III. Аффективные ошибки

III. Аффективные ошибки

1

Традиционно говорилось о том, что эмоции являются главной причиной ошибок, совершаемых разумом. Страсть ослепляет. Ярость — кратковременное помешательство, и любовь тоже. Модульная теория разума отлично согласуется с различными типами переживаний. Ипохондрия — владения злокачественной иррациональности, вторгшейся в жизнь нормального человека. Стресс подобен короткому замыканию. Если принимать во внимание всепоглощающую и разрушительную мощь страстей, то ataraxia, состояние душевного покоя, и apatbeia, полное безразличие, могут представляться необходимыми условиями для рационального использования интеллекта. Мы уже видели, что это не так. Даже буддист с его абсолютной отстраненностью, которая выражается в отключении всех желаний, крайне чувствителен к боли и стремится ее устранить как можно быстрее. Эмоции влияют на познание, но и познание влияет на эмоции. Наша сознательная деятельность возникает из области чувств. От Юма до Роберта Плутчика одна мысль сквозной нитью проходит через все труды, посвященные эмоциональной сфере: разум находится на службе у эмоций.

Американский ученый Антонио Дамасио, один из самых блестящих нейрологов современности, убедительно показал, что между мыслью и действием нет прямой связи. Сейчас я набросаю короткую схему нашей церебральной архитектуры. В подвале, в глубине мозга, находится лимбическая зона, центр нашего эмоционального мира. Это эволюционно очень древние и устойчивые структуры. Они образуют палеомозг. А вот кора головного мозга — образование новое и активное, управляет познавательными, речевыми и логическими функциями. На самом верхнем этаже — в лобных долях — находится наша способность планировать, принимать решения и управлять всем мозговым хозяйством. Эта зона тесно связана с эмоциональной. Мощные нейронные нити связывают лобные доли с лимбическими. То есть, если говорить очень и очень упрощенно, они связывают разум с эмоциями. Дамасио показал, что, когда эти связующие нити рассоединяются — например, в результате несчастного случая или хирургического вмешательства с целью удаления опухоли, — возникает примечательный феномен: пациент сохраняет все свои мыслительные способности, показывает хорошие результаты интеллектуальных тестов, но при этом он не способен принимать решения. Он погружается в бесконечную внутреннюю дискуссию „за“ и „против“ каждого действия, которая его парализует. Стивен Пинкер[15] рассказывает о случае одного молодого человека, который проводил долгие часы в душе потому, что никак не мог решить, достаточно ли хорошо он уже вымылся или еще нет. Похоже, без аффективного толчка разум человека может истощиться в бесконечной череде рассуждений и размышлений.

В заключение скажу: истинный разум, который в итоге управляет поведением, является продуктом смешения знаний и эмоций. Первые имеют дело с фактами, вторые — с ценностями. Мы неизбежно оказываемся между этих двух огней.

2

Таким образом, не существует познавательного разума и разума эмоционального. Как сказал великий Аристотель, мы все представляем собой orexis noetikos или nous orektikos — вразумленное желание или вожделеющий разум. Это скрещивание позволяет нам говорить об умных и глупых чувствах. Мода на эмоциональный интеллект, созданная Питером Саловеем и превозносимая до небес Дэниелом Гоулманом[16], приписывает ему пять основных способностей:

1) понимать собственные чувства;

2) контролировать чувства;

3) способность к самомотивации;

4) понимать чужие чувства;

5) контролировать отношения с людьми.

Эти авторы сводят все к двум хорошим советам: познай себя и не позволяй страсти завладеть твоей душой. В диалоге „Федр“ Платон создает знаменитый образ колесницы, где разум — это возница упряжки строптивых лошадей, мчащихся во весь опор, наших страстей. Спиноза, старательный еврейский полировщик линз, — еще один знаменитый предшественник теории эмоционального интеллекта. С его точки зрения, наше спасение состоит в том, чтобы делать страсти рациональными. Меня не удивляет, что Фрейд был очарован этой теорией. Также Спиноза полагал, что знание как будто разряжает заложенные нами самими заряды, которые таятся в нашем сердце. Я конечно же согласен с ними. Чувства становятся иррациональными тогда, когда завладевают не только нашим сердцем, но и всем сознанием человека. Но думаю, что наша эмоциональная география заслуживает гораздо более подробного картографирования.

Множество аффективных опытов можно распределить по трем группам: импульсы, чувства и привязанности. Нельзя забывать о таком членении, если вы пожелаете проанализировать свою внутреннюю жизнь, избежав при этом серьезных ошибок или, скорее, ужасной путаницы.

Уровень импульсов включает в себя желания, потребности, склонности, побудительные причины. Он открывает мир мотивации, мир действий, который влечет нас к ценному и заставляет отказаться от их противоположностей. „Желание, — говорил Спиноза, — самая сущность человека“. Жажда, голод, секс, стремление к власти, потребность быть любимым, любопытство — все они относятся к этому фундаментальному уровню. Но мы желаем разного и по-разному.

Другой уровень — эмоциональный. Чувства — сознательная оценка наших обстоятельств, того, как ведут себя наши желания и планы при столкновении с действительностью. Удовлетворение, покой, радость, испытываемые нами, показывают, что наши цели достигаются. Страх говорит нам о том, что нашим ожиданиям что-то угрожает; ярость — что наши ожидания натолкнулись на препятствие; грусть — это констатация потери. Разочарование, или фрустрация, — состояние, сообщающее нам о том, что наши надежды и потребности не удовлетворяются. Отчаяние — понимание того, что этим надеждам и никогда не суждено сбыться. Эстетический опыт, эйфория созидания, музыкальные переживания и, может быть, религиозный пыл — все это чувства, которые сообщают нам о присутствии больших врожденных ожиданий. Они показывают, что какое-то большое желание исполняется. Поэтому все культуры, в любом месте на Земле и в любом историческом времени, создавали музыку, живопись, религии.

Третий уровень составляют привязанности. Это психологические связи, которые крепко соединяют одного человека с другим, или с определенным типом опыта, или с вещью. Детская привязанность, привычки, склонности, условности, различные типы зависимости, обычаи, любовь, гнев — все то, что психоаналитики называют объектными отношениями, — являются феноменами этого типа или могут быть таковыми. Иногда нас объединяют непостоянные привязанности. Исследуя опыт скорби, я столкнулся с весьма ясным, но труднообъяснимым явлением. В неудачных, несчастливых браках можно было бы ожидать, что смерть одного из супругов будет переживаться другим супругом как избавление, но почти всегда происходит абсолютно противоположное: вдову или вдовца охватывает глубокая печаль и растерянность. Они лишились привязанности, которая, не имея ничего общего ни с любовью, ни со счастьем, стала своего рода условием жизни. На протяжении многих лет любой поступок супруга (или супруги) вызывал неприятие, а теперь человек скучает по нему (по ней). Потерян смысл жизни, состоявший прежде всего в том, чтобы выжить в неблагоприятных обстоятельствах.

3

Первая ошибка эмоционального интеллекта может выражаться в том, что человек путается в своих чувствах. Моим самым юным ученикам, пребывающим в полной эмоциональной растерянности, я обычно читал лекцию, которая называлась „Почему человек решил, что он влюблен?“. Вопрос вызывал сперва нервные юношеские ухмылки, которые сползали с лица по мере осознания сложности ответа на него. Первый ответ — „Это заметно“ — не выдерживал огня простейшей критики.

„Беглянка“ Марселя Пруста начинается с фразы, резкой, как звон бьющейся посуды: „Мадемуазель Альбертина уехала!“ Сто страниц книги посвящены рассказу главного героя о том, что он уже не любил Альбертину, что он только терпел ее исключительно из страха перед теми хлопотами и переживаниями, к которым привело бы расставание с ней.

Только что, осмысливая свое душевное состояние, я думал, что разлука без последнего свидания — это как раз то, о чем я мечтаю, я сопоставлял небольшие удовольствия, какие доставляла мне Альбертина, с богатой палитрой влечений, которым она препятствовала, и сознание, что она живет у меня, мое угнетенное состояние дало им возможность выдвинуться в моей душе на первый план, но при первом же известии об ее отъезде они не выдержали соперничества — мгновенно улетучились, я переломился, я пришел к выводу, что не хочу больше ее видеть, что я ее разлюбил. Но слова „Мадемуазель Альбертина уехала“ причинили мне жгучую боль, я чувствовал, что мне с ней не справиться, я должен был прекратить ее[17].

Таким образом, по Прусту, именно боль разлуки показывает нам глубину наших собственных чувств. Но он не говорит нам, к каким именно чувствам это относится. В его случае речь может идти об исчезновении привычки, нарушении укоренившихся обычаев, уязвленном самолюбии, утрате права обладания, смутном чувстве неуверенности, возможных элементах любовного чувства, которые, тем не менее, представляются несколько неясными, потому что могут также сопровождать и другие чувства, в том числе гнев.

Я говорю о любви потому, что это чувство следует глубоко проанализировать, поскольку под его влиянием мы принимаем необычайно важные решения. Любовные неудачи случаются довольно часто, обычно они переживаются болезненно, и представляется полезным знать, чему мы этим обязаны. Вот две самые очевидные причины:

1) то, что мы чувствовали, на самом деле не было любовью;

2) любовь была, но прошла.

Обе эти ситуации заслуживают внимательного рассмотрения.

Любовь по своей сути является желанием, и существует столько же видов любви, сколько объектов желания. Деньги, слава, тело, человек, дети, родина, я сам, Бог. Мы можем определить наиболее плодотворную любовь как желание счастья для другого человека. Будучи одним из видов желания, любовь может быть легко спутана с другими его видами. Подростком я прочитал новеллу Стефана Цвейга „Нетерпение сердца“, в которой рассказывалась трагическая история подобной ошибки. Желание помочь, или смягчить боль другого человека, или спасти его легко принять за любовь. Также и тщеславие, чрезмерное желание услышать похвалы, способствует заблуждению. Взаимная лесть является частью стратегии ухаживания. То, что представляется любовью, может быть удовлетворенным тщеславием. Также часто путают любовное возбуждение и охотничий азарт, азарт завоевателя. Ведь завоевание — мощное желание, но при этом не специфически любовное. Пусть эти примеры послужат иллюстрацией первой причины любовной неудачи: веры, что любовью было то, что на самом деле ею не являлось.

Для того чтобы осветить вторую причину, то есть когда любовь была, но прошла, необходимо вернуться к разнице между желанием и чувствами. Любовь — это желание, и некоторые желания со временем блекнут. Например, желание завоевать другого человека. Коль скоро оно исполнено, то безвозвратно пропадает. И нечто похожее случается с сексуальным желанием, когда за ним не следует нечто большее. Физическое привыкание умеряет возбуждение. Как говорил Тоно: „В человеческом теле нет ничего особенного“. Человеческая личность, напротив, неисчерпаема, поэтому, даже когда качества личности проявляются в том числе и с помощью тела, тело становится столь же неисчерпаемым. Истинный эротизм исполнен глубоко духовным содержанием.

Есть и иной мотив увядания любви. Как я уже объяснял, глубина и полнота желаний определяется чувствами. Чувства не являются, таким образом, любовью, но, скорее, ее неизбежными спутниками. Поэты, которые, как сказал Рильке, часто и много лгут, создали массу поводов для путаницы. Я обращусь к сонету Лопе де Веги, который дает парадигматическое определение любви.

Терять сознанье, гордость, ум невольно,

То яростью кипя, то всё прощая.

От нежности и грусти умирая,

Вновь оживать — смиренным и крамольным.

Скрыть радость и не показать, что больно;

Перед добром колени преклоняя,

Упасть вдруг в пропасть зла, сорвавшись с края:

Обиженным казаться и довольным.

Себе в ущерб платить не той монетой,

За взгляд один — всю душу отдавая.

За тусклым отблеском не видеть света…

Отрава, рана свежая сквозная,

Небо и ад, восторг слепой: всё это —

Любовь. Тот, кто любил, — тот знает[18].

Но нет же! Это разнообразные, противоречивые и смутные чувства, которые могут сопровождать человека в течение долгой любовной истории и которые показывают нам, как эта история развивается. В случае, описанном Лопе де Вегой, подозреваю, что плохо. Легко предрекать, что эротическая любовь иссякнет только в том случае, если она будет сопровождаться неприятными чувствами. Беспокойство, скука, ревность, страх истощают желание. Хотя в отдельных случаях, напротив, они могут оживить его, потому что, как говорила Вирджиния Вульф, „людям нравится чувствовать, а там будь что будет“. Ничего человек не страшится больше, чем чувственной анестезии. Он часто предпочитает преисподнюю лимбу. Но стоит прочитать письма, которые Марианна Алькофарадо, португальская монахиня, пишет своему соблазнителю: „Люби меня вечно и причини этим больше страданий твоей бедной Марианне“. Есть много пар, долго живущих в этом эмоциональном аду, и почти всегда это объясняется тем, что их отношения превратились в привычку, установилась прочная зависимость. Пристрастие к наркотикам ужасно, но абстинентный синдром, пожалуй, еще хуже.

Особый случай, на который я обратил внимание в своей работе „Головоломка сексуальности“, — это любовь к детям, из которой, согласно Айбл-Айбесфельдту[19], во Вселенной вырастает раскидистое дерево бескорыстной любви. Это фундаментальная привязанность, и она не исчезает, даже если сопровождается постоянными болезненными переживаниями.

Иногда узы привычки вызывают к жизни совершенно разрушительные заблуждения. Я передам случай, описанный испаноамериканским терапевтом Уолтером Ризо. Эта история, благодаря ее простоте, представляется чрезвычайно показательной. Одна из его пациенток следующим образом описывает врачу свою „любовную связь“:

Я живу с мужчиной двенадцать лет, и это уже начало становиться невыносимым. Дело не в долгой совместной жизни, а в его обращении со мной… Нет, он не бьет меня, но обращается со мной очень плохо… Он говорит мне, что я безобразна, что я внушаю ему отвращение, особенно мои зубы, что мое дыхание (плач)… простите, мне стыдно говорить об этом… что мое дыхание отдает гнилью… Когда мы находимся в каком-нибудь общественном месте, он требует, чтобы я шла позади, с тем чтобы никто не подумал, что мы вместе, так как ему стыдно появляться со мной на людях… Когда я приношу ему какую-нибудь вещь, если она ему не нравится, он кричит на меня „дура“ или „идиотка“, в ярости ломает ее или швыряет в мусорное ведро. Я всегда виновата. Как-то я принесла ему кусочек торта, но ему он показался слишком маленьким, он бросил торт на пол и раздавил ногой… Я расплакалась… Он оскорбил меня и сказал, чтобы я убиралась из дома, потому что, если я не способна купить какой-то жалкий торт, я не способна вообще ни на что. Но самое ужасное — это когда мы с ним находимся в постели. У него вызывают отвращение мои попытки приласкать его или обнять… Не говоря уж о поцелуях… Удовлетворившись сексуально, он немедленно встает и идет в ванную (плач)… Он говорит мне… как бы я не заразила его чем-нибудь… Что самое худшее, что может произойти с ним, — это подцепить от меня какую-нибудь заразу.

Жалоба бедной женщины по своему напряжению подобна рассказу Борхеса. Мы можем только представить себе, исходя из этих строк, весь ужас ее существования. Терапевт спрашивает ее: „Почему же вы не прекратите эти отношения?“, и она отвечает с горечью и надеждой: „Я ведь люблю его… Но я знаю, что вы поможете мне перестать его любить. Правда ведь?“

Благодаря сложившимся взглядам на любовь получило широкое распространение представление о любви как о привычке, весьма неразумное представление.

4

После столь душераздирающей истории позволю себе небольшую и не слишком трагичную интерлюдию. Тщеславие является глупым и подчас разрушительным желанием. Я знал людей, которые разорились именно из-за тщеславия, а не из-за экономической конъюнктуры. „Тщеславие — это неуемная и все подавляющая жажда обожания“, — пишет Мария Молинер[20]. Оно приводит к тому, что человек в своем поведении выходит за определенные границы, потому что у него резко нарушаются представления об иерархии рамок. Казаться в данном случае важнее, чем быть. Хроники рассказывают, что придворные наших королей умирали от тоски, когда их удаляли от двора. В действительности они умирали от уязвленного тщеславия. Гонка за должностями и чинами представляет собой уморительный спектакль. Можно с волнением наблюдать за восходом солнца над горизонтом, но прислуживать при утреннем lever[21] Короля-Солнце в Версальском дворце — глупое торжество пошлости. Обязанностью старшего лакея было поднять балдахин над королевской кроватью. Король открывал глаза. Теперь дозволено войти тем сановникам, которые допущены к присутствию на торжественной церемонии. Являлись принцы королевской крови, сопровождаемые главным камердинером, гардеробмейстером и четырьмя обычными камердинерами. Король вставал с кровати, и после короткой молитвы старший лакей брызгал ему на руки несколько капель духов. Первый камердинер приносил королю тапочки, а гардеробмейстер — халат. Тогда распахивалась дверь и входили придворные, министры, послы, маршалы. Король сбрасывал халат, затем ночную сорочку и надевал сорочку, которую подавал ему герцог Орлеанский, который по рангу в силу своего происхождения стоял сразу за королем. Гардеробмейстер, обычно герцог почтенного возраста, держал в руках одежду, использованную накануне. И так далее, и так далее…

Скука — желание новых впечатлений — скрывает под своей невыразительной маской удивительно сильный деструктивный потенциал. Специалисты знают, что неспособность освободиться от нее или терпеть ее чаще всего и приводит к употреблению наркотиков. Судя по всему, именно скука — виновница большей части перестрелок, случающихся в США; она же является причиной бесчинства болельщиков или уличного вандализма и других опасных деяний. Вспомним кастильскую поговорку: „Когда дьяволу нечего делать, он бьет мух хвостом“. Мух или тех, кто попадется под его хвост. В 1973 году самолет DC-10 летел над Мехико на автопилоте. Командир корабля и бортмеханик сидели без дела, но не должны были предаваться пустой болтовне. Как стало известно после расшифровки записей черного ящика, бортмеханик спросил командира, как отреагирует автопилот, если дернуть за один из рычагов управления. Решили попробовать, что из этого выйдет. Больше им скучно не было. Один из двигателей заглох. Да и катастрофа в Чернобыле могла быть результатом несанкционированного действия со стороны одного из сотрудников, которому, возможно, было скучно. Это не мое мнение — об этом пишут Хоукс и его соавторы в книге „Самая страшная авария в мире“ (1986).

5

Чувства являются только опытом, который предоставляет нам информацию о том, как ведут себя наши проекты и желания при соприкосновении с действительностью. Они перестают соответствовать своему предназначению тогда, когда несут нам ложную информацию о ситуации, когда преувеличивают наши страхи, воспринимают дары как оскорбление, наслаждаются тем, что их разрушает, или принимают любовь за угрозу, или же несут удовольствие от унижения. Эмоциональная структура личности, то, что называется аффективным стилем, может существенно искажать реальность в представлении человека. В некоторых случаях этот аффективный стиль явно патологичен и должен быть классифицирован в рамках представления о поврежденном рассудке. Есть депрессии и патологические страхи. Но в отдельных случаях мы видим, что подобные искажения являются не плодами некоего биологического детерминизма, а скорее жизненного отклонения. Разум, наш великий ресурс, оказывается перегружен чувствами, которыми не умеет управлять. Наш эмоциональный стиль может быть депрессивным, яростным, экзальтированным, меланхоличным, слабовольным, оптимистичным, пессимистичным, податливым, жестким. То есть таким образом мы реагируем на многие ситуации. Это своего рода чувственные образцы, рокировочные модули, которые образуют часть нашей личности. Они интерпретируют действительность. Они не лгут нам полностью, но и не полностью объективны. Фернандо Пессоа[22] описал в своих стихах способ чувствования. Его переполняет темная скорбь.

Какая бездонная тревога — жажда чего-то иного!

Жажда новых земель, позыв к новой жизни!

Как велико желание испытать иные чувства!

Оно гложет меня изнутри, меняет медленно текущие секунды!

Есть личности, которые кажутся не готовыми к счастью, потому что в каждой рытвине видят пропасть, а в каждом разочаровании — трагедию. У них нет иллюзий, и, более того, они глубоко презирают иллюзии, как тот же Пессоа в своем романе „Книга тревог“: „Усталость от иллюзий… Потеря иллюзий… Ненужность иллюзий… Заранее устал от иллюзий, от того, чтобы иметь их лишь для того, чтобы утратить… Горечь обладания иллюзиями… Стыд оттого, что имел иллюзии, заранее зная, к чему они приведут“. Пессоа тщательно подготовил капкан, в который сам должен был попасть.

Другие, напротив, обладают острым зрением, позволяющим увидеть стимулы. Для этого сравним стихи Пессоа со стихами Уолта Уитмена.

О, сделать отныне свою жизнь поэмою новых восторгов!

Плясать, бить в ладоши, безумствовать, кричать, кувыркаться, нестись по волнам все вперед.

Быть матросом вселенной, мчаться во все гавани мира,

Быть кораблем (погляди, я и солнцу и ветру отдал мои паруса),

Быстрым кораблем, оснащенным богатыми словами и радостями[23].

Возможно, читатель предпочтет стихи Пессоа стихам Уитмена, которые могут слегка и утомить. Но в реальной жизни, а не в книжной кто же не предпочтет радость грусти, покой тревоге, живость подавленности, восторженность меланхолии, любовь зависти, щедрость ненависти, отвагу трусости? Плохо тут то, что, повзрослев, мы сталкиваемся с так называемым зрелым чувственным стилем, который формирует „тяжелое ядро“ нашей личности… Одним словом, люди различаются по своему умению быть счастливыми. Для некоторых авторов (например, для Ягоды) способность наслаждаться жизнью является критерием умственного здоровья. Я пойду немного дальше и со всей осторожностью замечу, что, как мне представляется, эта способность могла бы считаться критерием разумности. Ментальная структура, которая делает человека не способным наслаждаться всем тем хорошим, что у него есть, не представляется мне разумной. Ясно, что есть трагические обстоятельства, которые неизбежно вызывают чувство горя, но я говорю не об этом, а о тех случаях, когда человек мог бы быть счастливым и пренебрег такой возможностью. Гарсиласо[24] написал стихотворение, проницательное и жалкое одновременно: „Как сладок из чужого сада плод“. Неспособность распознавать сладость плода из собственного сада — это глупость. Еще одно свидетельство нашего упрямого стремления портить себе жизнь.

6

Похоже, мы безоружны перед этими аффективными стилями, которые образуют, в силу усвоения привычки, часть нашего вычислительного разума. „Характер человека — это его судьба“, — говорил старик Гераклит, и не всегда приятная судьба. Унамуно[25] рассказывает в романе „Абель Санчес“ историю человека, умирающего от зависти. Он живет завистью. Завистник зорко следит за судьбой того, кому завидует, принижает его заслуги или, напротив, безмерно их преувеличивает, чтобы успокоить свою совесть. Он строит вокруг себя особый мир, некую искаженную легенду, в которой все события, признаки и приметы служат лишь укреплению его веры. Он живет в своем чувстве, сливаясь с ним, растворяясь в нем, не имея возможности сделать шаг назад и понаблюдать за действительностью и за своей ролью в ней. Он считает, что осознает, хотя в действительности лишь интерпретирует. Хоакин Монегро, герой романа Унамуно, сгорающий в своей страсти, не верит в то, что он испытывает зависть. Он полагает, что объективно осознает коварство и злонамеренность тех, кому завидует. „Они поженились, чтобы унизить меня, чтобы растоптать меня, чтобы опозорить меня; они поженились, чтобы посмеяться надо мной; они поженились из враждебности ко мне“.

Зависть — это любопытнейший из аффективных стилей. Мы все можем „завидовать“ кому-то, кто красивее нас, могущественнее, счастливее, остроумнее. Всегда есть кто-то, кто превосходит нас в чем-либо. Почему одни люди испытывают зависть, а многие другие — нет? Почему это чувство приводит к появлению некой особой внутренней жизни у некоторых из нас? Вивес[26] говорил, что зависть — дочь тщеславия и подлости, и замечал, что это стыдное чувство. „Потому никто не согласится признаться в том, что завидует другому; скорее человек будет готов признать, что гневается или ненавидит, а также что боится; ибо эти страсти куда менее постыдны и отвратительны“. Это означает, что для того, кто испытывает подобное чувство, его зависть — недостаток. Завистник хотел бы жить, не будучи отравленным этой жуткой болезнью, но постоянно ощущает, что терпит поражение в своем настойчивом стремлении избавиться от нее. Однако с каждым днем мы узнаем все больше и больше о разнообразных формах, в которых усваиваются эти душевные навыки. Очень близка к зависти ревность, аффективное отклонение, которое колеблется между нормальностью и патологией, как выяснил Кастилья дель Пино[27].

Обида — еще один аффективный стиль, который искажает, корежит всю нашу жизнь. Это упорное нежелание забывать о причиненном нам зле. „Подавленная агрессия остается на дне нашего сознания, подчас существуя незаметно; там внутри она вызревает, становится яростнее, острее; она проникает во все поры существа человека и наконец становится тем, что управляет нашим поведением и нашими реакциями. Это чувство, которое не было устранено, но, напротив, сохранилось и вросло в нашу душу, и есть обида“, — писал Мараньон[28] в своем труде „Тиберий. История одной обиды“. Как и все прочие аффективные стили, обида разрушает всю чувственную сферу. Известна фраза Робеспьера, возможно произнесенная им в досаде, которую нельзя читать без дрожи: „Я очень рано почувствовал тягостную зависимость от признательности“. Ницше и Шелер[29] писали, что обида способна обрушить всю иерархию ценностей. „Это психическая самоинтоксикация, — определил Шелер, — которая возникает при систематическом подавлении выплеска некоторых эмоций и чувств, являющихся нормальными и принадлежащих к числу естественных человеческих проявлений (например, месть); следовательно, обида вызывает в человеке постоянное стремление к определенного рода ценностным ошибкам и соответствующим ценностным суждениям“. Как зависть и ревность, с которыми он генетически очень близок, этот аффективный стиль ведет к жизненному краху, потому что его жертва живет одержимостью, направляемой обидчиком извне, причем нанесенная обида проживается вновь и вновь беспрестанно.

Я уже сказал о том, что ошибки разума вызываются тем, что „окукленный“ — замкнутый на себя — модуль неумолимо управляет поведением. Зависть, ревность, обида являются яркими примерами тому. Шекспир глубоко изучил их механизмы, поэтому можно проиллюстрировать эту книгу примерами из его трагедий. „Ричард III“ рассказывает о разуме, изуродованном злопамятством. Поднимается занавес, персонаж нам все разъясняет, и его объяснение так прекрасно, что я привожу его здесь полностью:

Здесь нынче солнце Йорка злую зиму

В ликующее лето превратило;

Нависшие над нашим домом тучи

Погребены в груди глубокой моря.

У нас на голове — венок победный;

Доспехи боевые — на покое;

Весельем мы сменили бранный клич

И музыкой прелестной — грубый марш.

И грозноликий бой чело разгладил;

Уж он не скачет на конях в броне,

Гоня перед собой врагов трусливых,

А ловко прыгает в гостях у дамы

Под звуки нежно-сладострастной лютни.

Но я не создан для забав любовных,

Для нежного гляденья в зеркала;

Я груб; величья не хватает мне,

Чтоб важничать пред нимфою распутной.

Меня природа лживая согнула

И обделила красотой и ростом.

Уродлив, исковеркан и до срока

Я послан в мир живой; я недоделан,

Такой убогий и хромой, что псы,

Когда пред ними ковыляю, лают.

Чем в этот мирный и тщедушный век

Мне наслаждаться? Разве что глядеть

На тень мою, что солнце удлиняет,

Да толковать мне о своем уродстве?

Раз не дано любовными речами

Мне занимать болтливый пышный век,

Решился стать я подлецом и проклял

Ленивые забавы мирных дней.

Я клеветой, внушением опасным

О прорицаньях пьяных и о снах

Смертельную вражду посеял в братьях

Меж братом Кларенсом и королем.[30]

Ричард III рассудителен и ловок, он достигает своих целей расчетливо и хитро, но мне представляется, что разум его действует неудачно. Он воспринимает действительность лишь сквозь фильтр собственной ущербности. Нечто подобное случилось с герцогом Орсини, создателем парка Бомарцо[31], который во второй половине XVI века соорудил подобие сада, представляющего собой апофеоз искажения реальности. Этот сад находится в местечке Витербо, в нескольких десятках километрах от Рима, и в нем, по словам Луи Вакса[32], „все извращено, искажено. Человеческие тела, архитектура, сама природа. Мы читаем в надписях, встречающихся в зарослях, что автор стремился создать священный лес, „который не походил бы ни на один другой“, который был бы „похож только сам на себя“.

Я выбираю эти примеры в качестве великой метафоры. Чувство гнева, злопамятство, стыд, зависть могут полностью разрушить представление о мире. Такое чувство вырывается на высшие ступени психологической иерархии, и мы увидим, почему оно не должно оказываться там.

7

Аффективные стили, неразделимо связанные с нашей биографией, образуют часть нашего характера. Они усвоены разумом, хотя иногда могут быть утрачены. Так как предупредить болезнь куда правильнее, чем лечить ее, я занимаюсь так называемой поверхностной психологией, которая изучает внешние проявления человеческой личности, исходя из физиологии, темперамента, воспитания, социальной среды. Речь идет об эволютивной психологии и психологии оценок, которая полагает своей целью помощь в появлении разумной личности, так сказать, в наилучших возможных условиях для того, чтобы быть счастливой, и эта психология получает свое развитие в педагогике возможностей, творчества и личностных ресурсов.

Для специалиста в области „психологии личности“ скорее всего окажется труднодостижимым и даже неприемлемым говорить о „личности как цели“. Для него личность находится не в конце, а в начале пути, в исходной точке поведения, это совокупность постоянных качеств человека, его способ чувствования, мышления, действия. Она служит, с одной стороны, чтобы распознать его идентичность; с другой стороны, чтобы отличить его от остальных людей. Она образует часть первого уровня личности, личности структурной, „вычислительной“. Я не могу изменить ее посредством моих действий, потому что мои действия проистекают из этой личности.

Я предложил во всех моих книгах более четкую теорию личности, которая представляется мне действенной и полезной для жизненной практики. Вернемся еще раз в аудиторию. Я выделяю три этапа в личностных проявлениях. На основе биологической матрицы складываются еще два — посредством сложных воспитательных процессов, постепенных и основанных на приобретаемом опыте. Этими тремя этапами являются:

личность врожденная — это личностная матрица, обусловленная генетически. Сданный каждому из нас на руки набор карт, с которым мы вступаем в жизненную игру. Его важнейшие элементы: базовые интеллектуальные функции, темперамент и пол;

личность усвоенная — это характер. Совокупность чувственных, когнитивных и операционных черт, приобретенных в дополнение к так называемой базовой личности. Это то, что классики называют „второй природой“. Несомненно, данные качества весьма постоянны, но они являются приобретенными. Именно сюда следует отнести аффективные стили. Эта часть образует вместе с внутренним миром вычислительный разум;

личность избранная — это то, как конкретный человек в конкретной ситуации принимает или не принимает свой характер и играет сданными ему картами. Она включает жизненную программу, систему ценностей, способ реализации этой программы в конкретной жизненной ситуации. Это творение избирательного разума.

Я представлю это в простой схеме:

базовый разум + темперамент + пол = личность врожденная

личность врожденная + привычки = личность усвоенная (характер)

характер + планы + поведение = личность избранная

Все мы рождаемся с личностью врожденной, персональной матрицей, которая дает нам наклонности к счастью или к несчастью. Детские психологи, изучавшие темперамент, говорят о сложных детях или детях с негативным гедоническим тоном. К счастью, речь не идет о неизбежной предопределенности. За исключением патологических случаев, склонности, обусловленные темпераментом, могут меняться или, как минимум, обновляться. Моим самым юным ученикам я стараюсь объяснить, что человеческий разум очень похож на игру в покер. В начале партии, при рождении, нам достаются определенные карты, генетические или иные. Кому-то достаются лучшие карты, кому-то — худшие, предпочтительнее всего располагать хорошими. Но ведь выигрывает не тот, у кого на руках изначально хороший расклад, а тот, кто умеет хорошо играть. Воспитание разума — это не что иное, как прививание умения хорошо играть с теми картами, которые у тебя есть, а ведь очень часто эти карты совсем не хороши…

(Внимание! Далее я объясню, что одной из целей социального разума, побудившего нас внедрить обязательное образование, социальное страхование, правовую систему, является ограничение власти случая и судьбы. Так сказать, постараться, чтобы роль изначально выпавших нам карт была, насколько это возможно, меньшей.)

8

Аффективные стили — один из компонентов характера. Как и все прочие привычки, они в итоге становятся частью вычислительного разума. Они действуют в его пространстве. Они являются источниками событий, активными механизмами памяти, второй природой. Они отбирают информацию, управляют опытом, побуждают к действию или предотвращают его. Но, внимание: они усвоены извне, и это позволяет нам участвовать в строительстве нашей мыслительной машины, нашего вычислительного разума.

Для того чтобы понять, как мы можем помочь их конструированию или разрушению, имеет смысл изучить структуру этих привычек. Их тремя главными составляющими являются:

1) система желаний и проектов;

2) представления о мироустройстве и о том, чего мы можем ожидать от него;

3) представления о себе самом и о своих способностях справляться с проблемами. Легко увидеть, что здесь смешиваются аффективные и когнитивные навыки. Так мы устроены.

Наши базовые желания развиваются в проектах, которые позволяют нам управлять действием и соблазняют нас далекой перспективой. Поэтому они являются одним из динамических векторов, что вмешиваются в наш эмоциональный баланс. Если я поставил перед собой цель преуспеть в мире бизнеса, то почувствую себя неудачником, даже если преуспею, например, в любовных делах.

Второй фактор — это представления о том, как функционирует мир, а также наши ожидания от действительности. Под грузом чувств, которые представляются спонтанными и оригинальными, действуют убеждения, имплицитные по своей сути. Даже ревность зависит от них. В обществах, где „мы“ превалирует над „я“, беспорядочные половые связи не представляют угрозы для структуры личности. Хупка уточняет, что в начале XX века так жили индийские тода. Они не чувствовали ревности, когда их партнер имел половые связи с членом их же группы, но ревновали, если женщина поддерживала такие отношения с кем-либо за пределами племени.

Убеждения — главные действующие лица и того „эмоционального навыка“, который сегодня заботит всякого разумного человека. Я имею в виду национализм. Прежде всего рассмотрим некую терминологическую проблему: мы называем „патриотизмом“ чувство, испытываемое человеком по отношению к собственной стране, но можем неодобрительно назвать „национализмом“ тот патриотизм, который испытывает другой человек по отношению к его стране. Это сложный вопрос, и в настоящий момент я стараюсь лишь исследовать его психологическую структуру. Он основывается на базовой потребности принадлежать к какой-либо группе. Это уровень мотивации или желания, который я упомянул как первый фактор эмоционального стиля.

Познавательный процесс начинается с этого базового желания. Идентификация с группой определяется двумя элементами. Прежде всего надо дать определение группе. И во-вторых — выявить характер отношений между индивидуумом и группой, устанавливаемых в рамках каждой культуры.

Определение группы внушается детям как базовое и, боюсь, опасное убеждение. Прежде всего потому, что оно превращается в абсолютный критерий идентификации. Ребенок может научиться воспринимать себя как жителя Сан-Себастьяна, баска, испанца, европейца, наконец человека. Какова оптимальная идентификация, которая не будет зависеть ни от эмоционального произвола, ни от исторической случайности? Как определяется отечество: Сан-Себастьян, Гипускоа, Страна Басков, Испания, Европа или весь земной шар? Есть и вторая проблема. Психология исследовала, как развивается чувство национальной принадлежности. В четыре года дети уже предпочитают их собственную страну, и чувство национальной гордости составляет часть их самооценки с самого раннего возраста. Осознание национальной идентичности возникает вместе с предубеждением против других народов и стран, потому что детям необходимо проводить четкие различия и оценивать свое как априори хорошее и чужое как плохое — это простой критерий. Все дети исповедуют манихейский дуализм, не осознавая этого. Другой метод упрощения состоит в том, чтобы свести восприятие других групп к стереотипу. Культурные различия могут привести к прямому антагонизму, когда нет чувства единения со всем родом человеческим. Многие народы называют себя „человек“ или „люди“, и, таким образом, все остальные автоматически исключаются из этой категории.

В конце концов, в соответствии с персональной матрицей и под воздействием различных видов убеждений каждый человек строит свои аффективные пространства, так сказать свои формы привязанности, свои стили мотивации и свои эмоциональные стили.

А как быть тем, кому прожитые годы уже дали прочность того или иного рода, кто обрел внутреннюю несгибаемость, которая находит свое продолжение в непреклонности внешней, в достигнутом положении — разновидности „внешнего скелета“? Неужели надо смириться со своей незавидной судьбой? Измениться — вот великая надежда многих людей, кидающихся в период жизненных штормов к книгам о самопознании или обращающихся к психотерапевтам всех мастей в поиске хотя бы легкого утешения. Но можно ли измениться? Да, но речь идет о том, чтобы в корне перестроить саму разумную личность, добиваясь того, чтобы великие планы по строительству жизненной гармонии совмещались бы с маленькими психологическими царствами. Демократия чего-то стоит, в том числе и как внутренний ресурс. Эта задача требует такого же запаса терпения, как и изучение нового языка, потому что, в сущности, об этом идет речь — о том, как научиться воспринимать мир иным образом.