Глава III ОЧИЩЕНИЕ ДУШИ

Глава III

ОЧИЩЕНИЕ ДУШИ

Очищение неизбежно следует за обращением. — Обретение душой соответствия законам Реальности. — Очищение восприятия. — Обретение добродетелей. — Самопознание. — Раскаяние. — Св. Катерина Генуэзская о Чистилище. — Любовь как движущая сила очищения. — Очищение продолжается в течение всей мистической жизни, однако путь очищения берет свое начало в обращении. — Самоупрощение. — Опустошение и самосовершенствование. — Отречение. — Основные мистические добродетели: нищета, воздержание и послушание. — Духовная нищета как залог свободы. — Якопоне из Тоди о нищете. — Св. Франциск Ассизский. — Sacrum Commercium. — Экхарт об отречении. — Непривязанность есть отношение, а не действие. — Ее разновидности. — Св. Тереза. — Антуанетта Буриньян. — Св. Дучелина. — Крайние проявления отречения. — Умерщвление плоти. — Положительный аспект очищения. — Преображение характера. — Смерть низшего естества. — Умерщвление плоти заканчивается, как только новая жизнь вступает в свои права. — "Зерцало кротких душ". — Психологический аспект аскезы. — Великое страдание. — Героическая сторона очищения. — Таулер. — Преодоление брезгливости. — Марджори Кемп. — Очищение есть обязательное требование в мистицизме. — Его завершающие стадии. — Игра любви. — Неустойчивое трансцендентальное сознание. — Переход от очищения к озарению. — Три фактора, действующих на пути очищения. — Резюме.

Итак, перед нами только что пробужденная душа, впервые осознавшая реальность и откликнувшаяся на нее глубокой любовью и трепетом. Однако душа чувствует, что не просто оказалась в новом мире: она стоит в начале нового пути. Действие стало отныне ее девизом, странствие — делом жизни. "То, что начинается поиск и существует его цель, есть единственная разглашенная тайна". В той или иной символической формуле душа уже осознает необходимость долгого и медленного процесса трансцендирования, необходимость достижения свободы, преображения характера и выхода на высшие уровни реальности. Те, в ком духовный рост еще не начался, не могут называться мистиками в истинном смысле этого слова, даже если однажды они пережили великое озарение.

Каким должен быть первый шаг души на пути совершенного единения с Абсолютом? Очевидно, ей необходимо избегать тех элементов обычного восприятия, которые находятся в противоречии с реальностью, а к ним относятся различного рода иллюзии, несовершенства и зло. Из ложных страстей и ложных мыслей человек строит для себя ложную вселенную. Так моллюск, с настойчивостью и упорством отбирая себе вместо пищи из окружающей среды только известь, строит для себя твердую раковину, изолирующую его от внешнего мира. Эта раковина представляет собой лишь искаженную до неузнаваемости копию того океана, в котором она была создана. Для каждой отдельной души такой раковиной — продуктом односторонней деятельности поверхностного сознания — является крохотная пещерка ее собственных иллюзий. Буквальное и настойчивое стремление выйти из этого подземелья становится для каждого мистика, как и для пленников пещеры Платона, первым шагом на пути к Реальности.

Выражаясь лапидарным языком средневековой теологии, можно сказать так: "Мир человека клеймен его грехом". Мы видим неподлинный мир, потому что живем иллюзорной жизнью. Мы не познали себя и поэтому не понимаем истинной природы наших чувств и инстинктов. Мы приписываем ложную значимость намекам и указаниям, определяющим наши взаимоотношения с внешним миром. Мы исказили этот мир, отождествив его со своими эгоистическими представлениями о реальности. Однако чтобы постичь Реальность, Бога, мы должны вернуть миру его первозданный облик. И перед ясным взором великих мистиков мир действительно обретает свой первоначальный облик, поскольку «раковины» этих людей широко раскрыты, они внимают приливам и отливам Океана Вечности. Это ясное восприятие Истины и есть то, что мы называем озарением: оно наступает как следствие искреннего приятия всех испытаний на пути очищения.

Так называемая «естественная» душа, живущая в «естественном» мире, — "ветхий Адам" св. Павла — совершенно неспособна к сверхчувственным переживаниям. Активность этой души сосредоточена вокруг того центра сознания, который взаимодействует с материальным миром. В момент пробуждения душа внезапно осознает свою беспомощность. Она понимает свою конечность. Отныне она видит свою цель в бесконечности. Все еще заключенная в жесткий панцирь собственной личности, душа стремится к единению с высшим Я. Все еще связанная, она жаждет свободы. Все еще находясь во власти иллюзий, она ищет гармонии с Абсолютной Истиной. "Бог есть единственная Реальность — говорит Пэтмор, — и мы реальны лишь постольку, поскольку находимся в Нем, а Он в нас".[432] Какую бы форму ни принимало мистическое приключение, оно начинается с изменения отношения субъекта к окружающей его действительности. Это изменение дает мистику понимание Реальности и позволяет ему установить непосредственные взаимоотношения с Объектом, который не является обычной частью его вселенной. Хотя добродетельность не может быть по праву названа конечной целью мистицизма, ее появление на Мистическом Пути неизбежно. Добродетельность есть "одеяние духовного брака", потому что этот брак представляет собой единение не только с Красотой и Истиной, но и с Добром.

В первую очередь душа должна освободиться от всего, что стоит между нею и добродетелью: человек преображает свой характер в духе реальности, избавляясь от всего иллюзорного и «греховного». Он страстно стремится сделать это с тех самых пор, когда впервые увидел себя во всепроницающем сиянии Несотворенного Света. "Когда любовь открывает внутренние очи души, — говорит Хилтон, — и прочие обстоятельства тому сопутствуют, тогда душа воистину обретает великое смирение. Ибо, узрев Бога, она видит и чувствует себя такой, какова она есть, и отвращается от созерцания себя и угождения себе".[433]

Так, следуя Данте, можно сказать, что на первом уступе Горы Чистилища душа освобождается от гордыни и обретает смирение. Это неизбежный, почти механически закономерный результат видения Реальности и понимания ограниченности мирского человека, сколь бы мимолетными ни были это видение и понимание. Всю жизнь душа измеряла свой тусклый свет светом похожих на нее светильников. Теперь же она в первый раз оказалась на свободе, под открытым небом, и увидела солнце. "Бот твой путь, — сказал Бог св. Катерине Сиенской во время откровения. — Если ты желаешь обрести совершенную радость в познании Меня, Вечной Истины, тебе никогда не следует искать других знаний, кроме знания самой себя. Одним лишь смирением души своей в долине самоотречения можно достичь познания Меня, и принесет оно с собой все, что тебе надобно… Ибо только в самопознании ты найдешь смирение и увидишь, что для самой себя тебя воистину не существует".[434]

Первое, что видит душа, когда оглядывается от себя в тот страшный миг ясности — как говорила св. Катерина, входит в "обитель самопознания", — это ужасающий контраст между собственными смутными очертаниями и чистым ярким сиянием Реальности, между своей запутанной, порочной жизнью, своим лживым эгоистичным существованием и великой поступью Становления, в которое она погружена. Вот почему на горизонте радости и благоговейного трепета, как веха на пути, появляется раскаяние. Ведь первым свидетельством того, что вскоре должна родиться новая душа, является стремление, страстное желание вырваться из оков теперь уже ненавистного собственного Як подчиниться Реальности — Совершенству, предстающему в виде Красоты, Любви и Добра; стремление человека быть достойным этого Совершенства, стремление фактически быть реальным. "Зрелище несовершенства, — говорит Герлах Петерсен, — так удивляет и потрясает, что в человеке чудесным образом приходит в движение все: не только его душа, но и тело. Все существо человека слабеет и дрожит, и он больше не в силах выносить это. И как следствие, внутренний мир его становится чистым и безоблачным, подчиняясь велению Того, Кого человек искал обрести".[435]

В жизнеописаниях мистиков можно найти множество свидетельств великой силы этого видения и преображающей способности чувства неудовлетворенности, которое толкает человека на неудобства и лишения, зачастую обрекая его на нищету и страдания с единственной целью — преодолеть ложное и обрести подлинное. С этих пор вступает в права трансцендентальное сознание, вдохновленное ясным видением цели, а не «предположениями» о ее существовании. Душа теперь осознает, что мир вполне можно и потерять ради такой великой цели. Это заставляет безвольный поверхностный разум отчетливо увидеть собственную беспомощность, уродство и неприспособленность к жизни. В этот момент заявляет о себе жажда Совершенства, которая является отличительной чертой мистического темперамента. "Довольно грехов!" — первое, что воскликнула св. Катерина Генуэзская в час, когда свет любви озарил ее жалкое эгоистичное прошлое. Так она встала на путь очищения, на котором в течение четырех лет постилась, умерщвляла плоть и страдала от одиночества и глубокого чувства несовершенства. Она выполняла самую унизительную работу, стремясь подчиниться велению Чистой Любви — тому аспекту Реальности, который она постигла. Внутренняя уверенность в том, что такая подготовка — выход за пределы нереального — возможна и необходима, владеет мистиком на всем протяжении сурового периода очищения. И "не только без ропота, но и с неизмеримой радостью отбрасывает он все, что у него осталось".[436]

Для того, у кого все интересы и силы души сосредоточены лишь на Абсолюте, очищение видится в той же мере привилегией и невыразимой радостью, что и озарение. Очищение гарантирует дальнейшее развитие. "Дайте мне страдать или умереть!" — восклицает св. Тереза, выражая этими словами выбор, неизбежный на духовном пути, но для обычного человека непонятный и пугающий. Какую жесткую форму ни принимало бы очищение, каких невыносимых страданий ни требовало бы оно от мистика, он осознает, что разрушение его собственной вселенной представляет собой часть Великого Делания, акт не только воли, но и любви. "Пламя любви в душе, воистину, очищает ее от пороков… и если глубоко влюбленная душа одержима сильной и пылкой страстью к Богу, ее не прельщает ничто противное божественному промыслу".[437] Когда глаза человека открылись, он настойчиво стремится к тому, чтобы упорядочить свою беспорядочную любовь, которая одна только может приобщить его к Трансцендентной Жизни. "Моя единственная радость! — восклицает Сузо. — Научи меня подчинять свое тело велениям Твоей Любви". "Душа моя, освободись от внешнего и обрети себя в подлинном внутреннем безмолвии, чтобы могла ты обрести решимость похоронить себя в пустыне глубокого раскаяния".[438]

Именно в этих муках раскаяния, в этом остром осознании недостойности и видим мы первый отход души от первой мистической радости обращения к следующему за ним состоянию страданий. С трансцендентальной точки зрения это ответная реакция на первое прикосновение Бога. Так, например, Ралмен Мерсвин, "унесенный восторгом Божественной Любви", превозмог в себе естественное стремление полностью отдаться пассивному наслаждению этим первым проблеском Абсолютного Бытия. Напротив, именно этот проблеск сразу же толкнул его к переустройству жизни. Он был "охвачен ненавистью к своему телу и наложил на себя такую жестокую епитимью, что после этого заболел".[439] В данном случае неуместны замечания приверженцев здравомыслия о том, что такие испытания и самоистязания свидетельствуют о патологии или о жестоких нравах средневековья. Факт остается фактом, только такое горькое познание ошибочности обычного образа жизни, открывающееся в свете страстной любви, может подтолкнуть человека на трудный путь переоценки ценностей.

"Я с полной ясностью увидела, — говорит Юлиана Норвичская, — что нам подобает пребывать в страстном томлении и самоуничижении, пока мы не погрузимся в Бога настолько глубоко, чтобы подлинно и воистину познать свою Душу".[440]

Все восхождение Данте на Гору Чистилища есть драматическая демонстрация этой истины. Знаменитое описание Чистилища, принадлежащее св. Катерине Генуэзской, очевидно, также основано на душевных переживаниях святой на пути очищения. В этом описании она вкладывает в души умерших собственное осознание необходимости очищения и его места в органическом процессе духовного роста. По ее признанию, ее свидетельство является проекцией ее собственных духовных переживаний на экран духовного мира. В основе повествования лежит повторение на уровне загробной жизни самоотверженного акта очищения, напряженного и героического испытания страданием, который она наложила на саму себя, повинуясь психической необходимости — удалить ржавчину иллюзий с зеркала, которое должно быть восприимчивым к божественному свету. "Грешника можно сравнить с чем-либо под покрывалом, — говорит св. Катерина. — Он не отражает солнечный свет не потому, что солнце перестало сиять — ибо оно светит постоянно, — а потому, что покрывало препятствует проникновению света. Если сдернуть покрывало, то, что под ним, откроется солнечным лучам и отразит их соразмерно тем усилиям, которые были приложены для его освобождения. Так и душа подернута ржавчиной грехов, а огонь очищения постепенно освобождает ее. Чем больше ржавчины снято, тем полнее она отвечает Богу, своему подлинному Солнцу. Чем больше ржавчины снято, тем более душа открыта божественным лучам… тем сильнее становится ее подспудное стремление искать счастья в Боге и очищаться в огне любви, который вселяет в человека такую веру и упорство, что любые препятствия кажутся ничтожными. Чем отчетливей становится это стремление, тем сильнее страдание души".[441]

"Мы не знаем, каким путем подняться на обрыв!"[442] — восклицают у Данте души новопреставленных, ведомые "подспудным стремлением" к очищающему пламени. Ищущей совершенства душе должно быть присуще стремление и страстное желание, не имеющее ничего общего с холодным, взвешенным решением о необходимости переоценок. Это должен быть героический акт, и он требует великого дерзания души.

"Чтобы победить свои желания, — говорит св. Иоанн Креста, классический авторитет в этой сфере мистического поиска, — и отказаться от всего, к чему мы устремляемся в поисках наслаждения, мы нуждаемся в более жарком огне и в более благородной любви — любви к Суженому. Черпая силу и наслаждение в этой любви, душа обретает решимость и уверенность в себе, которые позволяют ей презреть вожделения. Но чтобы противостоять притягательной силе страстей, мы должны быть преисполнены не одной лишь любовью к Суженому, но и страстным рвением и мукой этой любви… Если наша духовная природа не побывала в огне, мы никогда не сможем сбросить бремя чувственной жизни, мы не сможем войти в ночь и найти в себе смелость пребывать в темноте вещей и отвергать страсти".[443]

"Мы должны быть преисполнены страстным рвением и мукой любви". Только этот глубокий и страстный порыв к достижению Объекта Любви может подвигнуть мистика на невероятные акты самоотречения, с помощью которых он убивает свое жалкое пристрастие к чувственному миру, освобождает себя от "бремени чувственной жизни", сосредоточивает свои интересы вокруг нового, высшего центра своей жизни. Его усилия теперь, как уже говорилось, направляются на трансцендирование — постижение и обретение высших уровней Реальности. Его глаза устремлены к Вечности, а чутье Абсолюта пробудилось от сна. Он видит, что единение с Реальностью — это не только радость, но и долг. Человек понимает, что единение может быть достигнуто только на том уровне, где нет места иллюзиям и его собственному Я.

В самые неожиданные минуты внутренний голос шепчет ему: "Dimitte omnia transitoria, quaere aeterna".[444] Очищение чувств и характера, который определяется чувствами, всегда считается основной задачей на Мистическом Пути, хотя в ходе очищения и могут наблюдаться редкие вспышки озарений и экстазов. Мы знаем, что духовное Становление, как и становление физическое, не имеет конца. Смысл всех мистических переживаний сводится к последовательности актов очищения, посредством которых Конечное медленно постигает природу своего Бесконечного Источника. Постепенно, шаг за шагом, подобно упорной рыбке из видения Ралмена Мерсвина, взбирается оно к истоку на вершине горы чистоты, пока наконец не достигнет единения с Предвечным. Величайшие святые, продвигаясь по пути очищения, тем больше осознавали собственную неполноценность, чем ближе они подходили к слиянию с Абсолютом, ведь человека, по-настоящему влюбленного в Абсолют, как и обычного влюбленного, попеременно охватывает то чувство беспомощности, то переживание ниспосланного ему как дара. Ему случается переживать мгновения великой радости, когда он чувствует только, что знамя, развевающееся над ним, — это знамя любви. Иногда же он пребывает в горьком осознании, что, несмотря на его крайнее самоотречение, где-то внутри него остался несмываемый осадок собственного Я, который "оскверняет чистое сияние вечности".

В этом смысле очищение есть перманентный процесс. То, что имеют в виду писатели-мистики, описывая путь очищения, представляет собой довольно медленное и болезненное продолжение обращения. Речь идет о самоотверженном стремлении души перейти от нереальной жизни к жизни реальной, о наведении порядка в собственном доме, о подготовке разума к встрече с Истиной. Итак, очищение представляет собой преодоление самолюбия и, кроме того, искоренение мелочных интересов, в которых погрязло поверхностное сознание.

"Основной смысл очищения, — говорит Ришар Сен-Викторский, — есть самоупрощение". До тех пор пока этот процесс не зайдет достаточно далеко, не стоит ожидать великих свершений. Смутные интересы и непроявленные мотивы души должны быть осознаны, нарочитая сложность обыденной жизни должна быть понята и преодолена.

"Никто, — говорит по тому же поводу другой авторитет, — не сможет обрести просветления, пока не станет чист, нищ и наг".[445] Очищение, которое представляет собой перестройку характера в соответствии с осознанной реальностью, состоит из двух основных этапов: обнажение, сбрасывание того, что должно уйти, и очищение того, что должно остаться. Мне кажется, что читатель лучше разберется с этим, если я буду следовать порядку, предлагаемому "Theologia Germanica", и сначала рассмотрю негативное очищение, или самоопустошение, а затем перейду к позитивному очищению, или изменению характера. Таким образом, изучение очищения можно разделить на две части. (1) Рассмотрение его негативного аспекта — нищеты, или отречения, — предполагающего отрыв и освобождение от поверхностных, иллюзорных и пагубных сторон жизни, на которые растрачивается драгоценная энергия души. (2) Рассмотрение его позитивного аспекта — умерщвления, — подразумевающего совершенствование и доведение до идеального состояния всех позитивных черт характера человека. Таким образом, умерщвление является своеобразной гимнастикой души, ее преднамеренным обращением к болезненным переживаниям и трудностям.

1. Отречение

Кроме убеждения в необходимости преодоления несовершенства и греховности, каким должен быть "хороший характер", благодаря которому душа сможет достичь единения с Абсолютом?

Мистики всех времен и вероисповеданий едины в своем ответе на этот вопрос. Добродетели, которые Католическая Церковь провозгласила необходимыми для затворнической жизни, после преображения Огнем Любви, являются также основными добродетелями мистика. К ним относится великий евангельский завет добровольной нищеты; ее основные составляющие — воздержание, или нищета чувств, и послушание, или нищета воли.

В мистическом смысле нищета есть крайнее самообнажение, самоопустошение, непривязанность к материальным и нематериальным ценностям, полное отречение от всех преходящих вещей. Смысл воздержания — в чрезвычайной и ясной чистоте души, у которой не осталось личных желаний и которая девственна перед Богом. Послушание же есть отказ от собственного Я и умерщвление воли, которое ведет к полному самоотрицанию и приобретению "святого бесстрастия" перед лицом жизненных неурядиц. Три перечисленных аспекта совершенства на самом деле представляют собой единое целое: они так тесно связаны, как только могут быть связаны различные качества одной души. Их общая черта в том, что они заставляют человека обратить внимание на себя самого, но не как на отдельную личность, наделенную правами и желаниями, а как на частицу Космоса, рядовое проявление Вселенской Жизни, которое приобретает смысл лишь как часть Целого, как проявление Божественной Воли. Отречение и очищение идут рука об руку, ибо очищение есть отречение от всего, что связывает душу. Где бы ни появлялись эти добродетели, их присутствие дает о себе знать в виде смиренного духа послушания, который означает отречение от своей самочинной воли. Таким образом, отречение, очищение и послушание можно рассматривать как три проявления одного и того же явления — внутренней, духовной нищеты. "Блаженны нищие духом, ибо их есть Царствие Небесное", — вот девиз всех странствующих по этому пути.

"По Своей сути Бог есть чистое Благо, — говорит Экхарт, — поэтому и обитать Он может только в чистой душе. Только туда Он может влить Себя, где способен будет свободно течь. Что есть чистота? Это способность человека презреть все создания и полностью отдать свое сердце Чистому Благу, чтобы ни одно создание не приносило ему успокоения и не стремился он ни к чему сотворенному, кроме как затем, чтобы обрести в нем Чистое Благо, которое и есть Бог. Подобно тому как ясное око не терпит ничего инородного, чистая душа не выносит даже самого незначительного препятствия, которое появляется между нею и Богом. Она наслаждается подлинной чистотой во всех созданиях, ибо она наслаждается всеми созданиями в Боге и Богом во всех созданиях".[446]

"Она наслаждается подлинной чистотой во всех созданиях!" Эта концепция не очень популярна среди мистиков, как явствует из жизнеописаний св. Франциска, св. Мехтильды Магдебургской, Ролла, Сузо и множества других, кто питал искреннее отвращение к естественным вещам. К сожалению, некоторые случаи чрезмерного аскетизма способствовали распространению неверных представлений. Так, бытует предание о том, что кюре Арса отказался понюхать розу, опасаясь греха. Однако обыватели склонны забывать, что, хотя многие мистики практиковали аскетизм как средство достижения цели, не всякого аскета можно назвать мистиком. Что бы ни толкало аскетов на «подвиги», от великих мистиков их отличает то, что душа последних, обитающая в высших сферах и устремленная к Трансцендентному Миру, может сочетать совершенство отречения со способностью невинно наслаждаться реальными вещами как воплощениями и проявлениями Божества; эта способность приходит с видением "всех созданий в Боге и Бога во всех созданиях". "Тот, кто знает и любит благость Моей Свободы, — сказал Глас Божий Мехтильде Магдебургской, — не сможет любить Меня одного, а должен будет любить Меня и в тварях Моих".[447] Такая всеобъемлющая любовь характерна для озарения, которое наступает как итог беспримерной стойкости на пути очищения. Таким образом, утверждение "Блаженны чистые сердцем" — не просто поэтическая метафора. Анналы мистицизма доказывают, что это непреложный психологический закон.

Как разрешить противоречие, когда мистик, провозглашающий "отказ от всех созданий", все же ищет в них чистоту и наслаждается ею? Ответ на этот вопрос заключен в старинном парадоксе: человек может насладиться истинной свободой только благодаря тем вещам, которых не имеет и к которым не стремится. "Чтобы наслаждаться всем, нужно пренебречь всем. Чтобы познать все, нужно забыть все. Чтобы обладать всем, нужно отказаться от всего... В отречении дух обретает покой и безмятежность, ибо если он ничего не желает, то ничто не утомит его величием и не покажется ему отвратительным своей низостью. Такой дух утверждается в смирении, но стоит ему возжелать чего-нибудь, и он сразу же начнет тяготиться объектом своего желания".[448]

Таким образом, не любовь, но вожделение является жалкой пищей нашего Я которая отравляет отношения души с внешним миром и сразу же «утомляет» дух Разделение мира на «мое» и "не мое" способствует появлению ложных ценностей и тогда притязания и страсти начинают терзать разум. Человек становится рабом собственного имущества, и оно превращается в обузу. "Во имя освобождения, _ говорит "Theologia Germanica", — должны мы презреть вещи и отречься от них. Не пристало нам стремиться обрести что-либо в свое владение. Только утвердившись в понимании этого, мы найдем самое полное, ясное и блаженное знание, какое только открывалось человеку, а кроме знания — благороднейшую и чистейшую любовь".[449] "Есть люди, — говорит Плотин, — которые, несмотря на все усилия, не могут достичь Видения… Однажды приблизившись к истинному свету, их души озарились его сиянием, но бремя, которое они несут на своих плечах, не дает им приблизиться к Видению. Они отягощены иллюзиями и поэтому быстро утрачивают внутреннюю гармонию. Они все еще далеки от целостности".[450] Стоит лишь принять нищету, отвергнуть собственничество и исключить из своего словаря глагол «иметь» во всех его спряжениях и временах, как тут же придет конец всей утомительной суете. В одно мгновение вы поймете, что Космос принадлежит вам, а вы — Космосу. Вы расстанетесь с иллюзией о собственной отдельности, "обретете целостность" и войдете в "великую жизнь Всего". С этих пор, как свободный дух в свободном мире, душа начинает движение по подлинной орбите, на которой ей чужды все самозваные нужды и требования обычного земного существования.

Именно эту истину постиг св. Франциск Ассизский и со всей присущей ему реформаторской энергией и тонкой поэтической оригинальностью использовал в приложении ко всем обстоятельствам внутренней и внешней жизни. Именно эту благостную свободу воспел его духовный последователь Якопоне из Тоди в одной из своих величественных од:

О мудрость, Нищета!

В тебе живущий ничего не знает

И, отказавшись от всего,

Лишь тем, что вечно, обладает…

Не будет Бога в тесном сердце,

Где места нет любви,

Но Нищета простор откроет

И Бога в нем явит…

Кто нищий духом, не имеет,

Не жаждет ничего,

Свободу лишь одну лелеет

И в ней вся власть его.

"Сестрички мои птицы, — обращается к миру величайший посвященный этой высшей мудрости св. Франциск, — брат Солнце, сестра Вода и мать Земля!"[451] Все это для св. Франциска не "мои слуги", но "мои родственники и сограждане", и любовь к ним безопасна до тех пор, пока не проникнешься к ним страстью. То же встречаем мы, практически в таких же словах, у умирающего индийского аскета:

О мать Земля и Небо, мой отец!

Брат Ветер, Свет и милая Вода!

Прощаюсь с вами, складывая руки,

Ведь растворяюсь я сегодня в Высшем,

И сердце у меня так чисто!

В нем все иллюзии исчезли

По вашей доброй воле!

Работа госпожи Нищеты в том и состоит, чтобы приобщать своих возлюбленных к свободе Вселенной — искореняя иллюзии, удаляя расширяющуюся опухоль притязаний — и посвящать их в "великую жизнь Всего". Неудивительно, что св. Франциск желал взять себе в жены эту волшебницу, которая в десятикратном размере возвращает все, что берет. "Святая нищета, — говорил он, — это такое дорогое и божественное сокровище, что мы недостойны хранить его в наших жалких сосудах. Ибо именно эта небесная добродетель повергает в прах все земное и мимолетное, именно она устраняет все помехи на пути души, так что душа может свободно соединяться с Вечным Богом".[452]

Таким образом, нищета есть то, что готовит дух человека к единению в Богом, в Котором он видит конечную цель своих поисков. Она срывает с него покровы, которые он ошибочно считает частью себя, она развенчивает его ложные ценности и показывает ему вещи такими, какие они есть. "Существуют, — говорит Экхарт, — четыре восходящие степени такой духовной нищеты: (1) презрение души к тем вещам, которые не есть Бог; (2) презрение к себе и своим трудам; (3) полное самоотречение; и, наконец, (4) растворение души в непостижимом Бытии Бога".[453] В "Sacrum Commercium" монахи, поднявшись "на вершину холма", обнаружили там госпожу Нищету, "восседающую в обнаженном виде на своем троне". "Встретив их сладостным благословением, она спросила: "Отчего торопитесь вы из долины слез на гору света? Если, странствуя, вы ищете меня, то я, как видите, лишь жалкое маленькое создание, истерзанное бурями и лишенное всех утешений". На что братья ответили: "Допусти нас лишь к покою своему, и тогда мы будем спасены!"[454]

Именно полное отречение от всего, кроме Божественной Реальности, превращает тех, кто его исповедует, в истинных граждан мира. Именно оно позволило монахам показать госпоже Нищете окрестности у подножия Ассизского холма и сказать ей: "Hoc est claustrum nostrum, Domina".[455] Этой же истине учит Мейстер Экхарт в одной незамысловатой притче.

"Жил ученый человек, который на протяжении восьми лет просил Бога показать ему человека, способного поведать истину. Однажды, когда его охватило особенно сильное желание найти такого человека, был ему голос от Бога, который сказал: "Ступай к церкви, и там найдешь ты того, кто покажет тебе три пути к благословению". И человек пошел, куда было сказано ему, и встретил там бедняка, чьи ноги были изранены и покрыты пылью и грязью. За одежду его никто не дал бы и трех грошей.

Он поклонился ему и сказал:

— Да пошлет тебе Бог хороший день!

— У меня никогда не было плохих дней, — ответил бедняк.

— Пусть пошлет тебе Бог удачу.

— У меня никогда не было неудач.

— Тогда будь счастлив! Но скажи, что значат твои слова?

— Я никогда не был несчастлив.

— Молю, объясни мне смысл твоих слов. Клянусь, я ничего не понимаю!

— Охотно, — ответил бедняк. — Ты пожелал мне хорошего дня. Но у меня никогда не было плохих дней. Когда я голоден, я молюсь Богу; когда мороз, град, снег или дождь, когда погода хороша или плоха, я молюсь Богу; когда я испытываю нужду и когда меня презирают, я тоже молюсь Богу. Поэтому у меня никогда не было ни одного плохого дня. Ты пожелал, чтобы Бог послал мне удачу. Но у меня никогда не было неудач, ибо я знаю, как жить с Богом. Что бы Он ни сделал, все благо для меня. Что бы Бог ни дал и ни ниспослал мне, хорошо оно или плохо, я с благодарностью принимаю как самое лучшее, и поэтому не знаю, что такое неудачи. Ты пожелал, чтобы Бог принес мне счастье. Но я никогда не был несчастлив. Мое единственное стремление — жить по воле Бога, а свою волю полностью отдать Ему. Все, чего желает Бог, желаю и я.

— А если Бог захочет отправить тебя в ад, — спросил ученый человек, — что ты будешь делать тогда?

— Отправить меня в ад? Его доброта не позволит этого! Но даже если это произойдет, у меня будет две руки, чтобы обнять Его. Одна рука — это истинное смирение. Я возложу ее к Нему на плечо и обрету Его святую человечность. Другая — это любовь, которая поможет мне объединиться с Его святой божественностью. И когда я обниму Его, Он пойдет в ад вместе со мной, ибо воистину лучше быть с Богом в аду, чем без Бога на небесах.

И понял ученый человек, что истинное отречение вместе с полным смирением есть кратчайший путь к Богу. И спросил он тогда:

— Откуда ты пришел?

— От Бога.

— Где же ты нашел Его?

— Там, где отринул все создания.

— Где ты оставил Бога?

— В чистых сердцах и людях доброй воли.

— Тогда кто ты?

— Я — король.

— Где же твое королевство?

— Мое королевство — это моя душа, ибо могу я так править своими чувствами, что страсти и силы души полностью подчиняются мне. И не сравнится с этим королевством ни одно из сущих на земле.[456]

— Что приблизило тебя к такому совершенству?

— Мое молчание, мои высокие мысли и мое единение с Богом. Не мог я обрести покой в том, что меньше Бога, и теперь нашел Самого Бога, в Котором вечно царят покой и безмятежность".[457]

Таким образом, нищета подразумевает ломку закоренелой человеческой привычки принимать всерьез "то, что меньше, чем Бог", и в этом искать успокоение, то есть в вещах, которые не имеют отношения к подлинной реальности. Такая привычка часто становится плодородной почвой для различных проявлений "усталости от мира" — разочарований, беспокойств, неудач и даже душевных болезней, которые не свойственны мистикам, но которых редко удается избежать тем, кто не знаком с мистическими идеями. Поэтому обостренному слуху созерцателя всегда слышен в нищете голос благоразумия, высшая форма проявления здравого смысла. Однако ни для св. Франциска, ни для какого-нибудь другого мистика нищета не была самоцелью. Для них она была скорее логическим выводом из главного принципа их учения, который гласит, что душа должна обладать незамутненным видением реальности.

В этом отношении Восток и Запад единогласны. "Предметом своей науки, — говорит Газали о суфиях, которые, подобно ранним францисканцам, практиковали полный отказ от земных благ, — они избрали искоренение всех сильных страстей, преодоление порочных привязанностей и уничтожение дурных влечений. С помощью этой науки сердце может быть очищено от всего, что не есть Бог, и тогда человек погружается в единственное занятие — созерцание Божественного Бытия".[458]

Каждый, кто испытал побуждение приблизиться к трансцендентному видению, рано или поздно обнаруживает, что любое, чем ни владел бы человек в мире земном, затуманивает духовное зрение, что все желания, страсти и привязанности становятся в сознании центрами сосредоточения конфликтующих интересов. Они создают атмосферу ложной значимости, заостряют на себе внимание и усложняют жизнь. Поэтому для самоупрощения необходимо очиститься от них. Для того, кто испытал вкус жизни в Абсолютном, такое очищение видится не большей жертвой, чем обычная уборка квартиры. "Стоило мне полностью отказаться от свободы воли, — говорит Газали о собственном переживании, — и мое сердце не чувствовало больше беспокойства, когда я отринул богатство, славу и заботы о своем доме и своей семье".[459]

Для других людей вполне достаточно и не столь категоричного отказа от внешнего мира, поскольку у разных людей привязанность к вещам дает о себе знать по-разному. Смысл подлинной нищеты заключается в отречении от тех вещей, которые отягощают дух, разжигают противоположные желания и мешают человеку приблизиться к Богу. Чем бы ни являлись эти препятствия на пути — богатством, привычками, религиозными представлениями, друзьями, тягостными заботами или страстями, — ни одна из них не может служить благу человека. И прежде всего важно отношение к ним человека, а не сам факт его отречения. Самоопустошения может и не потребоваться, если у человека нет навязчивого стремления приписывать вещам ложную значимость в тот момент, когда они становятся его собственностью. "Что есть нищета духа, если не кротость разума, которая являет человеку его собственную немощь? — говорит Ролл. _ Видя, что ни в чем нет ему опоры кроме как в милости Бога, он оставляет все и устремляет свои дерзания к радости Творца своего. И так же как из одного корня вырастает множество ветвей, из добровольной нищеты вырастают невероятные добродетели и чудеса. Не подобает постоянно менять одежду, а о душе забывать. Поистине обогащает эта нищета и освобождает от многих пороков… И если ты воистину отринешь все во имя Бога, то увидишь больше, чем презрел и отринул".[460]

Таким образом, для мистика нищета представляет собой скорее духовное, чем материальное состояние. Отречение воли от желания обладать представляет собой феномен душевной жизни, который, как некое таинство, проповедовал св. Франциск. И лишь тот будет благословен, кто нищ духовно, а не материально. "Пусть все вещи исчезнут для меня, — говорит Герлах Петерсен, — с тем чтобы, обеднев, обрел я великий внутренний простор и без всякого страдания мог пережить отсутствие всего, что может пожелать человеческий разум. Я отказываюсь от всего, кроме Самого Бога".[461]

"Душа, — говорит св. Иоанн Креста, — не может быть свободной до тех пор, пока она не пуста, пока в ней есть хотя бы тень стремления к чувственным вещам. И только утратив это стремление, обретает она пустоту, а с нею наконец свободу, даже если человек живет при этом в богатстве и роскоши".[462]

Каждый, в ком просыпается мистический дар, вскоре обнаруживает в себе определенные привычки и пристрастия, которые мешают развитию этого дара. Часто такие привычки и пристрастия вполне приемлемы в обыденной жизни, однако они иссушают душу, мешая ей жить активной жизнью, для которой она создана и которая требует от нее полной самоотдачи. Они рассеивают внимание, сужают поле восприятия, пробуждают чувственные желания и делают поверхностное сознание настолько активным, что его бывает трудно успокоить. "Где бы человек ни искал, он никогда не достигнет чистого и непосредственного видения непреходящей Истины, — говорит тот же Петерсен, — если другие, не обязательно постыдные дела… занимают его мысли, пленяют воображение и смущают разум настолько, что у него в глазах затуманивается образ Единого, в Котором пребывает всё".[463]

У каждого имеются свои отвлекающие факторы, которые "занимают его мысли, пленяют воображение и смущают разум". Поэтому, не зная конкретной ситуации, невозможно сказать, от чего человек должен отказаться, чтобы его трансцендентальное сознание могло расти. "Не важно, как привязана птица — тонкой нитью или толстой бечевой. До тех пор пока ее путы не сокрушены, летать она не может. Верно, что тонкую нить разорвать легче, однако пока она не разорвана, птица не воспарит в небо. Так же чувствует себя и привязанная к миру душа, она никогда не достигнет свободы божественного единения, какими бы добродетелями ни располагала. Желания и привязанности так же воздействуют на душу, как прилипалы — на движение морского судна. Прилипалы — это всего лишь крохотные существа, однако если налипнет их много, корабль не сможет плыть быстро".[464]

Таким образом, каждый путешественник по мистической стране должен выявить и преодолеть все интересы, которые питают его эго, какими бы невинными и даже необходимыми они ни казались с точки зрения мирского человека. Он должен руководствоваться единственным принципом — настоятельным требованием отказа от всего, что стоит на пути. "Если человек желает подлинно любить Бога, он должен научиться презревать все внешнее и внутреннее, что противоречит Любви к Богу и уводит его от нее".[465] Эти слова вполне могут объяснить внезапное полное самоопустошение св. Франциска Ассизского, который, руководствуясь решимостью не иметь собственности, действительно выбросил даже свою одежду.[466] Однако высказывание Ролла с таким же успехом может относиться и к болезненному постепенному отречению, которое в конце концов даровало свободу его последовательнице Анжеле Фолиньоской, и к радикальным поступкам Антуанетты Буриньян, которая чувствовала, что ее отделяет от Бога даже одна мелкая монета.

"Пребывая однажды ночью в трудах покаяния, — пишет биограф этой необычной женщины, — она сказала в глубине своей души: «О мой Господь! что делать мне, чтобы услужить Тебе? Ибо некому научить меня. Говори с моею душой, она внимает Тебе!»" В этот момент она услышала, как другой голос заговорил в ней: "Откажись от всех земных вещей. Отринь любовь к сотворенным существам. Отвергни себя". С этих пор с каждым погружением в свою душу ей все легче удавалось презревать все. Однако решимость полностью отречься от мира ради мистического развития еще полностью не овладела ею. Она пыталась приспособиться к внутренней и внешней жизни, однако безуспешно. Для человека с таким характером, как у нее, компромисс был невозможен. "Она всегда вопрошала со всем пылом смирения: «О Боже мой! когда я буду до конца Твоею?» И слышалось ей, что Бог отвечает: «Когда не будешь ничем обладать и умрешь для себя». «И где я должна свершить это?» — «В пустыне»". В конце концов разлад между ее поверхностным и глубинным Я стал просто невыносим. Когда к этому добавилось непонимание со стороны родных и угроза приближающегося замужества, стремление к отречению нашло себе выход. Она оделась в платье отшельницы — ей было тогда лишь восемнадцать лет и рядом не было никого, кто мог бы ей помочь делом или советом, — и "вышла в четвертом часу поутру из своего дома, не захватив с собой ничего, кроме одной мелкой монеты, чтобы купить себе хлеба на этот день. И тогда было сказано ей: «Где твоя вера? В мелкой монете?» — и она выбросила ее… Так она ушла из дому, всецело освободившись от забот и вещей этого мира".[467]

Прекрасным примером отношения мистика к конфликтующим интересам души, к естественному, но совершенно бесполезному стремлению отдавать должное обоим мирам, которое поглощает трансцендентальную энергию, может служить период очищения, через который прошла св. Тереза. У нее противостояние подлинного и поверхностного длилось многие годы, проявляясь одновременно с озарением и глубокой созерцательной жизнью. Оно закончилось так называемым "вторым обращением", в ходе которого она преодолела противоречивые стремления и твердо стала на путь единения. Мужественный характер св. Терезы, благодаря которому впоследствии она смогла достичь таких высот, поначалу препятствовал росту ее трансцендентального сознания и сопротивлялся каждому требованию растущего духовного Я — боролся за каждую пядь отнимаемой у него территории. Однако мало-помалу он сдавал свои позиции, и сфера подлинной жизни расширялась до тех пор, пока не настал момент, когда Тереза окончательно подчинилась своей подлинной судьбе.[468]

В течение долгих лет внутренней борьбы, покаяния и растущего знания Бесконечного, которые св. Тереза провела в монастыре Воплощения и в ходе которых происходило медленное преображение ее характера, единственной — на первый взгляд, невинной — поблажкой, которую она себе позволяла, были разговоры с друзьями, приходившими из Авилы и ожидавшими ее в монастырской приемной, где она могла общаться с ними сквозь решетку. Ее духовные наставники, сведущие в перипетиях мистического становления, не видели в этом ничего плохого для человека, посвятившего себя созерцательной жизни. Однако когда трансцендентальное сознание и мистическая молитва св. Терезы стали углубляться, она стала все острее чувствовать, что подобные контакты с миром отвлекают ее. Они истощали ее энергию, которая должна была целиком служить нуждам новой, глубокой и более реальной жизни, первые проблески которой волновали ее изнутри. Эта жизнь может принести свои плоды лишь в том случае, когда человек сосредоточивает на ней все свои интересы. Ни один гений не может позволить себе разбрасываться энергией, а мистический гений — и подавно. Тереза знала, что пока у нее остается этот источник личного удовлетворения, ее жизнь будет сосредоточена вокруг двух центров и она не сможет сполна отдаться поискам Абсолюта. И несмотря на то, что внутренние голоса и глубочайшие инстинкты всячески побуждали ее отказаться от встреч с друзьями, она многие годы не могла решиться на такую жертву. Именно вокруг вопроса об отказе от этих разговоров и развернулась заключительная баталия в ее духовной жизни.

"Дьявол, — говорит в своих ярких описаниях внутренних борений св. Терезы ее знаменитый биограф Фрей Льюис де Леон, — подослал к ней этих симпатичных во всех отношениях людей, но Бог, придя во время разговора, был огорчен и обижен. Дьяволу нравились разговоры и приятное времяпровождение, однако когда она отвратилась от них и снова занялась молитвой, Бог даровал ей еще большую радость и милость, словно бы для того, чтобы показать, что ее радость от встречи была ложной и что Его сладость есть подлинная сладость… Так, эти две склонности противостояли друг другу в душе этой блаженной женщины, и их вдохновители делали все от них зависящее для того, чтобы склонить ее на свою сторону. В итоге переживания в молельне брали верх над впечатлениями у решетки, но бывало и так, что впечатления у решетки затмевали и уменьшали дары молитвы, вызывая грусть и страдание, которые приводили в смятение ее душу. Ибо хотя она и была преисполнена решимости полностью посвятить себя Богу, она не знала, как стряхнуть с себя оковы мира сего. Порой ей удавалось убедить себя, что она сможет наслаждаться обоими мирами, но вскоре она убеждалась, что в действительности не может наслаждаться ни одним из них. Радости приемной тускнели и теряли привлекательность при упоминании о тайной и сладостной близости к Богу. Во многом подобно этому, когда она уединялась для беседы с Богом и начинала разговор с Ним, ей мешали привязанности и мысли, которые владели ею у решетки".[469]

Сравним эти перепады между поверхностным и мистическим сознанием, характерные для волевого характера св. Терезы, который помог ей найти покой лишь после обследования самых потаенных уголков собственной души, с тем символическим отречением, которое дало возможность "глубинному естеству" Антуанетты Буриньян подчинить себе поверхностный интеллект и воцариться в душе. Тереза должна была отказаться от своей страсти общаться с людьми. Антуанетта же никогда не страдала от подобных искушений, никогда не выбрасывала свои последние гроши. Для сообразительной и практичной Антуанетты благоразумие было тем, чем для энергичной и великодушной Терезы — общество друзей. У каждой из них был свой реликт "низшей жизни" — препятствие, которое замедляло развитие всестороннего трансцендентального гения.