Эмпатия: сказать легко, а вот сделать…
Эмпатия: сказать легко, а вот сделать…
Настоящая эмпатия требует не только слов, но и определенной внутренней работы. Эмпатия – это не просто подобрать правильные слова и сказать их тому, кому стыдно. Наши слова подействуют лишь тогда, когда мы можем действительно принять сторону собеседника и полностью вовлечься в разговор с ним. Я определяю эмпатию как способность погрузиться в собственные переживания, чтобы получить доступ к переживаниям, которыми делится другой. Мне нравится еще одно определение, его дали в своем учебнике для консультантов Арн Айви, Пол Педерсон и Мэри Айви [10]. Они описывают эмпатию как «способность воспринять ситуацию с точки зрения другого человека. Способность слышать, видеть и чувствовать уникальный мир другого». Правда, я полагаю, что эмпатию лучше понимать не как способность, а как умение, потому что быть эмпатичным, или иметь возможность демонстрировать эмпатию, – это не врожденное свойство и не что-то интуитивное. Мы можем быть от природы чувствительны к другим, но эмпатия – это нечто большее, чем просто чувствительность. Вот пример того, как эмпатия моей подруги Дон помогла мне выйти из сложного, стыдного переживания.
Примерно раз в три года в моем расписании происходят настоящие столкновения миров. Это не обычные неувязки, а грандиозные конфликты между разными моими ролями. Пару лет назад, в один из майских выходных, случился именно такой конфликт ролей. У дочки было первое выступление в балетной студии, а в университете – день присуждения степеней. Эти два события пересекались по времени – приличный стресс, если учесть, что студенты возложили на меня важную миссию в выпускной церемонии.
Вдобавок к выпускному и балету в то воскресенье отмечался День матери, и все члены моей семьи и семьи мужа собирались приехать к нам домой на праздник. Пятница, предшествовавшая этим безумным выходным, была последним днем весеннего семестра у моих студентов и последним днем учебы в школе у Эллен. То есть мне предстояло выставить отметки, а Эллен – поздравить учителей с Днем учителя.
Мы со Стивом вызвались принести печенье в школу на День учителя. Среди всего этого хаоса мысль о печенье как-то выскочила у меня из головы. В пятницу с утра Стив отвез Эллен в школу, а когда я приехала ее забирать, листик с поручениями для родителей еще висел на двери. Я глянула, увидела свою фамилию рядом с «десертом» и все вспомнила. Меня охватила паника. Мне очень нравились учителя Эллен, я их уважала. Как же я могла забыть?
Я быстро продумала пути отступления и решила незаметно прокрасться в школу, выдернуть дочь и выскочить незамеченной. Но в холле я столкнулась носом к носу с учительницей Эллен. Как обычно в таких случаях, я засюсюкала тоненьким голоском: «Ой, здрасте, как вы поживаете? Как прошел праздник?» – «Спасибо, все прошло отлично, – ответила учительница, – было очень весело. И еда оказалась превосходной».
О боже, почему она сказала, что еда была превосходной? Она точно намекает на мою расхлябанность! Голос у меня понизился до бархатного, такой я использовала специально для вранья: «Стив занес печенье сегодня утром?» Учительница озадачилась и ответила: «Точно не знаю, когда он привел Эллен, меня не было». Я привстала на цыпочки, как бы заглядывая ей через плечо куда-то в глубь класса, притворившись, что всматриваюсь в накрытый стол, и сказала: «А, да вон же они. М-мм, выглядят аппетитно. Здорово, я рада, что он принес их вовремя».
Учительница взглянула на меня добрым, но понимающим взглядом и произнесла: «Увидимся через пару недель, когда начнется летний семестр. Приятных каникул». Я забрала Эллен, доползла до машины, пристегнула дочку в кресле, села за руль, и слезы полились по щекам буквально ручьями. Я сидела, вцепившись в руль, и не понимала, что хуже: то, что я забыла печенье, то, что я соврала, или то, что я знала, что учительница все понимает и, наверное, думает: «Работающие мамочки всегда оправдываются, но чтобы так врать…»
Эллен, глядя на меня, забеспокоилась, и я сказала ей: «Все нормально, просто маме нужно немножко поплакать. Ничего страшного». Я плакала всю дорогу домой. Как только мы пришли, я взяла телефон и набрала номер своей подруги Дон. Она произнесла на манер автоответчика: «Что случилось?»
Я быстро, тихо призналась: «Я только что украла печенье у каких-то родителей в классе у Эллен. А потом наврала учительнице». Дон невозмутимо переспросила: «А печенье было с начинкой?» – «Пожалуйста, – взмолилась я, – ты только послушай, что я наделала». Дон перестала шутить и внимательно меня выслушала. Когда я закончила, она сказала: «Вот что я тебе скажу. Ты очень стараешься. Тебе предстоят безумные выходные. Ты пытаешься все это совместить, и тебе не хочется, чтобы учительница Эллен подумала, будто ты ее не ценишь. Но это простительно, учитывая, что тебе она нравится, да и с Эллен они ладят хорошо. Не стоит переживать».
«Ты уверена? Ты уверена?» – без конца переспрашивала я. Наконец Дон заключила: «Тебе кажется, что ты не сможешь везде успеть в эти выходные, но ты успеешь. Может, что-нибудь и пойдет не совсем так, но в целом ты справишься. Знаю, что тебе было очень не по себе, но с каждым из нас такое случалось, и в этом нет ничего страшного».
И в эту долю секунды стыд превратился во что-то совершенно иное. Это уже можно было вынести. Это «что-то» сдвинуло меня с точки «Я тупица и никчемная мать» в точку «Ну и глупо же я поступила, совсем забегалась». Дон капнула нужную дозу эмпатии в мою чашку Петри, и стыд начал испаряться. Она не осудила меня. Она не дала мне понять, что я должна была промолчать про печенье, столкнувшись с учительницей. Она озвучила мой страх и сказала, что знает, как я уважаю учителей Эллен. И, что самое важное, она увидела мой мир изнутри, так, как вижу его я, и смогла донести это до меня.
Она не стала убеждать меня, что врать учительнице нормально, но дала мне почувствовать себя принятой, приобщенной. Когда мне стыдно, я не могу быть хорошей женой, учителем, мамой, подругой. Если бы я начала выходные, чувствуя себя недостойной матерью и врушкой, которая лишила деток печенья, я бы не справилась со всей этой кучей дел.
А еще она вовремя перестала шутить. Сейчас я и сама могу посмеяться над этой историей, но в тот момент мне было совсем не до шуток. Дон могла бы рассмеяться и сказать: «Да что ты делаешь из мухи слона. Все нормально. Не переживай». Но это не было бы эмпатией. Такие слова лишь отразили бы ее чувства по поводу всей этой истории, но не выразили бы ее понимания моих переживаний. Если бы она пошутила, я почувствовала бы, что меня не слышат, что мои чувства преуменьшают, и мне стало бы еще стыднее из-за того, что я так остро реагирую на какие-то печенья. В тот момент я не могла сказать: «Дон, слушай, я сделала вот такую ужасную вещь. Я просто старалась все успеть и знаю, что я не идеальна». Для такого признания я не должна была бы испытывать страх, бессилие и безысходность. И если бы Дон не проявила такой великолепной эмпатии, я бы встретила те выходные совершенно разбитой. Уверена, что я бы накинулась на Стива, обвинила во всем его и стала бы пилить мужа, жалуясь на свою жизнь. Семейный уик-энд при таком раскладе явно бы не задался.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.