Эпилог

Эпилог

Если закрыть глаза и постараться забыть о том, что такое день и ночь, свет и тьма, время и пространство — быть может, вам удастся понять, насколько на самом деле пространство и время не реальны. Они существуют, лишь пока существуют часы, календари и прочие приспособления, созданные людьми, договорившимися друг с другом об этих общих понятиях.

Эйнштейн (страдавший, как достоверно известно, проблемами в обучении), учил нас, что есть такая точка, в которой любую вещь можно разделить на мельчайшие частицы — и в этой точке нет ничего невозможного в том, чтобы пройти сквозь твердый на вид предмет. Еще он верил, что можно путешествовать и в пространстве, и во времени — что подрывает самую суть надежного, казалось бы, представления о существовании абсолютной реальности.

Реальность люди представляют себе как своего рода гарантию: то, на что можно положиться. Но я, помнится мне, с младенческого возраста единственную гарантию безопасности видела в забвении всего того, что обычно считается реальным. Мне удавалось полностью потерять ощущение самой себя. Именно так описывается высшая ступень медитации, предназначенной для достижения внутреннего мира и спокойствия. Почему бы не интерпретировать так же стремление аутичных людей уйти от реальности?

Я ограничивала контакты и взаимодействие с внешним миром, поскольку навязчивость и непредсказуемость этих контактов лишала меня чувства безопасности, обретаемого в способности самозабвенно растворяться в цветах, звуках, линиях и ритмах. Этот мир непосредственных ощущений стал моим святилищем — островком тишины и покоя в сравнении с общением и близостью, угрожавшими мне эмоциональной встряской. Если говорить об отчуждении, то я, по всей видимости, уже родилась отчужденной от мира — а позже, начав отвечать «их миру», пережила отчуждение от самой себя.

Обычно происходит наоборот. Быть может, каким-то странным образом я начала с конца, а затем продвигалась к началу. «В моем начале — мой конец, в моем конце — мое начало», — писал Т. С. Эллиот. Странно: это стихотворение впервые прочел мне Брюн. Быть может, в то время, когда я еще не представляла, какой путь мне предстоит, он уже нашел для себя ответы? Жизнь учит нас, что гарантий не существует, что уязвимость приводит к поражению. Все, что нам остается — полагаться на самих себя; ведь в конце мы, скорее всего, останемся в одиночестве.

Винсент Ван Гог в своих картинах пытался изобразить на двумерном полотне суть трехмерного мира. Своей живописью он старался научить людей заглядывать за внешний облик — и прозревать красоту индивидуальности в тех вещах, которые нам так часто кажутся безобразными. Он пытался рассказать о том, что красота скрывается в простоте.

В конечном счете важны не знания, а природа нашего духа. Сознание не достигает знания в одиночку — дух руководит им и направляет его. Честность духа — вот, возможно, высшая точка, которой может достичь человек в своем развитии. Красота в простоте.

В «их мире» принято больше ценить сложность — однако неверно думать, что сложность не может скрываться в простоте. Люди, гордящиеся своей способностью строить изощренные логические цепочки на сознательном уровне, порой не умеют мыслить символами на уровне подсознательном. В своей слепой самоуверенности, с самыми благими намерениями снова и снова пытаются они вытащить детское сознание в «свой мир», со всеми его так называемыми сложностями — не потрудившись сперва спросить самого ребенка, насколько этот мир для него ценен. Быть может, это и есть настоящее безумие, наивность и невежество?

* * *

Язык имеет смысл, когда человек как-то относится к произносимым словам. Но когда меня что-то слишком сильно затрагивает, возникает непреодолимая преграда.

Это означает, что при перегрузке каждая из имеющихся смысловых систем может отключиться — полностью или частично, в одиночку или вместе с другими. На уровне ощущений это значит, что одно или несколько чувств вдруг чрезвычайно обостряются. Для меня становились непереносимы некоторые высокие звуки, непереносимым (или завораживающим) делался яркий свет, я чувствовала, что не могу выносить прикосновений или «деревенею» от них. На познавательном уровне — для меня отключался смысл интонаций и жестов, так что я лишалась любых эмоциональных «подсказок», объясняющих, что происходит. Терялся смысл социальных норм или даже понимание слов (а с ними — и понятий, и их значения).

Мои трудности с самовыражением были прямо связаны с проблемами восприятия и с теми защитными системами, которые я выработала для компенсации и которые со временем превратились в ловушку. Аутизм — собирательный термин, обозначающий массу разнообразных проблем, так что описание одного аутичного человека может совсем не подходить к другому. Однако для аутизма всегда характерны трудности в общении и взаимодействии; поэтому опишу некоторые стратегии, которыми я пользовалась.

* * *

Аутичные люди, испытывающие Страх Открытости, порой обнаруживают, что с нежелательными для них реакциями избегания, отторжения и агрессии им лучше всего удается справиться, обманывая собственное сознание — заставляя его думать, что:

— то, что они говорят, не имеет эмоциональной нагрузки — это пустая болтовня;

— истинный смысл слов говорящего не сможет достичь слушателя — отсюда жаргон или «поэтическая речь»;

— речь не направлена на слушателя напрямую — обращение к предметам или через посредство предметов (сюда можно отнести и письмо — разговор на бумаге);

— это вообще не речь — например, говорящий начинает напевать песню, слова которой имеют отношение к обсуждаемой теме;

— разговор не имеет эмоционального содержания — он строится только на фактах и всем известных вещах.

В худшем случае, если эти приемы не удаются или не действуют — стресс, связанный с прямым и эмоционально-нагруженным общением, может заблокировать способность мозга составлять связные предложения или лишит говорящего голоса и не даст ему открыть рот. Степень понимания слов также прямо зависит от уровня стресса, вызванного страхом прямого общения.

В лучшем случае человек понимает слова вместе с их значением, воспринимая их как некое информационное сообщение, исходящее от учителя или, еще лучше, из аудиозаписи, телевизора или из книги. В мои первые три года в специальном классе начальной школы часто бывало, что учительница выходила из класса, а учебный материал транслировался нам в записи в специальные наушники. Помню, что такие уроки я усваивала лучше — мне не приходилось отвлекаться на учительницу. В этом смысле компьютерное обучение может быть очень благотворно для тех детей, которые способны научиться пользоваться компьютером.

Чем более спокойно и предсказуемо звучит голос, тем меньше вызываемая им эмоциональная сверх-стимуляция. Однако эмоциональная сверх-стимуляция — это дорога с двусторонним движением. Дети со слабо выраженным аутизмом могут проявлять свою личность в ситуации, когда они могут расслабиться, но не настолько, чтобы «потерять себя». Мне тоже пришлось этому научиться. В ранние годы на голос, который не нес угрозы, я, как правило, вовсе не откликалась; если и подчинялась ему, то «на автомате», едва ли сознавая, что делаю. Именно сверх-стимуляция и страх социального взаимодействия заставили меня создать «персонажей», с помощью которых я училась и общалась в школе. С детьми более «закрытыми» от мира, возможно, следует использовать сочетание предсказуемости и непредсказуемости в голосе; помните, однако, что непредсказуемостью увлекаться нельзя, чтобы не укреплять привычку ребенка уходить в себя. Это обоюдоострый меч. Если стимуляция слишком предсказуема, ребенок ее не боится, однако она превращается для него в «фон». Если слишком непредсказуема — на нее труднее не обращать внимания, однако и психологический барьер недоверия и страха становится выше.

Смех — не обязательно знак реакции на голос. Смех может означать удовольствие, понимание или страх. Может он быть связан и с буквальным пониманием того, что сказал кто-то другой гораздо раньше (поскольку понимание чужой речи иногда приходит с большим запозданием). Иногда смех неразрывно связан с перегрузкой восприятия речи; он означает, что слова говорящего уже сливаются в какой-то бессмысленный гул.

В детстве я повторяла чужие слова, не понимая их значения, потому что сверх-стимуляция и очень сильный страх общения не давали мне различать в них что-нибудь, кроме набора звуков. Потребность скрыть страх бывает так сильна, что он не отражается даже на лице.

Развитию моей речи очень способствовали пластинки с записями сказок и повторяющаяся телевизионная реклама.

В дальнейшем я повторяла чужие слова и фразы просто потому, что чувствовала: на эти звуки надо дать какой-то ответ. Повторяя то, что говорят другие, я как бы говорила: «Смотрите, я умею общаться — я ведь тоже произвожу такой же шум, как и вы!»

Возможно, дети с эхолалией постепенно овладевают речью именно потому, что хотят каким-то своим способом достучаться до внешнего мира и показать, что умеют общаться, хотя бы повторяя чужие слова.

В поддержку родителей, чьи дети так и не заговорили, могу поделиться тем, чему научило меня сочинение песен. Для меня слова всегда вырастали из музыки и были от нее неотделимы. Речь звучала для меня как набор звуков — но порой мой мозг как-то подсознательно считывал ее значение, и, даже ничего не понимая, я реагировала так, как от меня ожидали.

Сознательное мышление и понимание начинается с чувств — и с растущей способности сознавать свои чувства и доверять им. Аутичные люди, отрешенные от всего окружающего, так же испытывают чувства; но их чувства развиваются в изоляции, их невозможно выразить обычными словами — а большинство людей не умеют слушать ничем, кроме ушей.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.