Глава VI О новых государствах, приобретенных храбростью и собственным оружием

Глава VI

О новых государствах, приобретенных храбростью и собственным оружием

Если бы люди были беcстрастны, тогда можно было бы простить Макиавелли то, что он желает осчастливить их обществом им подобных. Он был бы новым Прометеем, который похитил небесный огонь, чтобы вдохнуть жизнь в бесчувственные машины. Но человек устроен иначе, ибо ни один из них не бывает бесстрастен. Таким образом, если страсти умеренны, тогда люди, ими обладающие, бывают душою общества, но если дать страстям волю, тогда они приведут общество в хаос.

Между всеми страстями, господствующими в нашей душе, нет ни одной, к которой мы не чувствовали бы влечения, однако ничто не бывает противнее для людей, ничто так не вредит славе света сего, как беспорядочное честолюбие и неумеренное желание ложной славы.

Особа, имеющая несчастье быть рожденной с такими наклонностями, весьма несчастна. Такой человек бывает нечувствителен в своих рассуждениях к происходящему в настоящем, ибо он живет надеждой на лучшее будущее, и ничто на свете не может его удовлетворить. Честолюбие всегда примешивает горечь к тому удовольствию, которое он испытывает в настоящем.

Честолюбивый государь еще более несчастен, чем частное лицо, ибо его стремление к славе равняется на его положение, а поэтому оно своевольнее, необузданнее и ненасытнее. Если честь и величие являются пищей страстей частного лица, то провинции и королевства становятся пищей честолюбия монархов, и в этом случае частному лицу скорее удается получить службу и должность, нежели государям завоевать королевства; следовательно, частное лицо скорее, чем государь, способно удовлетворить свое честолюбие.

В качестве примера Макиавелли приводит Моисея, Кира, Ромула, Тесея и Гиерона. Этот список можно было продолжить за счет тех людей, которые основали особые религиозные движения, а именно Магомета в Азии, Маго Капака в Америке, Одина на Севере и многих других религиозных вождей со всего света[157].

Это место замечательно тем, что открывает всю подлость сочинителя при ссылке его на эти примеры. Макиавелли показывает честолюбие только с одной стороны. Он говорит о тех, кому благоприятствовало счастье, но обходит молчанием тех, кто пал жертвой своих страстей. Это называется не иначе как обманывать людей, а в этом случае Макиавелли является не кем иным, как площадным шарлатаном.

Для чего Макиавелли приводит нам эти примеры? Зачем говорит он о законодателе евреев, о первом обладателе Афин, о победителе мидян, об основателе Рима, чьи предприятия имели счастливое продолжение? Почему не приводит он в пример некоторых государей, которые были несчастны, в подтверждение того, что если честолюбие отдельных людей сравнить с тем, к чему оно привело, то окажется, что многих оно ввергло в несчастие. Не был ли Жан фон Лейден главой анабаптистов[158], который подвергся пытке калеными щипцами, был сожжен и в железной клетке повешен в городе Мюнстере? Был ли Кромвель счастлив, не был ли сын его низвержен с престола, и не велел ли он выкопать тело отца своего и повесить?[159] Не казнили ли четырех евреев, которые после разорения Иерусалима объявили было себя мессиями? И не окончил ли последний из них своего предприятия тем, что, приняв ислам, служил поваром у султана?[160] Некогда Пипин низверг своего короля, с папского соизволения, с престола[161]; но не умерщвлен ли был тайным образом и Гуго, который также своего короля, с папского же позволения, хотел лишить престола? Не наберется ли более тридцати религиозных предводителей и более тысячи других честолюбцев, которые столь же бесславно окончили свой жизненный путь?

Мне кажется, что Макиавелли приводит в пример Моисея с Ромулом, Киром и Тесеем без предварительного рассуждения. Если Моисей не имел вдохновения от Бога, чему никак нельзя верить, то его надлежит почитать не иначе как обманщиком, который имя Бога, подобно поэтам, использовал для объяснения тех вещей, которых сам понять не мог. Итак, если рассуждать о Моисее как о простом человеке, то он имел малые способности. Сей человек вел еврейский народ в течение сорока лет по такому пути, который можно было бы пройти за шесть недель[162]. Он не имел премудрости египтян и поэтому не мог сравниться с Ромулом, Тесеем и другими героями. Если Моисей имел от Бога вдохновение, чего никак нельзя оспорить, то его можно считать слепым орудием Божьего всемогущества. Следовательно, предводитель евреев был гораздо менее заслуженным человеком, нежели основатель Римского царства, персидский монарх и герои, совершившие своим собственным могуществом и храбростью великие дела. И эти деяния почитаются в большей степени, чем те, которые Моисей совершил благодаря непосредственному Божьему присутствию. Он только предводительствовал народом в пустыне, но не созидал никаких городов, не основывал никакого царства, не учреждал торгов, не пекся о распространении наук и не приводил их в цветущее состояние. Поэтому следует в его лице молиться Божьему промыслу, а у других героев, наоборот, следует оценивать их рассудительность.

Я признаюсь без всякой позы, что требуется немало разума, отваги и дарований, чтобы сравниться с Тесеем, Киром, Ромулом и Магометом; но я не знаю, можно ли назвать их «добродетельными». Храбрость и удаль найти можно и в разбойниках, и в героях; различие между ними состоит только в том, что победитель считается знаменитым разбойником, а побежденный является безвестным и ничего не значащим человеком. Один из них за свою наглость носит лавровую ветвь и слышит похвалу, другой же, напротив, на шее своей носит петлю. В самом деле, насколько кто-нибудь желает вводить новое, настолько часто встречаются ему разнообразные препятствия, и поэтому пророк, сопровождаемый армией, в состоянии обратить в свою веру гораздо большее число людей, нежели тот, кто действовал одними только доводами. Поистине, справедливо, что если бы христианская вера ограничивалась одними только словопрениями, то она долго пребывала бы слабой и притесняемой. Распространилась же она в Европе лишь после того, как за нее было пролито много человеческой крови. Равным образом справедливо также и то, что некоторые общеизвестные ныне мнения и реформы были приняты сравнительно легко, однако много ли наберется таких вероисповеданий, которые возникли беспрепятственно? Поэтому нововведения такого рода осуществляются за счет фанатичных поступков…

Если бы Роланд и Жан фон Лейден жили в то время, когда люди еще были дикими, то их можно было бы поставить вровень с Осирисом[163]. В наши же времена Осирис уже был бы не в почете.

Кроме того, мне хотелось бы сделать замечание о Гиероне и Сиракузах, которых Макиавелли представляет в качестве примера тем, кто взошел на престол с помощью своих друзей и их воинской силы. Гиерон отказался от услуг своих соратников и солдат, много сделавших ради успеха его предприятия, и принял на их места новых друзей и других солдат. Я считаю вопреки Макиавелли и прочим, что Гиеронова политическая наука была негодной и что было бы гораздо разумнее доверить себя тому народу, храбрость которого испытана, и тем соратникам, верность которых проверена, нежели неизвестным, в которых еще нет уверенности.

Впрочем, хочу я заметить еще и то, что с разными именами, которые использует Макиавелли, необходимо поступать бережно. Никто не должен быть введен ими в заблуждение, ибо от этого может пострадать добродетель. Злодеяние – вот единственный ключ, который помогает нам разобраться в неясных местах сочинения Макиавелли. Так, например, итальянцы называют музыку и землемерие la virt?[164], у Макиавелли же это слово употребляется неверно.

Вообще же, как мне кажется, в конце этой главы стоит сделать вывод о том, что лишь в тех случаях частная особа может возвыситься до королевского достоинства, если она рождена в выборном королевстве либо же если она свое отечество освободит от опасности.

Собесский в Польше, Густав Ваза в Швеции и Антонин в Риме являют именно такие примеры[165]. Цезарь же Борджиа является примером только для Макиавелли. К числу же моих героев следует отнести Марка Аврелия.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.