Игнорирование членов семьи
Игнорирование членов семьи
Этот прием нарушения равновесия идет вразрез с прочно привитыми терапевту культурными навыками, потому что требует от него умения говорить и действовать так, словно он просто не видит того или иного человека. Члены семьи, оставляемые без внимания, воспринимают это как отрицание своего важнейшего права — права на то, чтобы с ними считались. Они восстают против такого неуважения, что проявляется в виде тех или иных требований или нападок. Их мятеж против терапевта может принять форму прямого вызова, но чаще представляет собой призыв к сплоченности, обращенный к другим членам семьи. Такое взаимодействие, часто влекущее за собой призыв к созданию коалиции против терапевта, делает возможной перестройку семейной иерархии.
В самой мягкой форме этот прием применяется, когда терапевт игнорирует чересчур капризного ребенка, требующего к себе внимания. При эффективном применении такое вмешательство вызывает немедленное прекращение сфокусированности на ребенке, что может оказать на него успокаивающее действие. Более активная разновидность того же приема имеет место, когда терапевт формулирует свой вызов в явной форме. Он может сказать: "Я не люблю разговаривать с людьми, поведение которых не соответствует их возрасту", или: "Я стараюсь не иметь дела с детьми, которые в четырнадцать лет ведут себя, как четырехлетние; когда вашей дочери снова будет четырнадцать, я буду с ней разговаривать", или: "Не странно ли — ваш муж считает, что стоит ему высказать любую чепуху, как все подумают, будто он говорит дельные вещи".
Такой тип вмешательства, когда терапевт разговаривает с членами семьи о человеке-"мишени", может сильно обескуражить его, потому что влечет за собой объединение членов семьи с терапевтом, вне рамок которого остается человек-"мишень". Он может быть применен при работе с упрямыми детьми, которые сопротивляются терапии, отказываясь разговаривать. Терапевт должен уметь вызывать у ребенка стресс, сохраняя такое невнимание к нему на протяжении всего сеанса и в то же время затрагивая темы, которые содержат адресованный ребенку вызов.
Десятилетняя Патти Делл проходит терапию, потому что не желает сотрудничать с хирургами, которые намерены ее оперировать. Больше года она отказывалась разговаривать со своим педиатром. Все общение с ним происходит исключительно через мать. Патти и ее мать крайне сосредоточены друг на друге. В ходе первого сеанса семья проявляет склонность поддерживать взаимозависимость между матерью и дочерью. Патти отказывается разговаривать; ее молчание неизбежно влечет за собой вмешательство матери, которая так разговорчива, что это дает Патти возможность продолжать молчать. Чем дольше терапевт беседует с матерью о Патти, тем больше он укрепляет статус-кво. Через тридцать минут после начала сеанса Патти по- прежнему отказывается разговаривать непосредственно с терапевтом.
Тогда терапевт просит мать помочь Патти говорить с ним: "Я хочу, чтобы вы попытались вызвать Патти на разговор и сделали это таким образом, чтобы она разговаривала со мной". Это вмешательство — важный маневр, нарушающий равновесие. Поскольку Патти молчит, можно предположить, что мать осуществляет какие-то стереотипные действия, не дающие Патти говорить. На простейшем уровне благодаря неудержимой разговорчивости матери Патти просто нет необходимости говорить самой. Попросив мать вызвать Патти на разговор, терапевт изменяет характер взаимоотношений между матерью и дочерью. Теперь молчание ребенка уже не возвышает мать, позволяя ей занимать важное положение; наоборот, оно свидетельствует о том, что мать терпит поражение.
Как следствие, мать перестает поддерживать Патти и дистанцируется от нее. Терапевт еще больше нарушает семейное равновесие, говоря матери, что та обращается с Патти как с младенцем, а не как с десятилетней девочкой. Когда мать оказывается в состоянии возрастающего стресса, Патти впервые начинает говорить. Терапевт продолжает нарушать равновесие, игнорируя Патти и разговаривая с матерью. Патти начинает говорить громче. Однако терапевт продолжает разговаривать с матерью.
Минухин: Я не разговариваю с Патти, потому что никогда не разговариваю с теми, кто ведет себя не по возрасту, а как маленькие. Миссис Делл, вы должны знать, что я не разговариваю с такими, как она. Она так себя ведет, потому что вы обращаетесь с ней, как с пятилетней.
Патти (громко): Нет, неправда.
Минухин (матери): Да, по-моему, это так.
Патти (требовательно): Откуда вы знаете?
Теперь удалось заставить Патти встать на защиту матери. Поэтому терапевт разговаривает с ней, оставаясь, однако, на тех же позициях: мать виновата в том, что Патти ведет себя, как маленькая. Вследствие этого Патти получает возможность доказать, что терапевт неправ, и защитить мать. Она делает это, начиная говорить сама.
Нарушив равновесие системы путем нападения на мать и возложения на нее вины за поведение Патти, терапевт увеличивает дистанцию между матерью и дочерью. И его обвинение, и его отказ разрешить Патти говорить, когда она делает первые попытки включиться в диалог, приводят к тому, что Патти становится активным участником сеанса. И это позволяет терапевту еще эффективнее разобщить их. Когда Патти молчит, у них на двоих только один голос — голос миссис Делл. Всякая попытка вызвать диалог между ними, не говоря уж о создании дистанции, не может быть успешной.
Труднее применить этот прием тогда, когда цель терапевта — изменить положение наделенного большой властью семейного диспетчера. При мягком подходе терапевт может обращаться по очереди к другим членам семьи и к диспетчеру. Он игнорирует и в каком-то смысле подменяет диспетчера, усиливая свои диадные контакты с другими членами семьи и блокируя его вмешательства. Поскольку такой прием может создать опасность для терапевтической системы, он должен сопровождаться поддержкой члена семьи, которому брошен вызов.
В некоторых семьях игнорирование доминирующего члена семьи превращается в прямой вызов. Семья Коллеров, состоящая из родителей, которым за пятьдесят, и их единственного сына, семнадцатилетнего Гила, обратилась за терапевтической помощью из-за того, что у сына в выпускном классе школы начались приступы тревоги, появились психосоматические симптомы и фобии. У него бывают и припадки ярости, и тогда он ломает мебель в доме и угрожает родителям. В общем, несносный юноша. Семья проходила терапию в течение четырех месяцев у одного компетентного и сильного терапевта, который поставил под сомнение семейный стереотип чрезмерной взаимной привязанности матери и сына и периферийное положение отца. Однако терапевт почувствовал себя беспомощным из-за того, что ходом сеансов управляла мать, и бессильным изменить семейный стереотип, позволяющий матери во время сеансов выступать в качестве третьего члена любой диады. Поэтому он обратился к консультанту с просьбой помочь противостоять влиянию матери на ход терапии.
Консультант входит в кабинет после того, как в течение пятнадцати минут наблюдал за сеансом через одностороннее зеркало. Его вмешательство имеет определенную цель — нарушить равновесие системы, исключив из нее мать и лишив ее центрального места в системе.
Минухин (сыну): Если ты уедешь в колледж, у твоей матери начнется депрессия. Ты готов к этому?
Гил: Я не совсем понимаю, что вы хотите сказать. Не можете ли вы сформулировать это как-нибудь иначе?
Минухин: Я думаю, твоя мать будет крайне подавлена.
Гил: Почему она будет подавлена? Потому что меня не будет поблизости, чтобы со мной разговаривать, или потому что…
Минухин: Потому что ей не о чем будет разговаривать с твоим отцом, не о чем думать.
Мать: Это неправда.
Гил: Мать, дай ему сказать, пожалуйста.
Минухин: Я сам могу справиться с твоей матерью, хорошо? И твоя помощь мне не нужна. У вас в семье все готовы прийти на помощь, и я замечаю, что ты тоже всегда готов прийти на помощь. Меня вот что беспокоит: когда ты поймешь, что у нее начнется депрессия, ты не поедешь в колледж.
Мать: Ну, не думаете ли вы, доктор, что следовало бы спросить меня…
Гил: Нет, это не так…
Мать: Вы говорите обо мне…
Гил: Это не так. Не настолько это меня волнует.
Минухин: Это тебя не волнует?
Гил: Нет. Вам могло так показаться на первый взгляд, но нет, это на самом деле не так.
Минухин: Я так думаю, потому что она говорит только о тебе. Она следит за тобой…
Мать: Ну, доктор, поэтому мы и пришли сюда…
Минухин: Она так внимательно за тобой следит. Все, что ты говоришь, приобретает такое большое значение…
Мать: Во всяком случае…
Минухин: И если так, то что будет с ней?
Гил: Что с ней будет — это ее дело. А что будет со мной — это мое дело. Вот что я об этом думаю.
Минухин: Я не думаю, что ты это сделаешь. Я думаю, ты будешь так за нее беспокоиться, что…
Гил: Нет, не буду. Нет, я не против, что вы так говорите, — я могу это выслушать. Вы можете говорить что хотите, но я знаю, что не буду беспокоиться. Это все, что я могу сказать. Я не так уж за нее волнуюсь, как вы думаете.
Консультант ощущает громадную власть матери в этой системе, ее упрямую решимость добиться того, чтобы терапия не изменила обычного семейного стереотипа. Его вызов становится причиной любопытной реакции сына, который предлагает объединиться с ним против матери: "Дай ему сказать, пожалуйста". Хотя по содержанию такой маневр проводит границу, исключающую мать, форма этого взаимодействия на самом деле подключает ее. Консультант избегает западни, превращая исключение матери в действие, контролируемое им самим. В семье, оперирующей только триадами, он настаивает на диадном взаимодействии. Требование матери, чтобы говорили непосредственно с ней, а не о ней в ее присутствии, так справедливо и так соответствует представлениям консультанта об уважении к личности, что он вынужден укрыться за броней упрямства, не уступающего упрямству матери.
Минухин: Ну, надеюсь, что ты прав, потому что, понимаешь ли, твоя мать не считает твоего отца настолько интересным объектом, как тебя…
Мать: О, я… Подождите минуту. Мой муж вполне может позаботиться о себе сам…
Отец: Пусть он скажет, что хочет.
Мать: Но это все же мой сын…
Отец: Ты успокойся…
Мать: Ну, извини, дорогой. Он же говорит обо мне. Я имею право сказать что-то в свою защиту.
Гил: Нет, на самом деле лично меня это не беспокоит — то, что я уеду в колледж. У вас может создаться такое впечатление, когда вы меня видите, но на самом деле это меня не беспокоит.
Минухин: Такое у меня впечатление, а я считаю, что мои впечатления обычно правильны.
Мать: Вы не слишком скромный человек, доктор.
Минухин: Нет.
Гил: Мама, мы же не обсуждаем сейчас, скромный человек доктор или нет. Давайте к делу, ладно?
Минухин: Ты считаешь, что можешь за шесть месяцев подготовиться к тому, чтобы оставить мать одну?
Десять минут спустя тема и стратегия остались неизменными. Мать снова пытается отвоевать центральное место в терапевтической системе, и муж вмешивается, чтобы "признать" ее. В одном эпизоде консультант тоже отвечает на ее реплику и "признает" мать, потому что не может не реагировать на личный вызов, но это взаимодействие кратковременно, и тут же вновь возникает диада из консультанта и сына, разговаривающих о колледже. Консультант еще пять минут продолжает взаимодействовать с сыном, а потом начинает говорить с отцом. Этот переход труден, потому что не только мать, но теперь уже и сын вторгаются в диаду, состоящую из консультанта и отца. Однако консультант по-прежнему проводит ту же стратегию игнорирования матери.
Минухин: Через шесть месяцев он уедет. Как вы считаете, сможет ли он жить вдали от вас?
Отец: Ну, мы с женой обсуждали эту ситуацию, и нам кажется, что как раз сейчас в нем происходит внутренняя борьба, чтобы преодолеть боязнь отъезда.
Минухин: Значит, вы согласны со мной, что…
Отец: Да — в этом отношении. Я согласен с вами насчет отъезда.
Минухин: Как вы думаете, ваша жена его отпустит?
Отец: Я думаю, жена его отпустит…
Мать: Я не настолько уж заботливая мать.
Минухин: Я думаю, вашей жене будет очень, очень одиноко…
Мать: Господи, да у меня есть Джон. Почему это мне будет очень, очень одиноко? Я волнуюсь за Гила, потому что он еще молодой…
Минухин: Когда вашего сына не будет поблизости, сможете ли вы…
Отец: Уверяю вас, что мы сможем жить дальше.
Минухин: Я знаю, что вы сможете, потому что у вас есть работа и есть жена.
Отец: И сын.
Минухин: Да, но, когда он уедет, я думаю, ваша жена будет подавлена…
Мать: Это не так. Почему вы делаете такой вывод, доктор? Я хочу сказать, какие у вас для этого основания, хотела бы я знать? Вы упомянули об этом уже раза четыре. Я хотела бы знать, какие у вас основания так говорить. Если у вас есть основания, я полагаю, что имею право…
Минухин (отцу): Вот почему я смотрю на вас — потому что здесь перед вами два человека, которые оказались в трудном положении…
Мать: Вы предполагаете, что я окажусь в трудном положении, доктор. Я хочу сказать, что это необоснованное предположение.
Минухин: Значит, вы думаете, что она сможет справиться?
Отец: Я уверен, что она справится…
Мать: Я вполне самодостаточный человек.
Отец: И я уверен, что мой сын тоже справится…
Гил: Мне нравится быть одному.
Отец: Я уверен, что он сможет справиться, если только воспользуется теми шестью или семью месяцами, которые остались, чтобы подготовиться, а не прогуливать школу, чего он до сих пор никогда не делал, и приложит усилия, чтобы просто сдать экзамены, понимаете?
Минухин: Очень интересно. Ни ваша жена, ни ваш сын со мной не согласны…
Мать: Вы так ни разу и не заговорили непосредственно со мной с тех пор, как вошли в комнату.
Минухин: Ни ваша жена, ни ваш сын со мной не согласны, но я вижу, что ближайшее будущее в значительной степени зависит от того, сможете ли вы помочь этим людям. Я вижу, что ваш сын может вообще не поехать в колледж, и теперь на самом деле от вас зависит, сможете ли вы помочь им обоим. Мне представляется, что вы должны сыграть здесь ключевую роль.
Когда консультант после тридцати пяти минут сеанса покинул комнату, мать оказалась явно взволнована, но в большей степени готова принять представления своего мужа и терапевта, касающиеся альтернатив. Кроме того, она полна решимости доказать, что консультант неправ. Чтобы сделать это, она перестает занимать центральное положение в семейной системе, и ее сосредоточенность на сыне становится слабее.