые темными пятнами, как и его пальцы. – Видите ли, мэм, существуют правила для людей вроде меня.

Его слова прозвучали отчетливо, а взгляд голубых глаз был такой ясный, что я поверила ему, и меня охватило негодование и желание защитить этого бедного парня.

– Они не разрешают мне есть в Тим Хортонс или Макдоналдсах, так же как и носить носки летом, – добавил он, указывая на свои грязные опухшие ноги, обутые в холщовые кеды с открытыми носами. – А также носить перчатки зимой.

Он положил руки на колени и начал изучать их с пытливостью хироманта, неторопливо переводя взгляд с одной на другую и обратно. Я хотела спросить его, кто это «они», но он продолжал рассматривать свои руки, не поднимая на меня глаз, и мне стало ясно, что разговор окончен. Он переворачивал руки то вверх, то вниз ладонями, глядя на них так, словно видит впервые.

– Вот это да, я не знала, что они не позволяют тебе есть фастфуд, – сказала я. – Мне очень жаль.

Я смотрела на него в смущении. Отказавшись от идеи выпить кофе, я поспешила обратно к своей машине. Я не оставила ему ни денег, ни завтрака.

«Что с ним случилось?  – думала я. – Почему он не взял кофе и рогалик, когда я предложила?» Меня утешала мысль, что, по крайней мере, я пыталась купить ему завтрак. И нет моей вины в том, что этот странный парень не принял его.

Выезжая на дорогу в моем оазисе прохлады, которая струилась из вентилятора автомобиля как арктический ветер, меня осенило: если бы он принял рогалик и кофе, сидя, скрестив ноги, на тротуаре, он не сможет держать свой бумажный стаканчик и надеяться, что кто-нибудь заполнит его.

Кто даст деньги бездомному, если он потягивает дымящийся кофе и жует посыпанный кунжутом рогалик с начинкой из сливочного сыра? Парень на работе.

Он делал свое дело, единственное, которое умел, и он не нашел слов, чтобы объяснить мне это.

Я повернула ключ в дубовой двери моего дома с кондиционером и всеми удобствами и подумала, а я бы стала слушать, если бы он нашел?

...

Это действительно бесплатно?

Дорогая Дэб,

однажды в воскресенье я заказала большой стакан латте с обезжиренным молоком в «Старбакс» и подвинула свою пятидолларовую купюру через прилавок девушке за кассой. Она вернула мне деньги и воскликнула:

– Доброго Вам дня!

Я подумала, что она недавно устроилась в кафе и еще не знает, что покупатели оплачивают свой кофе прежде , чем выпить. Не желая ее смутить, я положила пять долларов ближе к кассовому аппарату и мягко напомнила, что я еще не рассчиталась.

– Сегодня за счет заведения – приятного аппетита! – просияла она.

– Что вы имеете в виду? – пролепетала я тихо, решив, что неправильно ее поняла. – Значит, мне не нужно платить?

Она, смеясь, опять отодвинула банкноту ко мне.

– Вы не поверите, с каким трудом люди верят, что кофе сегодня бесплатный. Почти каждый настаивает на том, чтобы заплатить, – так странно. Почему бы людям просто не принять подарок, если им предлагают? – Она пожала плечами и крикнула бариста: – Большой латте с обезжиренным молоком!

Я направилась к моему автомобилю, сжимая горячий латте и размышляя о том, почему мне было так сложно принять бесплатный кофе. Потому что я привыкла думать, что «бесплатный» означает ничего не стоящий? Или потому что я уверена, что ничто в мире не достается даром, что все имеет свою цену и в конечном итоге за все придется платить?

И тогда я вспомнила о милосердии. Это подарок, за который уже заплачено, подарок, который дан нам независимо от того, кто мы и что делаем. Милосердие всегда было загадкой для меня, почему оно приходит к нам, когда меньше всего этого ждешь. Почему вместо благодарности я иногда чувствую себя недостойной. Я пила мой обжигающий латте и думала, сколько бесплатного кофе потребуется мне для того, чтобы понять смысл этого дара.

Сегодня я хотела бы пожелать Вам милосердия, Дэб.

...

Только представь

Дорогая Дэб,

в 1998 году, мы с моей подругой Сарой были на пешеходной экскурсии в Англии. До начала шестого дня нашего похода под руководством гида по побережью Корнуолла мы провели несколько дней, любуясь достопримечательностями Лондона.

– Стой! – Я попыталась перекричать рев красного двухэтажного автобуса, который проезжал мимо, и дернула Сару за рукав. – Мне нужно вернуться. Я забыла кое-что сделать, а это очень важно!

Мы только что закончили трехчасовой тур по Вестминстерскому аббатству, знаменитому семисотлетнему готическому собору в самом сердце Лондона. Мне хотелось отдохнуть и еще больше съесть что-нибудь. Экскурсия по этажам аббатства была более захватывающей, чем прогулка по голливудской Аллее славы. Счастливый случай вложить свою руку в отпечаток ладони Боба Хоупа или Чарли Чаплина не сравнится с возможностью оказаться рядом с могилами Дарвина и Диккенса.

– Ты опять забыла свой кошелек в ванной? – Сара прикрыла рот рукой, потому что огромный автобус закашлял дымом в сторону Биг-Бена.

– Нет… Я должна вернуться и поставить свечку за маму.

С тех пор как мне исполнилось шестнадцать, я зажигала свечи за нее в каждой церкви, в которой бывала. Сара знала о том, что моя мама страдает депрессией, и о моем неоднозначном отношении к ее болезни. Она не раз видела, как я попадаю в сеть ее болезненного бреда и как сложно мне возвращаться в нормальное состояние. Мне всегда казалось, что я должна любить ее больше. Но моя любовь напоминала пластырь, который все время отклеивается.

Первый раз я поставила свечу за маму во время поездки нашего двенадцатого класса на экскурсию в Сент-Анн-де-Бопре в Квебеке. Гид провела нас через массивные медные двери в городскую базилику и начала тур с витражей: солнечный свет, пробиваясь сквозь них, мерцал разноцветными звездами на церковных скамьях. Мои одноклассники охали и ахали, восхищаясь необыкновенным световым эффектом, а мои глаза были прикованы к паре высоких каменных колонн возле входа, окруженных сотнями сложенных друг на друга костылями, тросточками и ортопедическими скобами. Их оставили люди, которые исцелились в храме и сломали свои трости в доказательство чуда. Я подумала, что, если Бог помогает людям ходить, он, возможно, может помочь им стать счастливыми. Таким, как моя мама.

– Серьезно, Сара… Я ставлю свечи и молюсь за маму везде, где бываю. От часовни в глухой деревушке до собора Святого Петра в Риме. Я поставила одну даже в той церкви с яслями в Вифлееме, помнишь, я ездила туда в 1982 году?

Мой желудок заурчал громче лондонских автомобилей. И мы отправились в паб за рыбой и жареной картошкой.

– Что ж, иди. – Сара плюхнулась на скамейку перед автобусной остановкой. – Я подожду тебя здесь.

Она погладила скамейку, как будто она была одним из ее домашних любимцев.

– Ой, не упрямься, – пробормотала я. – Пойдем, поедим.

Я села рядом с ней, на то место, которое она погладила.

– Когда я думаю обо всех этих церквях и свечках, мне иногда кажется, что все это бесполезно.

Я посмотрела на небо. Солнце еще раз пыталось пробиться сквозь пепельный потолок, который висел над городом со дня нашего приезда.

– Я имею в виду, какой смысл, Сара? Ты же знаешь, что с ней…

Сара слегка подтолкнула меня плечом.

– А ты думала когда-нибудь о том, что бы с ней было, если бы не эти свечи?

...

Великий Создатель

Дорогая Дэб,

в летнем домишке 1930-х годов на озере Руни, штата Висконсин, я чувствовала себя как в раю. В тот год, когда Патрику исполнилось пять, мы решили не возвращаться в город и провести все лето на природе. Я немного нервничала в этом удаленном от других поселков месте, в самом конце грунтовой дороги. Но волшебная красота окружающей природы очаровала меня и развеяла пустые страхи.

Однажды утром я увидела Патрика под высокой белой сосной, одиноко стоявшей на берегу озера. Он подошел очень близко к дереву, и я подумала, что он, вероятно, пытается подружиться с каким-нибудь жучком, вроде Генри, его маленького коричневого паука. Генри сбежал на прошлой неделе, когда Патрик снял крышку с банки, чтобы угостить паука своим хот-догом.

Я стояла у кухонного окна и наблюдала за сыном, размышляя о том, что бы приготовить на обед. Джон Траволта пел серенаду Оливии: «Ты единственная, кто мне нужен…» Майкл вернулся домой рано и снова включил «Бриллиантин» .

Патрик отступил на метр от дерева и, уперевшись руками в бедра, начал раскачиваться из стороны в сторону, как Джейн Фонда на видео с упражнениями. При этом он все время моргал и щурился, как будто старался что-то разглядеть. Я взяла на заметку, что следует записаться к нашему педиатру и проверить Патрику зрение, когда мы вернемся в город в сентябре. Он перестал качаться и посмотрел на небо, так сильно запрокинув голову назад, что упал на спину.

Патрик отряхнулся и направился обратно к дереву. Он похлопал по стволу сверху вниз, как полицейский, обыскивающий вора, затем лег на землю, свернувшись калачиком вокруг ствола. Дерево было старше нашего дома 1930-х годов. Понадобилось бы два или три Патрика, чтобы обхватить его полностью. В свои пять лет Патрик чувствовал тесную связь с природой. Он пел облакам, болтал с пылью и собирал все, что мог принести домой.

– Ма-а-м… иди сюда, быстрее! – позвал меня Патрик.

– Что такое, дорогой? Я готовлю обед, – крикнула я в окно.

Он вскочил так, словно его ужалила оса.

– Иди сюда, мама… скорее!

Я выбежала из дома.

– Тебе больно? Тебя кто-то укусил?

Подняв футболку Патрика, я быстро осмотрела его спину.

– Нет, мама. – Он повернулся ко мне с улыбкой во все лицо. – Никто меня не кусал. Но я нашел кое-что!

Я взглянула на землю. Под ногами была лишь потемневшая хвоя и засохшая, с надломленным концом веточка.

– Что ты нашел?

– Не на земле, мама. Посмотри, посмотри на дерево! – Он протянул руку и погладил ствол.

– Дерево?

Ствол был прямой и высокий, а нижние ветви росли где-то в семи метрах от земли. Я рассмотрела пару наростов, пятно, с которого, вероятно, какое-то животное сгрызло кусок коры, и несколько красных муравьев, перетаскивающих нечто яйцеобразное.

– Ого, – сказала я, – красные муравьи. Надеюсь, они не кусаются.

Патрик закатил глаза.

– Нет, мама. Не муравьи. Просто посмотри на дерево… дело в нем, – он снова лег, – иди сюда и ложись рядом со мной. Я покажу тебе как.

Земля была прохладной в тени этого гигантского дерева. Пошевелив песчаную почву вокруг большим пальцем ноги, я убедилась, что там нет ядовитых насекомых и ничего колючего или вызывающего сыпь. Меня всегда пугали клещи. Я легла рядом с Патриком, и, когда я повернула голову, чтобы взглянуть на него, наши носы почти касались. Крошечные веснушки рассыпались по его лбу. Мне захотелось поцеловать их.

– Смотри на дерево, мам, и одновременно смотри на небо. У тебя получится – Он показал наверх.

Снизу дерево казалось выше, чем Нью-Йоркский небоскреб. Его вершина отсюда была не видна. По небу плыли пушистые облака; лучи, сверкая бирюзой, пробивались сквозь густые сосновые ветви. Мне захотелось стать орлом, чтобы воспарить над землей и увидеть мое озеро и вершину сосны с высоты птичьего полета. Мне стало интересно, а Бог видит Землю так же, как орел? Я улыбнулась собственным мыслям.

Патрик сжал мою руку и прижался ближе.

– Мам, – вздохнул он, – разве можно не любить Землю, какой ее создал Бог?

...

Отпуская

Дорогая Дэб,

Бог непременно должен был изобрести качели, потому что, впервые ощутив чувство полета, я почувствовала себя Королевой Мира! Эта планка, подвешенная на двух ржавых цепях, обещала исполнить мою мечту подняться в небо. Несколько волшебных мгновений я лечу навстречу ветру, ласкающему мое лицо; и в моей власти решать: как быстро, как высоко. Могу качаться с открытыми глазами, наперегонки с другими ребятами, или раскачиваться с закрытыми глазами, представляя, что я парю в облаках.

Иногда я видела, как другие ребята, высоко взлетая, отпускали руки и прыгали в Пустоту. Они широко раскидывали руки, как будто стремились навстречу кому-то, кто их поймает, но большинство просто падали лицом в землю. Мне хотелось, как они, отпустить цепи и устремиться в полет на несколько драгоценных секунд, но, как я ни старалась разжать пальцы, что-то каждый раз останавливало меня. Мне была нужна уверенность в том, где я окажусь. Мне необходимо было знать, чем все закончится, и я по-прежнему не отрывала ноги от земли.

Сколько раз я плелась по дороге жизни, упуская возможность отпустить все, за что держалась, и почувствовать свободу. Мне потребовались годы, чтобы сбросить груз ответственности. К счастью, вера – терпеливый учитель. Вера научила меня, что неважно, насколько я хочу быть уверенной в конечном итоге, контроль над ситуацией – не самое главное в жизни. Вера помогла мне научиться отпускать цепи и свободно лететь, открывая свои объятия навстречу жизни.

...

Лакки

Дорогая Дэб,

если телефон звонил в обеденное время, я редко поднимала трубку, потому что, как правило, это кто-то хотел мне предложить либо бесплатный круиз на Багамские острова, либо прайс-лист на алюминиевый сайдинг. Но несколько недель назад, после четвертого звонка, что-то заставило меня перестать резать лук и подойти к телефону. Это была моя кузина Джери. Мы видимся с ней только во время каникул, когда она приезжает к нам в гости. Я люблю ее визиты, потому что в конечном итоге мы всегда визжим и хохочем, вспоминая наши детские шалости. Джери была самым нахальным ребенком, которого я знала. Она рассказала мне все, что знала о сексе, показала мне, как прокрадываться в кинотеатр, и научила противостоять взрослым, когда они несправедливо обижали детей и животных. Она до сих пор помогает неудачникам.

– Привет, Марджи. – Джери вздохнула. – Это я.

Ее тяжелый вздох заставил меня собраться с духом в ожидании плохих новостей.

– Я должна рассказать тебе о Лакки. – Она разрыдалась.

Лакки был тощий черный кот, который появился на ее заднем крыльце четыре года назад. Он благодарно мяукал от всего своего маленького сердца, когда Джери кормила его. День за днем она оставляла коту еду с водой и наблюдала за ним из-за закрытых дверей, пока он не перестал убегать от нее. На случай если его ищет владелец, Джери по всей округе расклеила фотографии кота, хотя его выступающие кости не оставляли сомнений, что он был так же одинок, как и Джери.

– Мне не хотелось бы, чтобы люди думали, что я одна из тех странных незамужних женщин, которые кормят бродячих кошек, – говорила она.

Оказалось, Лакки жил в доме по соседству. Но семья уехала из города в прошлом месяце, бросив кота на произвол судьбы. Назвать его Лакки было абсолютно в характере Джери.

Она взяла кота в дом и заботилась о нем четыре года. И вдруг, в середине ночи, у Лакки случился инсульт. Ветеринар не дал никакого медицинского объяснения. Он сказал, что такое иногда происходит с потерявшими своего хозяина животными – природа. Джери была уверена, что Лакки не смог пережить того, что люди, которых он любил, бросили его, что, одинокая холодная зима оставила неизлечимые раны на его сердце.

Я вспомнила, что когда он впервые появился, Джери сказала, что не хочет брать его себе.

– Ты привязываешься к животному, любишь его, а оно умирает и разбивает тебе сердце, – объясняла она.

Неважно, почему у Лакки случился инсульт. Я считаю, что некоторые животные действительно сами выбирают своих владельцев. Лакки помог Джери вспомнить, что любовь стоит любого риска. Я думаю, что он выбрал ее, потому что чувствовал, что ее сердце заслуживает быть разбитым.

...

Сладость лимонов

Дорогая Дэб,

моя мама пекла лучше Бетти Крокер. Однажды морозным утром меня разбудил аромат лимонов, их сладость наполняла мою комнату, как будто кто-то налил фруктовую эссенцию в бутылку и набрызгал из нее вокруг моей кровати.

Я пошла на цыпочках вниз и остановилась на лестничной площадке. По утрам в нашем доме жила тишина, потому что мои младшие сестры вставали позже меня. Каждый раз, когда я чувствовала ее присутствие, я замирала, надеясь подружиться с ней, но тишина никогда не задерживалась надолго, и я не успевала узнать ее лучше. Это тишина отличалась от той, что просыпалась в доме в полночь. Хотя я чувствовала тепло моей сестры Барби рядом со мной в кровати, в полночной тишине я чувствовала себя одинокой в темноте, независимо от того, где мы жили.

Добравшись до кухни, я ощутила под ногами тепло деревянного пола и сладкий вкус сахарного печенья в воздухе. Три пирога с золотистыми корочками охлаждались на решетках на кухонном столе. Куски оставшегося теста на столе, посыпанном мукой, ждали, когда из них сделают крошечные рогалики-полумесяцы, сокровище, которым мне не придется делиться с моими сестрами, если я буду действовать быстро.

– Тебе помочь, мама? – спросила я, прижавшись к кухонной двери.

На мне было надето сиреневое платье «бэби долл», отороченное широкими кружевными оборками, которые топорщились подобно кринолину вокруг моих тонких ножек.

Обернувшись, мама взглянула на меня, продолжая помешивать солнечный лимонный крем, кипящей на плите. Два мучных отпечатка пальцев припудрили ее щеку.

– Почему бы тебе не взять поднос для печенья и не сделать несколько рогаликов с малиновым вареньем для себя и сестер? – улыбнулась она.

Мама подняла стеклянный мерный стакан на уровень глаз, чтобы отмерить точное количество сахара.

– Миссис Вентворт сегодня сдает анализы в больнице и я подумала, что нужно испечь ей лимонный пирог. Ее любимый. – Ее глаза блестели, как и недавно коротко постриженные кудри. На губах была ее любимая вишневая помада «Желание». Мама говорила, что правильно подобранный цвет помады – это ключ к истинной красоте и умная женщина всегда использует только свой оттенок.

Мама часто пекла печенье и пирожные для наших соседей или знакомых по церкви семей, которые были больны или потеряли работу.

– Всегда есть люди, которым нужна наша помощь. Помните об этом. Как бы плохо вам ни было, всегда есть кто-то, кому еще хуже. – Мама повторяла эти слова каждый раз, когда мы ходили к нашим соседям, нагруженные домашней выпечкой.

И я по тяжести в моих руках могла оценить вес ее щедрости. Этими мудрыми словами она делилась каждый раз, когда пекла для кого-то, выражая всю свою любовь. Я впитала и запечатлела их в моем сердце, чтобы пронести через всю мою жизнь.

...

Бог всюду

Дорогая Дэб,

воскресенье я любила меньше других дней недели, когда мы проводили лето в северной части провинции Онтарио у нашей бабушки. Моим сестрам и мне приходилось переодевать свои купальники и шлепанцы на платья со шляпками и ехать восемь миль по извилистой проселочной дороге в католическую церковь Святой Анны в Мактьере. Каждое воскресенье мы спорили из-за места у окна и о том, как рассядутся остальные, пока четверо из нас не втискивались на заднее сиденье бабушкиного, когда-то синего шевроле. Мы ехали в каменном молчании, а бабушка слушала Час решения Билли Грэма. Она резко тормозила перед каждой ямой на старой дороге и набирала обороты на каждом склоне. Тряска на заднем сиденье после двенадцатичасового поста перед причастием была настоящей пыткой.

Однажды в душное воскресное утро я лежала в постели дольше обычного с желудочными коликами.

– Я не могу встать, – стонала я, пока мама помогала моей сестре Донне застегивать платье, – меня опять стошнит в бабушкиной машине, если я поеду с вами, мама. – Я натянула хлопковую простыню на голову.

Мама положила ладонь на мой лоб.

– Что ж, ты действительно нездорова. Может быть, тебе лучше остаться в постели и еще поспать. – Она подоткнула одеяло туго, как смирительную рубашку. – Не выходи из дома ни в коем случае. Тетя Нелл и дядя Билл в соседнем доме, но они еще спят. Не беспокой их без необходимости.

Как только бабушкин автомобиль съехал с подъездной аллеи, покрытой гравием, я сосчитала до ста и выпрыгнула из кровати. Я скинула пижаму, натянула шорты и скользнула в мои новые аквамаринового цвета шлепанцы.

Сетчатая дверь громко заверещала, как павлин, царапнув по порогу, набухшему от лившего неделю дождя.

На меня повеяло сзади ветерком от стремительно закрывающейся двери. Я едва успела сделать пируэт, чтобы поймать ее, прежде чем она с шумом захлопнется. Я боялась разбудить кого-нибудь.

Я вышла на широкий, как крыльцо, гранитный уступ, который тянулся вдоль коттеджа. Камень с волнистыми темно-серыми прожилками был усеян серебряным блеском, сверкающим бриллиантовыми крошками на солнце. Я часто заморгала от яркого света и попыталась разглядеть качели, подвешенные на двух толстых канатах к огромной руке дуба, прямо передо мной. Качели были единственным местом на севере, где я могла остаться одна. Сиденье было сделано из одной деревянной, гладкой, как стекло, доски, с углублением в центре, а канаты такие длинные, что я могла взлетать достаточно высоко, чтобы доставать ногами листья на дубовых ветвях. Я вписывалась в это углубление так, как будто это была часть меня. Часть, о которой я мечтала, когда мы возвращались в город.

Но качаться я могла в любое время. Сегодня я впервые могла пойти к озеру одна!

Дорожка, шириной больше метра, извивалась сто метров в чащу густого леса за коттеджем. Деревья, выстроившиеся с обеих сторон, были такие высокие, что в шее чувствовалась боль при попытке увидеть их кроны. Лес был такой глухой и дикий, что даже в самые яркие летние дни тропа была укрыта темными тенями.

Для путешествующих в одиночестве существуют свои правила.

Первое правило – нести с собой палку, чтобы ударять по кустам, отпугивая диких животных. В этих лесах водились рысь, черные медведи и древесные волки. Когда бабушка одна ходила по этой тропе, мы слышали ее до самого лодочного сарая на берегу озера. Она напевала «Бонни с берегов озера Лох-Ламонд» и размахивала своей палкой, как мачете, задавая трепку стволам деревьев и подлеску, как будто она пробивалась сквозь джунгли.

Дядя Билл говорил, что ей не нужна палка.

Следующее правило для прогулок в лесу было таким же, как при пересечении оживленной улицы в городе.

Иди спокойно, не беги.

Узловатые корни деревьев, которые прорастали через мягкую почву, в темноте жаждали добычи, как недавно сплетенная сеть. Я никогда не ходила по этой тропе одна, потому что у мамы было ее собственное правило: никогда не ходи к озеру одна .

Прежде чем идти дальше, я остановилась, чтобы проверить, нет ли чего-нибудь скользкого на поверхности. Я не заметила никакого движения, сделала несколько пробных шагов, поглядывая из стороны в сторону и снова остановилась.

Лес был полон звуков, как будто я вошла в зрительный зал в середине концерта. Над моей головой барабанил дятел, скрежетал ворон, хлопая крыльями, с озера доносилось жужжание лодочного мотора. Я закрыла глаза, прислушиваясь к этой лесной симфонии, и с удивлением обнаружила в ней кое-что еще.

Тишина.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.