Летние колонии

Летние колонии

…Скажи лучше, с какими надеждами ты сюда шел, какие питал иллюзии, какие повстречал трудности, как страдал, столкнувшись с действительностью; какие делал ошибки, как, исправляя их, был вынужден отступать от общепринятых взглядов, на какие шел компромиссы…

1. Я многим обязан летним колониям.

Здесь я впервые столкнулся с детским коллективом и на практике изучил азбуку самостоятельной педагогической работы.

Полный иллюзий, лишенный опыта, юный и сентиментальный, я думал, что, много желая, я многого достигну.

Я верил, что добиться любви и доверия ребячьего мирка легко; в деревне ребятам следует дать полную свободу, мой долг – быть со всеми ровным, каждый малолетний грешник, отнесись к нему хорошо, сразу раскается.

Я стремился сделать детям чердаков и подвалов их четырехнедельное пребывание в колонии «сплошной полосой веселья и радости», без единой слезы.

Бедные мои милые друзья, вы, кто, как и я тогда, не может дождаться, когда наконец настанет эта минута! Мне жаль вас, если, расхоложенные с самого начала, поколебленные в самых основах, приписывая вину себе, вы не сумеете быстро восстановить душевное равновесие.

Чужой опыт искушает вас, говоря:

«Видишь? Не стоит! Поступай, как я: заботься о собственном удобстве, не то полетишь ко всем чертям на радость завистникам, не принеся пользы детям, которым хочешь служить. Не стоит!»

Ты зависишь от людей опытных. Они, что ни говори, справляются со своим делом, а ты, сознайся искренне, стоишь, опустив руки в недоумении.

Бедняги, как мне вас жаль!

2. Такая легкая и благодарная задача! У тебя тридцать детей (из ста пятидесяти) и никакой программы.

Делай как знаешь. Игры, купание в речке, экскурсии, сказки – полная свобода инициативы. Экономка позаботится о еде, товарищи-воспитатели в случае чего помогут, прислуга присмотрит за порядком, деревня одарит вас прекрасными местами, солнышко – ласковыми улыбками.

Ожидая с нетерпением дня отъезда, я обдумывал отдаленные второстепенные детали, не предчувствуя ближайших серьезных задач. Раздобыл граммофон и волшебный фонарь, достал фейерверки, купил про запас шашки и домино – может быть, их не окажется среди игрушек.

Я знал, что детей придется переодеть в колонистское платье, разместить кого в спальне, кого у себя, и уж конечно изучить фамилии и лица моих тридцати ребят, а может быть, и всех ста пятидесяти. Но я об этом совершенно не думал – сделается, мол, само собой! Думая о детях, я не задавался вопросом, кто они.

Я поддался обаянию стоявшей передо мной задачи, наивно поверив в ее легкость.

3. Как запомнить тридцать фамилий, подчас трудных и схожих, и тридцать лиц?

Ни в одном из учебников об этом не упоминается, а без этого нет авторитета воспитателя и нельзя приступить ни к какому систематическому воспитанию.

Здесь возникают вопросы: какие дети и какие фамилии прежде всего запоминаются? Каковы индивидуальные особенности зрительной памяти воспитателя? И как все это сказывается на судьбах детей и вообще на работе воспитателя в учреждениях со значительным количеством ребят?

Опыт показывает, что одни дети запоминаются сами, других надо запоминать. Здесь нельзя полагаться на время, потому что, прежде чем наконец ты всех изучишь, ты наделаешь много ошибок, зачастую ставя себя в неловкое положение.

Скорее всего запоминаются калеки и ребята с особой приметой, необычные – очень маленькие или очень высокие, самые старшие, горбатые, рыжие, на редкость красивые или безобразные. Порой фамилия привлекает внимание воспитателя еще до того, как он увидел самого ребенка. Часто успех папирос или лекарства зависит от удачного названия или упаковки – к сожалению, то же бывает и с людьми.

Из целого моря впечатлений мы выхватываем легче всего запоминающиеся: при оценке человеческих качеств – то, что проще всего заметить и правильно оценить.

4. Для ребенка важно, конечно, чтобы его знали.

Особенно ребенка, обладающего некоторыми положительными качествами или умеющего в них принарядиться.

Ведь мы общаемся главным образом с детьми, которых мы знаем, – даем им поручения, то есть возможность сблизиться с нами, найти общий язык, отличиться. И они чувствуют себя увереннее, ближе к нам – они уже привилегированные.

Ребенку приятнее обратиться с просьбой или вопросом к воспитателю, который его знает, да и воспитатель охотнее выслушает ребенка, о котором он слышал, кого помнит, знает в лицо. То, чего заурядному ребенку приходится добиваться, ребенку с запоминающейся внешностью или фамилией дается само собой.

Остающиеся в тени ребята, чувствуя несправедливость или, наоборот, поверив в простоте души в свою никудышность, сторонятся тебя еще больше. Теперь, желая ближе познакомиться, ты должен суметь подойти к ним. Иначе ты их лишаешь своей помощи и совета, предоставляя в конфликтах с толпой ребят собственным силам и переживаниям.

В каждой конторе, на каждой фабрике, в каждой казарме есть свои обездоленные судьбой потому лишь, что начальник незнаком с ними, не знает о них, не помнит. Так подчас пропадают зря ценные силы.

И дети, быстро приобретя опыт, ждут при первой встрече с тобой: маленький Мицкевич[28] или Собеский[29] – шутливого вопроса, красивенький – приветливой улыбки, а дурнушка-рыжик или Баран наперед знают, что от нового окружения жди новой беды. И если ты на красивенького, самоуверенного лишь подольше и повнимательнее взглянул, а злополучную фамилию прочел быстрее и тише, ты уже оправдал надежды первого и подтвердил опасения второго.

5. вспыльчивых или надоедливых и плохо воспитанных или воспитанных лучше, чем обычно,

скорее всего, познаешь на основании внутренних достоинств и недостатков.

Сами о себе дают знать, сея тревогу, проделки озорников и плаксивые визги зануд; дети из бедных семей доставляют хлопоты своим одичанием; дети из более обеспеченных семей и подхалимы привлекают внимание хорошими манерами. Будут там, наконец, и ребята проворные и себе на уме, которые силком навяжут тебе помощь, совет, справку.

И все эти дети: красивенькие, с громкой фамилией или из состоятельных семей – настойчиво требуют, чтобы я признал их и выдвинул на первый план из серой толпы, которая должна остаться в тени, и удивляются, если я не делаю этого сразу, и возмущаются, если я этого вообще не хочу делать, и используют все способы борьбы, какие в ходу у взрослых.

Молоденький князь в школе для богатых, сынишка войта в народной школе, если сами не додумаются и не потребуют, так их кто-нибудь подучит – требуй, а не получил, чего хотел, мсти:

«Скажи, что учитель бьет, не молился, нехорошо отзывается о начальстве, плохо учит, совсем с нами не занимается». Или испачкают тебе мелом стул, загадят уборную, устроят беспорядок во время инспекторского обхода, взбунтуют бесцветных и равнодушных и втянут в некрасивую историю самых невинных, как раз тех, кого ты желаешь оградить от обид.

Радостно ожидая дня отъезда в колонию, я по своей наивности не подозревал, сколько нужно такта и осмотрительности, чтобы овладеть грозной оравой ребят.

6. Я не испытывал никаких опасений и тогда,

когда увидел, что некоторых я должен был по нескольку раз уговаривать не высовываться из окон вагона и не выскакивать на площадку.

Уже один мальчик собирался было встать в дверях и проследить, а другой записывать фамилии непослушных. Я отверг оба проекта, резко заметив:

– За собой следи, и тебе не стыдно записывать товарищей?

– Они мне не товарищи, – презрительно буркнул мальчишка.

Я по-детски возмутился.

Были и такие, которые умирали от жажды; этим я терпеливо и безрезультатно объяснял, что сразу по приезде на место они напьются молока.

Я слишком уж заботливо утешал мальчика, ревевшего потому, что его разлучили с матерью; чересчур старательно следил, как бы кто не выпал из окна, и, желая сдружиться с группой, тратил драгоценное время на пустые разговоры, вроде: «А ты уже был в деревне? А тебе жалко, что с тобой не едет младший братишка?»

Я принял от ребят деньги и открытки, стараясь поскорее покончить с этим низменным занятием: шутливо пробирая, когда кто-нибудь давал уже смятые и запачканные открытки, и с досадой успокаивая тех, кто, видя, как я бесцеремонно обращаюсь с их собственностью, предупреждал, что его открытки чистые, а сдаваемая на хранение монета новая и блестящая. Что делать с зубными щетками, которые они тоже хотели было мне отдать, я не знал: «Пускай пока побудут у вас».

7. я гордо констатировал,

покинув с чувством облегчения поезд, что все обошлось благополучно и все ребята налицо. Оставалась еще часть пути на лошадях.

Будь у меня крупица опыта, я мог бы предвидеть, что ребята, не предупреди их, бросятся как попало к телегам; юркие и предприимчивые захватят самые удобные места, а неуклюжие перетеряют мешки с одеждой и с этими своими несчастными зубными щетками; ребят придется пересаживать и поднимется крик и суматоха.

Порядок целиком зависит от умения предвидеть. Предвидя, я могу все предотвратить.

Отправляясь на более или менее длительную прогулку, я обязан предупредить ребят, чтобы они сходили в уборную, не то шепнут мне по секрету, что им хочется в уборную, в трамвае или на улице…

На прогулке мы подходим к колодцу с оградой. Я останавливаю ребят:

– Встаньте парами. Будете подходить к колодцу по четыре человека.

Не предупреди я, никакие усилия не помогли бы сохранить порядок. И выйдет ли драка, потопчут ли ребята газон или развалят ограду – виноваты не дети, а неопытность воспитателя.

Все это мелочи; такой опыт при желании приобретается быстро, но отсутствие его сказывается моментально, определяя порой все дальнейшие взаимоотношения ребят и воспитателя.

Путь в колонию был для меня сущей мукой. Когда первый мальчик соскочил с телеги – надоело ехать, – мне следовало велеть ему сесть обратно, а я не сделал этого. И вот дети, проделав остаток пути частью на телегах, частью пешком, отчаянно голося, толкаясь и теряя мешки и молитвенники, возбужденные и ошеломленные, вваливаются на веранду.

8. Ни в одном учебнике педагогики не сказано,

что там, где тридцать ребят переодеваются в казенную одежду, обязательно найдутся несколько таких, кому все рубашки будут длинны или узки в плечах или в вороте.

Груды белья и верхней одежды, вертлявая разошедшаяся ребятня и отсутствие опыта у воспитателя… Переодев нескольких, и я, и дети убеждаемся, что одни добрые желания не заменяют сноровки.

С нескрываемой радостью я принял помощь экономки, которая безо всяких усилий и спешки быстро управилась не только с детьми, но и с бельем (его я успел-таки перепутать). Нескольких недовольных слишком длинными рукавами, отсутствием пуговиц или тем, что широки штаны, она успокоила, обещав завтра же все уладить.

Секрет ее триумфа, а моего поражения состоял в том, что я хотел, чтобы все было к лицу, хорошо сидело и вдобавок было красиво, а она знала, что это невозможно; я занялся несколькими (остальные ждали в нетерпении), а она сразу раздала половину рубашек, малышам – самые маленькие, средним и самым большим – большие, предоставив собственной их инициативе более точную подборку по фигуре. То же со штанами и блузами. В результате ловкие и хозяйственные ребята оказались одетыми в свой размер, а нерасторопные и непрактичные – словно маленькие ярмарочные клоуны. Но – а это главное – когда позвонили к ужину, все ребята были переодеты, а их собственное платье упаковано в мешки, снабжено номерками и сдано в кладовую.

9. Как рассадить детей за столом?

Я не учел и эту проблему. В последнюю минуту я наспех решил, исходя из главного принципа «свобода»: пускай сидят как хотят. Я не подумал, что, в сущности, только четыре угловых места особые, а все остальные одинаковые, и, значит, из-за этих четырех мест будут ссоры, и тем крупнее, чем больше найдется на эти места любителей.

Я не учел, что споры из-за этих четырех мест будут повторяться за каждой едой, что те, кто занял их первыми, станут упорствовать, ссылаясь на право первенства, а остальные – на право равенства.

Я не учел, что при постоянной смене мест и симпатий ребята будут менять и соседей, а значит, опять ссоры при раздаче молока и супа, обладающих свойством проливаться и пропадать для еды.

Я не учел и того, что при постоянной смене мест мне будет труднее изучить ребят.

Я даже был так глуп, что предоставил детям самим выбрать себе кровати: где кто хочет. Ей-ей, если бы мне самому дали выбрать, я не знал бы, на чем остановиться. Распоряжение это было так явно нелепо, что я быстро его отменил, однако не настолько быстро, чтобы и тут не обошлось без крика и суматохи. Я уложил детей по списку и почувствовал огромное облегчение, когда наконец настала относительная тишина.

Я неясно представлял причины своего поражения, но был слишком ошеломлен, чтобы искать их источники.

10. Экономка в третий раз звала меня ужинать; остальные надзиратели давно покинули свои спальни.

Я считал, что в первый вечер не следует оставлять ребят одних: ребята могут перетрусить, плакать, но опытная экономка утверждала, что они устали и уснут. И как ей было не поверить? Действительно, большинство уже спало.

Я ушел, но ненадолго: пришлось вернуться и сделать перевязку мальчику с рассеченным пряжкой лбом; второму воителю подбили глаз: цвет синяка менялся в течение ряда дней с красного на желтый, с желтого на черный и с черного на грязно-серый.

– Неплохо для начала сезона, – сказала экономка.

Я нашел ее замечание резким и обидным; и тем более несправедливым, что она сама уговорила меня уйти из спальни.

Следовало учесть, что если одни дети и уснут, то другие, возбужденные переменой обстановки, не смогут уснуть и, только тронь, перессорятся и передерутся. Я готовился не мирить несогласных, а утешать тоскующих и печальных, но – о диво! – тот, кто хныкал дорогой, теперь крепко спал.

Я не заметил главного: такой серьезный поступок, как драка, является грозным предзнаменованием, показывая, что мой авторитет пошатнулся уже в первый день моей незадачливой деятельности.

Добавлю, что все лицо у одного из участников драки было в оспинках; вероятно, это сыграло некоторую роль в ссоре, столь фатально закончившейся для моих радужных надежд. «Ни единой слезы» стояло в программе; а слезы были уже по дороге в колонию, и теперь – кровь.

11. Ночью я спал плохо.

Кто-то из ребят, не привыкший спать один на узкой кровати, съехал с набитого свежей соломой матраца и с шумом свалился на пол. Кто-то то ли застонал, то ли забормотал во сне; то опять мне представилось, что мальчик с подбитым глазом может потерять зрение. Нервы были натянуты, как струны.

Я проработал десять лет репетитором и не был ни юнцом, ни новичком на педагогической ниве, прочел массу книг о детской психике. Несмотря на это, я был бессилен постичь тайну коллективной души ребячьего общества. Что оно выдвигает какие-то новые требования, которые застали меня врасплох, не подлежало сомнению. Самолюбие мое страдало, овладевала усталость – как, уже?

Может быть, я и тешил еще себя надеждой, что после первого, как-никак исключительного, дня наступят те долгожданные, излучающие улыбку, но что делать, чтобы обеспечить себе спокойное завтра, я не знал.

12. Основная моя ошибка была та,

что я отмахнулся с досадой от помощи прошлогоднего дежурного: на первых порах он был бы незаменим.

И пусть стоял бы в дверях вагона и следил, и пусть даже записывал бы, если так у них всегда было. И пусть сказал бы, как сделать, чтобы ребята не прятали от меня деньги, и как ребята обычно сидят за столом, и как спят, и куда ходят купаться.

Анализ всех этих ошибок был бы бесконечно поучителен. К сожалению, если я и делал записи, то опуская неудачи, раны были слишком свежи и чувствительны. Теперь, четырнадцать лет спустя, я уже не помню подробностей. Знаю лишь, что ребята жаловались, что они голодные и болят ноги от хождения босиком; что на вилках песчинки и холодно без пелерин; знаю, опытный надзиратель возмущался, глядя на беспорядок и разболтанность у меня в группе, а экономка давала указания касательно благополучия моей особы, которой я, слишком усердствуя, наносил урон. Знаю, сторож жаловался, что ребята загадили лес и разрушали веранду – вытаскивали кирпичи из столбов; что моя группа, когда умывается, расходует больше всех воды, а ведь ее приходится накачивать в бак.

Наконец, на пятый или шестой вечер настало и это, самое худшее.

13. Ребята лежали в постели в полутемной спальне, как вдруг начался кошачий концерт.

Кто-то резко свистнул, кто-то запел, еще один залаял, зарычал, опять кто-то свистнул, и все это с некоторыми паузами, в разных углах зала.

Я понял.

А ведь у меня были сторонники среди ребят. Я беседовал с ребятами, объяснял им, обращался к ним с просьбами, встречая и понимание и хорошее отношение. Но я не умел ни выявить, ни тем более организовать положительные элементы моей группы. И вот самолюбивые и неискренние ребята, чьи надежды я обманул, а помощь с презрением отверг, быстро столкнулись между собой, воспользовавшись моей неопытностью, и, увидя мою слабость, бросили вызов.

Я медленно ходил между кроватями; ребята, как примерные, лежали с закрытыми глазами, кое-кто даже натянул на голову одеяло – и глумились напропалую, бросали вызов, бунтовали.

У нас в гимназии был учитель, вся вина которого заключалась в том, что, слишком снисходительный, он не мог справиться с классом. С ужасом вспоминаю оргии злобных выходок, которыми мы его преследовали.

Так умеют мстить ненавистной власти лишь рабы, почуяв свою силу. И в каждой школе-деспоте всегда есть среди персонала подобная жертва, которая молча страдает, одинаково страшась начальства и детей.

За эти несколько минут, которые длились целую вечность, я пережил многое.

14. Так вот ответ на мое доброе отношение, энтузиазм, труд?

Острая боль пронзила мое сердце. Хрустальный дворец мечты рухнул, разбившись вдребезги.

Гнев и уязвленное самолюбие: я стану посмешищем в глазах тех, кого превосхожу чувствами, кого хотел переубедить, увлечь примером, быть может, заставить себя ценить.

Я встал посреди зала и спокойно глуховатым голосом заявил: «Поймаю, отколочу». Сердце готово было выскочить, губы прыгали. Меня прервал свист. Я схватил свистуна и выдрал за уши, а когда он было запротестовал, пригрозил вышвырнуть на веранду, где бегала спущенная на ночь с цепи собака.

Знаете, кого я ударил? Такого, который свистнул всего один раз, в первый раз. Зачем он это сделал, он не умел объяснить.

Какой превосходный урок дали мне дети!

В белых перчатках, с бутоньеркой в петлице я шел к голодным, холодным и обездоленным за приятными впечатлениями и сладкими воспоминаниями. Я хотел откупиться от своих обязанностей несколькими улыбками и дешевыми фейерверками; я даже не потрудился выучить фамилии, раздать белье, позаботиться о чистоте в уборной. Я ждал от ребят симпатии, закрывая глаза на пороки, взращенные в закутках столичной жизни.

Я думал о развлечениях, не о работе; бунт ребят показал мне отрицательные стороны радостных каникул.

И что же? Вместо того чтобы подвести итог своим ошибкам, я, обозлясь, науськал на парнишку собак.

Мои коллеги пришли сюда поневоле, ради заработка; я – ради идеи; может быть, дети почуяли фальшь и покарали.

15. один мальчик предупредил меня,

под вечер следующего дня, что волнения повторятся и, вздумай я бить, ребята не дадутся – припасли палки.

Надлежало действовать быстро и энергично. Я поставил на окно яркую лампу и сразу, как вошел, забрал палки и отнес к себе: завтра, мол, возвращу.

Поняли ли они, что их предали, оробели ли из-за яркого света, зачеркнуло ли их планы отсутствие оружие для самообороны – достаточно, что я победил.

Заговор, бунт, измена, репрессии – так ответила жизнь на мои мечтания.

– Завтра я с вами поговорю, – гласило грозное обещание вместо сентиментального «спокойной ночи, детки», которым я потчевал их первые вечера.

Как победитель я проявил такт.

И опять жизнь научила меня, что истоки нашего благополучия порой лежат там, где, как полагали мы, постигла нас катастрофа, что бурный кризис – часто начало выздоровления.

Я не только не потерял расположения ребят, наоборот, наше взаимное доверие возросло. Для них это был мелкий эпизод, для меня – переломное событие.

Я понял, что дети – сила, которую можно привлечь к совместной работе или оттолкнуть, сила, с которой приходится считаться. Эту истину, по странному стечению обстоятельств, я постиг благодаря палке.

Проводя на другой день в лесу беседу, я впервые говорил с ребятами, а не ребятам, и говорил не о том, какими я хочу, чтобы они были, а о том, какими они сами хотят и какими могут быть. Может быть, именно тогда я впервые понял, что у детей можно многому научиться, что и дети требуют, ставят условия и делают оговорки, и имеют на то право.

16. Форменная одежда тяготит детей

не потому, что она одинакового покроя и цвета, а потому, что часть детей из-за несоответствующей одежды испытывает физические страдания.

Сапожник не учтет особенностей ноги ребенка, если зоркий воспитатель не заметит их, не поймет и не укажет. Дайте нюне удобную обувь, и он, может быть, станет подвижным и веселым. По уставу колонии дети летом должны ходить босиком – это большая радость для тех, кто и в городе ходил босым, и пытка для некоторых с исключительно нежной кожей. Малокровным и малоподвижным ребятам нужна более теплая одежда.

Как отличить каприз от действительной потребности в интернате, если это нелегко сделать даже в семье? Как установить границу между тем, к чему ребенок легко привыкает, что составляет мимолетное неудобство, и тем, что является особенностью его организма, индивидуальным отличием единицы в толпе?

В интернате существует единая для всех норма сна. И тут доза сна рассчитана на среднюю детскую потребность, хотя отклонения значительны. У тебя всегда будут вечно сонные дети и такие, с которыми ты вынужден тщетно бороться за утреннюю тишину в спальне. Ведь это сущая мука для ребенка лежать в постели и не спать, как и вставать, когда он еще сонный.

Наконец, единая для всех норма питания, которая не учитывает возраст и совершенно обходит стороной различие аппетитов детей приблизительно одного возраста.

Вот откуда у нас в интернате несчастные дети, неудобно или недостаточно тепло одетые, вечно клюющие носом или, наоборот, нарушающие дисциплину в отношении сна, полуголодные и голодные.

Все это вопросы первостепенной важности, решающие в деле воспитания.

17. Нет более печального зрелища,

чем голодные ребятишки, рвущиеся за добавкой или ссорящиеся из-за куска хлеба; нет фактора более деморализующего, чем торговля пищей.

На этой почве возникают острейшие разногласия между добросовестным воспитателем и добросовестной экономкой. Воспитатель быстро поймет, что голодающего ребенка не перевоспитаешь, голод – дурной советчик.

Родители могут сказать: «Хлеба нет» – и не потеряют из-за этого любви и уважения; воспитатель имеет право сказать так лишь в виде исключения, повторяю, лишь в виде исключения и лишь тогда, когда он сам голодает. Разницу между обычным средним детским рационом и большим аппетитом следует восполнять хлебом – кто сколько хочет и может съесть.

Знаю, ребята станут носить хлеб в карманах, прятать под подушку, оставлять на подоконниках и топить в уборных. Так будет с неделю, при неумных воспитателях – с месяц, но не дольше.

Можно наказать ребенка, который так поступает, но нельзя угрожать:

– Мы вам перестанем выдавать хлеб.

Более предусмотрительные тогда, опасаясь обещанных репрессий, станут делать запасы.

Знаю, ребята будут обжираться хлебом, а нормальная еда пойдет на помойку. Наверное, там, где неопрятно приготовленная невкусная пища столкнется с не вконец изголодавшимися ребятами, она будет вынуждена отступить перед не слишком заманчивым, но и не противным вчерашним хлебом.

Знаю, объестся тот или другой дуралей – заботы, волнения; но, верьте мне, он это сделает раз, другой – не больше; не имеют опыта лишь те, за кем слишком следят.

18. Несогласия будут даже там, где между экономкой и надзирателями царит полная гармония.

Если дети сыты, часть приготовленной еды иногда остается. Жаркий день, спешка из-за экскурсии, чуть подгорело молоко – а уже экономка с попреками:

– Половина каши не съедена, а вот хлеб, который нашли под верандой…

Пусть воспитатель выпьет для примера полный стакан подгоревшего молока; пусть предупредит ребят, что, если они не съедят суп, прогулки не будет; и пусть дает хлеба вволю, но небольшими кусками; пусть посчитается с печалями экономки, но выдача хлеба должна остаться, нельзя капитулировать, ни на один день нельзя.

Воспитатель склонен относиться несерьезно к заботам экономки; экономка склонна видеть эту несерьезность и там, где ее нет. Но при обоюдном добром желании несогласия будут лишь такие, какие и должны быть между людьми, которые работают в одной области, но на разных участках. Надо быть тактичным, а воспитателю, который, вспылив, может забыться и сказать: «Занимайтесь лучше своими горшками и не суйтесь к детям», – я напомню, что экономка имеет полное право ответить:

– А вы вашим ребятам получше зады подтирайте, а то прачка никак белье не отстирает.

В самом деле, если экономка обязана следить за чистотой на кухне, то воспитатель и за чистотой белья. Добрая воля подскажет им правила тактичного поведения, вразумит, что оба они служат одному и тому же доброму делу.

Если только она налицо, это добрая воля.

19. Дети уже сыты.

Ты считаешь, что преодолел сопротивление – нет, оно лишь притаилось. Возможно, суп сегодня нарочно пересолен, а рис разварился в кисель.

Возможно, порции мяса нарочно большие и, кроме того, картошки вволю, а на десерт прокисшие вишни: «Пусть, мол, у него ребята расхвораются, увидит, чем это пахнет». Весь рис в помойном ведре, после соленого супа ребята напьются воды, а крыжовник или кислое молоко довершат остальное.

Помни, юный воспитатель, если ребенок бывает изощренно жесток, он это делает бессознательно, по подсказке. Коварство же взрослого, которому ты помеха, безгранично.

Обездоленные и забытые мстят здесь за пережитые обиды. Обманутые в честолюбивых стремлениях тешат себя здесь бесконтрольной властью, требуя почета, милостиво принимая услуги, деспотично повелевая. Серые и неспособные, смиренные и лицемерные найдут здесь хлеб ценою молчания и самой грязной работы. Если ты мешаешь им, не надейся, что они уступят без долгой, упорной и яростной борьбы; слишком быстрая и легкая победа таит в себе зачатки поражения: враг ждет, когда ты устанешь, а тем временем старается усыпить твою бдительность или собрать против тебя улики.

Если поздно вечером к тебе в комнату вошла молоденькая горничная с поручением от экономки, это может быть простой случайностью, а могло и иметь особую цель. Чем ты моложе и неопытнее, Тем осмотрительнее ты должен поступать, осторожнее говорить и быть начеку, когда что-нибудь уж очень легко тебе дается.

20. Хочешь ли ты плыть по течению,

подчиняясь власть имущим, опираясь на ловкачей и проныр, помыкая маленькими людьми, подавляя непокорных и непослушных; хочешь ли ты во все вникать, удовлетворять каждое справедливое требование, не допускать злоупотреблений и выслушивать жалобы – у тебя должны быть враги, будь ты министр или скромный воспитатель. Если ты слишком рьяно, неосмотрительно и уверенно вступишь в бой, ты обожжешься разок-другой и, быть может, потеряешь охоту продолжать экспериментировать ценою душевного спокойствия, а подчас и ценою средств к существованию и всей своей будущности. Чем легкомысленнее взлет, тем опаснее падение…

А впрочем, не верь мне, я лгу, я старый брюзга. Действуй, как тебе велит сердце, стремительно, напористо, без компромиссов и колебаний… Выживут тебя – придут новые, встанут на твое место, поведут дальше. С нечестным – никаких сделок, разгильдяя – прочь с дороги, подлеца – в морду. У тебя нет опыта – тем лучше. Если опыт указывает дорогу, которой ты можешь ползти всю жизнь, так ты его не захочешь: лучше час, да парить в небе… А победят тебя… что ж, не будешь достопочтенным для седых и лысых, зато для юных останешься героем.

Брось кукситься – сам хотел…

Не говори, что тебя не предупредили, ввели в заблуждение, обманули…

21. Речь моя о позавчерашнем шуме была приблизительно такова: «Я побил мальчика – я поступил плохо.

Я пригрозил выбросить его на веранду, где его покусает собака, – это очень гадко. Но кто виноват в том, что я совершил два гадких поступка? Виноваты ребята, которые нарочно шумели, чтобы я разозлился. Возможно, я наказал невиновного. Но кто виноват? Виноваты ребята, которые нашалили и попрятались, пользуясь темнотой. А вчера почему было тихо? Потому что горела лампа. Значит, это вы виноваты, что я поступил несправедливо. Мне очень стыдно, но пускай и вам будет стыдно. Я сознался, а теперь вы сознайтесь. Дети бывают хорошие и плохие. Каждый плохой ребенок может исправиться, коли захочет, я ему в этом охотно помогу. Но и вы помогите мне остаться хорошим, чтобы я с вами не испортился. Мне очень досадно, что у одного из вас подбит глаз, а у другого забинтована голова, что пан X вами недоволен и что на вас жалуется сторож».

Потом каждый говорил: хороший он и послушный, или так себе, или и сам не знает, какой он; потом говорили: очень им хочется исправиться, или только немножко, или вовсе не хочется. Все это мною записывалось. Я узнал, кто правые, кто левые и кто центр в группе…

Бывают же сборники политических и судебных речей и проповедей. А почему нет печатных речей воспитателей к ребятам? Всем кажется, что это легко – говорить с детишками. Некоторые обращения к детям я писал по неделе и больше.

22. Мы все вместе решали, что делать,

чтобы ребята не загаживали лес, не шумели за столом, не бросали куда попало хлеб и шли по сигналу купаться или к столу.

Я продолжал делать все те ошибки, от которых желаю вас уберечь, но уже заручился у части ребят моей группы обещанием мне помогать.

Глупости сами мстили за себя тщетностью усилий и бесполезной тратой энергии. Ребята пожимали плечами, порой старались переубедить меня; часто я уступал.

Помню разговор об отметках по поведению. Я не хотел ставить оценок: все заслуживают пятерку, каждый старается быть хорошим, а если не может, наказывать не за что.

– Не напишу я, что у меня пятерка, он подумает, что я плохо себя веду.

– Вот у других воспитателей – у сорванца и то хоть тройка, да есть, а я послушный – и у меня ничего.

– Если я сделал что-нибудь плохое и вы поставили мне отметку, я знаю, что с этим уже покончено.

– Без оценок и слушаться не хочется, а почему, сам не знаю.

– А я не так. Когда вы ставите отметки, а я сделал что-нибудь плохое, я думаю: и пусть ставит мне тройку. А не поставите – неприятно.

Обдумайте каждый из доводов, и вы увидите, какие важные тут затронуты вопросы и как ясно обозначились индивидуальные особенности ребят.

Я уступил: каждый сам называет заслуженную им отметку; некоторые с огорчением: «Не знаю».

23. Я довольно долго придерживался ложного взгляда, что номер унижает ребенка.

Я упорно не хотел ставить ребят в пары, сажать по порядку номеров за стол. А дети номерам рады: ему девять лет и у него девятый номер, у него двадцатый номер, а тетка его живет как раз в доме № 20. И разве унижает театрального зрителя, что у него номер на билете?

Воспитатель обязан знать ребят, уметь назвать в задушевной беседе уменьшительным именем, каким зовет мама. Надо знать и семью воспитанника – спросить о больной сестренке, о дяде, оставшемся без работы.

Если кровати закрепляются по порядку номеров, пятерым из тридцати шести захочется переменить место: одному захочется спать рядом с братишкой, другому – потому что сосед разговаривает во сне, третий хочет быть поближе к комнате воспитателя, а четвертому страшно.

Ребята ходят купаться парами по порядку номеров; если кто– либо хочет переменить место, чтобы пойти вместе с приятелем, номер не должен служить препятствием, пусть ребенок сменит пару или место.

Уже в первые дни пребывания в колонии номер может стать как бы фамилией, сквозь которую проглядывает личность ребенка, пока не проклюнется наконец полностью его нравственный и умственный облик. Тогда неизбежный номер не приносит вреда.

24. Я нес свои чувства детям, а те не хотели их, плохо переносили, пугались.

Я наивно считал, что за четыре недели можно исцелить любое страдание, залечить всякую рану. Я терял время попусту.

Я окружал заботой наименее стоящих ребят, вместо того чтобы оставить их в покое.

С умилением вспоминаю, как, идя навстречу моим просьбам, ребята принимали в игру таких, которые мешали играть, и уступали задирам, еще больше наглевшим от поблажек.

Даю чудесный мяч не умеющему толком играть глупышу, и он носит его в кармане, ведь у всех равные права на мяч: я давал его «справедливо», по очереди.

Я добивался от честных ребят, не желавших брать на себя невыполнимые обязательства, «добровольного» обещания исправиться.

И радовался, что дело идет на лад, не считаясь ни с бессонными ночами, ни с шедшими на убыль силами. К ребятам, их спорам, делам и играм я относился свысока – все это были для меня тогда «мелочи».

25. Работа в летних колониях тяжелая, но зато благодарная.

Ты сразу получаешь большое число ребят, в любом же другом интернате они добавляются по одному или небольшими группами к уже имеющимся, прошедшим известную обработку. Присмотр за детьми на большой территории тоже нелегкое дело. Особенно тяжела первая, организационная неделя, да и последняя требует от воспитателя усиленной бдительности: ребята, все мысли которых обращены к городу, снова во власти городских привычек.

Добросовестный и неопытный воспитатель может тут почти безболезненно испытать свои силы; на живой работе он быстро ознакомится с проблемами воспитания в интернате и, не отвечая за дальнейшее, может объективнее оценить свои пороки и недостатки. Осознав ошибки, он имеет возможность в следующем сезоне, с новой партией ребят, без свидетелей прошлых ошибок начать все заново, на новых основаниях.

Ему не надо экономить силы и рассчитывать энергию и душевный подъем на большой срок. Устал – лето кончится, отдохнет.

Приобретенный опыт в первый месяц даст ему радостное сознание наличия прогресса в следующем, он быстро заметит разницу, а это поощрит его к дальнейшим усилиям.

Кажется лишь, что работа первого сезона потеряна невозвратно: во втором сезоне будут приятели, знакомые или родственники ребят, бывших в первом сезоне. Поговори с ними, и ты увидишь, что они уже знают тебя и твои требования: еще до того, как тебя увидеть, они уже чувствуют к тебе симпатию и готовы признать твой авторитет.

26. Второй сезон начался под более счастливой звездой.

Получив накануне отъезда список, я принялся заучивать подряд все фамилии. Некоторые внушали доверие, иные – опасения. Я не шучу, сами подумайте, как это звучит: маляр Пылища, крестьянин Улита, сапожник Недоля.

Вооружившись тетрадью и карандашом, я записывал все, что поразило меня в ребенке при первом знакомстве. Оценками первого впечатления были плюсы, минусы или знаки вопроса против фамилии. Короткое «симпатичный, сорванец, ротозей, неряха, дерзит» – первой характеристикой, которая могла подтвердиться или не подтвердиться, но давала общее представление о ребенке.

Так библиотекарь разбирает партию книг, с любопытством обшаривая взглядом заглавие, формат, обложку. Приятное занятие: ого, будет что почитать!

Я отметил особо рекомендованных ребят, ребят, которых провожало много народу, у кого было много подарков в дорогу, и опоздавших. Уже есть в тетрадке первые вопросы, просьбы, советы, тем и любопытные, что они первые. Если один роняет регистрационный листок, а сосед поспешно поднимает его и подает, улыбаясь; если один быстро и громко отвечает, когда его вызывают по списку: «Здесь», а за другого отвечает мать; один отталкивает того, кто занял его место, а другой жалуется; один вежливо кланяется, а другой угрюмо озирается по сторонам – все это имеет для воспитателя громадное значение и, подмеченное и запечатленное в памяти или в записной книжке, служит ценным познавательным материалом.

27. Забирая у ребят почтовые открытки, я кладу их в пронумерованные и сложенные вдвое листки бумаги,

потому что одни открытки разлинованы, другие засалены или помяты.

Совершенно справедливо обижались ребята в первом сезоне, что им дают, когда они пишут домой, не их открытки.

Деньги я завертывал в пронумерованные бумажки и завязывал в носовой платок, тоже приготовленный накануне. Это – вклад, чужая собственность, тем более неприкосновенный, что сделан по принуждению. Отдавая свои десять грошей, ребенок вверяет тебе все состояние: ты обязан относиться к нему серьезно.

В дверях вагона стоял дежурный, у каждого окна – тоже. У меня было время перекинуться несколькими словами с каждым ребенком, и записная книжка опять пополнилась новыми деталями.

Я отмечал, кто клянчил попить, ябедничал, подрался у окошка.

В третий раз продефилировала передо мной вся группа, когда я ставил химическим карандашом номера на мешках. И тут, когда я называл фамилию, одни подходили быстро, а других приходилось выкликать по нескольку раз. Были и такие, которые, вместо того чтобы глядеть в окно, с любопытством следили, обступив меня, за тем, что я делал. И опять кто-то плакал: я послал одного мальчика его утешить, у него это лучше выйдет, а впрочем, пускай даже поплачет.

28. Я предупредил, что на станции нас будут ждать повозки,

и чтобы ребята сходили в уборную сейчас, в вагоне; что нельзя помногу забираться на повозку и нельзя по дороге слезать и что, если у кого окажется не его размера одежда, завтра же ему ее обменяют. Два прошлогодних колониста помогут раздать молоко, трое других – одежду.

Я старался завязать деловую дружбу, а не пустой флирт.

Я отметил, у кого грязные уши, длинные ногти, грязная рубашка: если мать перед отъездом не привела ребенка в порядок, значит, она не только бедна, но и небрежна; иногда такой ребенок живет самостоятельно, без надзора, а то и вовсе нет матери. Когда я переодену их и умою, эта деталь будет утрачена.

Я соглашался на любое предложение помочь мне, в чем-либо меня выручить. Я знал, что моя задача – организация и контроль, что самому мне всего не одолеть и что я сдам экзамен на хорошего воспитателя, если у меня будет время на наиболее важные дела и на заботу о детях, исключительных по своему здоровью, темпераменту, запущенности, никудышности или большой духовной ценности.

И когда переодетые ребята сели по порядку номеров за стол, я стал изучать лица.

Я уже сейчас знал свою группу лучше, чем в прошлом сезоне после нескольких дней работы.

29. Одного я узнаю по веснушкам, другого по бровям, третьего по родимому пятнышку на носу, четвертого по форме черепа.

Всегда остается несколько таких, в ком ты усматриваешь несуществующее сходство и долгое время путаешь. Этих трудностей школьный учитель не знает, ученики у него закреплены неподвижно на партах; зато хорошо знают их школьный надзиратель, инспектор, директор. И легко шалить такому неприметному, коли ответ за себя и за других держат два-три козла отпущения.

«Ага, попался, тебе не впервой, ты всегда».

А настоящий виновник посмеивается втихомолку.

Я потому так настаиваю на быстром ознакомлении со всеми ребятами, что всякие вредные предубеждения (как в пользу ребенка, так и против него) вытекают именно из этого незнания детей.

Я не очень, кажется, удалюсь от истины, если скажу, что у миловидного со славной рожицей ребенка есть все данные считаться хорошим, а у некрасивого или с каким-либо физическим недостатком – плохим. Отсюда одинаково несправедливое предубеждение некоторых воспитателей против красивых детей. Еще раз повторяю: воспитатель, который не знает хотя бы одного из своих воспитанников, безусловно и в любом случае окажется плохим воспитателем.

30. Вечером, когда все уже были в постели, я провел беседу о ребятах предыдущего сезона.

«Я расскажу о ребятах, которые спали на пятой, одиннадцатой, двадцатой и тридцать второй кроватях. Один из них оказался очень славным малым, другой был всегда и всем недоволен, третий очень растолстел, а с четвертым как-то ночью случилась беда: он сделал под себя, и ребята сначала нехорошо смеялись над ним, а потом убедились, что это слабый и больной мальчик, и взяли над ним шефство. И где-то они теперь и о чем думают?»

В этих четырех взятых из жизни рассказиках были и мораль, и распорядок дня, и более сложные проблемы колонистского житья-бытья.

Я предупредил ребят, что делать, если они ночью испугаются или слишком рано завтра проснутся.

И все заснули – кроме двоих.

У одного дома остался больной дедушка, и мальчик все о нем думал; а другому мать говорила на сон грядущий «спокойной ночи». Этого последнего, одного из тридцати восьми, надо было в тот вечер, чтобы он мог заснуть, поцеловать. И я подумал, что как раз его, одного из самых впечатлительных, я мог в прошлом сезоне при общем сумятице и возбуждении отругать или выдрать по ошибке за уши.

Уже в первый вечер у меня осталось время на записи: в одной тетрадке – о первом дне в колонии, в другой – о каждом ребенке. И о доброй половине ребят я хоть что-то, хоть самую малость, а уже записал.

31. Назавтра чуть свет я уже был в спальне и опять, прежде чем ребята разбегутся и смешаются, учился узнавать свою группу.

В течение всего дня я спрашивал то одного, то другого, как его зовут.

– А меня, господин воспитатель? А меня как зовут?

Похожих друг на друга или тех, кто казался мне похожим, я ставил рядом и изучал, а ребята указывали мне приметы, по которым можно их различить.

С каждым часом прибывали все новые детали, посвящавшие меня в личную жизнь или в ту или иную область духовной жизни ребенка.

Быстро, словно по волшебству, под влиянием деревни и ласковой руки воспитателя смятые души сперва с удивлением и страхом, а потом все доверчивее и радостнее начинают тянуться к тому, что красиво и гармонично.

Но существует предел возможностей воспитателя, и его не перейдешь никаким чудом. Проснется душа чуткая и богатая, уставшая от неблагоприятных условий; убогую же и вялую еле станет на болезненную гримасу. Тебе жаль? У тебя всего лишь четыре короткие недели…

Врожденная самобытная честность жадно прильнет к новым формам светлой жизни, двуличие с досадой отвернется.

Бывают злаки, которые оживают от одного дождя, и совсем увядшие и больные, бывают и сорняки, с трудом воспринимающие культуру.

32. Внимательно присматриваясь к тому, как организуется ребячье общество, я понял трудности первого сезона.

Положительные ребята еще только осматриваются на новом месте, робко и сдержанно знакомясь и сближаясь, а отрицательные силы уже успели сорганизоваться, задать тон и добиться послушания.

Ребенок, который понимает необходимость режима, ограничений и приспосабливания, помогает работе воспитателя пассивно, не мешая ему, подчиняясь имеющей в виду общее благо программе. Тот же, который хочет использовать, злоупотребив, добрую волю, щепетильность, некоторую неуверенность, доброжелательность или слабость воспитателя, действует сразу активно и наступательно.

Диву даешься, как может двенадцатилетний мальчишка, разлученный с семьей, в новых для него условиях, под присмотром воспитателей, среди незнакомых ребят не чувствовать ни стеснения, ни замешательства и уже в первый день требовать, оказывать сопротивление, составлять заговоры, выискивать друзей, перетягивать на свою сторону пассивных и безынициативных – объявить себя диктатором и бросить демагогический лозунг.

Нельзя терять ни минуты, ты обязан тотчас выявить его и вступить в переговоры. Ты заранее ему враг, как каждая власть, которая требует и запрещает; убеди его, что ты не такая власть, какую он до сих пор встречал.

33. Пример.

В вагоне я делаю мальчику замечание, что выходить на перрон нельзя. Выходит, зову – молчит. На мой выговор отвечает с презрением: «А что тут такого? Я пить хотел». Я спрашиваю фамилию.

– Господин воспитатель тебя записал.

– Подумаешь, важность…

Уже на него поглядывают с любопытством, уже у него сторонники – он уже импонирует. Чтобы узнать его, подчас довольно одного «ладно, ладно» или пожатия плечами. Если так в первый день, подумай, что будет завтра или через неделю?

Этим же вечером я поговорил с ним. Разговор был серьезный, деловой, равного с равным: мы выработали условия его пребывания в колонии.

В городе он продает газеты на улице, играет в карты, пьет водку, знаком с полицейским участком.

– Хочешь здесь остаться?

– Так себе.

– Не нравится?

– Еще не знаю.

– А зачем приехал?

– Женщина тут одна меня уговорила…

Сказал ее имя, фамилию и на всякий случай дал неверный адрес.

– Слушай, парень, я хочу, чтобы ты мог тут пробыть весь месяц. Об одном прошу: надоест, скажи мне, я дам тебе на билет, и ты вернешься в Варшаву; только не убегай и не подстраивай так, чтобы я отсылал тебя якобы против твоей воли. Я позволю тебе делать все, что хочешь, но порядка не нарушать и к детям не лезть. Спокойной ночи.

И подал ему руку.

Не пытайся общаться с ним, как с ребенком, он тебе прыснет в лицо или изобразит раскаяние, а сам отвернется и бросит что-нибудь язвительное, метко схваченное, чтобы поднять тебя на смех. Все, только не приторная сентиментальность; почувствовав к тебе презрение, он использует ее, чтобы тебя осмеять.

34. Был и второй такой.

В задушевной беседе с глазу на глаз, когда не глядела на него глупая, покорная и трусливая ребятня, которую он презирал, он открылся мне, расчувствовался и обещал исправиться.

На такие беседы нельзя ссылаться и не надо требовать выполнения обещаний.

Когда несколько дней спустя он хватил по лбу плошкой подтолкнувшего его во время еды мальчика и я бестактно, в резкой форме, напомнил о данном мне обещании, он ответил ненавидящим взглядом. Через несколько дней он выкрал одежду, переоделся в лесу и пошел на вокзал.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.