11.08.2008

11.08.2008

Из «онежского»:

— Писать! — истерично говорит Вова, тряся меня за руку и глядя куда-то в сторону.

В данный момент, как и в большинстве случаев, истеричные нотки в его голосе ничего общего с истерикой не имеют, это просто привычка, способ говорить. Но эта его манера является частой причиной придирок к нему окружающих и неправильной трактовки его состояния и поведения, а соответственно и реакций на них, которые в ответ провоцируют Вову уже на настоящую истерику.

— Что писать? — спрашиваю я.

— Писать хочу! — так же истерично отвечает Вова.

— Говори правильно, так разговаривают только трехлетние дети, — спокойным голосом, глядя на Вову, говорю я, полностью уверенная в своих действиях, — и не надо меня трясти. — Тему поведения трехлетних детей мы с ним до этого разговора уже обсуждали, поэтому он знает, что я вкладываю в эту формулировку.

— А как правильно? — спрашивает он.

— Я пошел в туалет, — предлагаю я ему один из вариантов.

— Я пошел в туалет! — повторяет Вова все так же истерично и глядя, например, на стол.

— Это ты кому говоришь? Столу? — продолжаю приставать я.

— Нет, нет! Это я тебе говорю! — истерично кричит он и опять трясет меня за плечо.

— Если ты со мной говоришь, то смотри, пожалуйста, на меня, — не оставляю я свою тему.

— Я пошел в туалет. — Держится за меня и пристально смотрит в глаза, хоть и не додерживает до конца, но уже хорошо.

— Молодец, а теперь все то же самое, но не надо меня держать, — говорю я с улыбкой.

— Екатерина Евгеньевна, я пошел в туалет, — наконец-то справившись со всеми условиями одновременно и добавив от себя «Екатерину Евгеньевну», говорит он.

— Иди, конечно, — говорю я, и довольный Вова мчится к домику на краю базы.

Можно было, конечно, сразу же сказать: «Иди», но тогда у него никогда не будет ни потребности в нормальной речи, ни мотивации к ней, ни понимания ее необходимости по жизни, ни привычки говорить развернуто. Так как всегда есть переводчики или «и так понятно». Всем все понятно.

* * *

Другой вариант развития того же диалога…

— Писать хочу! — говорит Вова.

— Понятно, — отвечаю я.

— Екатерина Евгеньевна, я писать хочу! — опять говорит Вова и начинает трясти меня, ожидая от меня команды «Иди». Это частая проблема аутичных детей. Тотальная неуверенность в себе. Он не уверен даже в том, что может в туалет сходить без специального разрешения. Где находится туалет, он, конечно же, знает и ходит туда сам.

— Я тебя поняла, Вова, — опять отвечаю я, стараясь не выражать ни словами, ни жестами, ни мимикой свое согласие. Моя задача в данном случае — дать возможность ему самому принять решение и пойти, куда он хочет.

— Екатерина Евгеньевна, можно мне в туалет?! — снова пробует он.

— Нет, — тут же реагирую я.

— Нет, Екатерина Евгеньевна?! Я же писать хочу! — кричит Вова.

— Я уже поняла, Вова. Но что же я могу сделать? Я же не могу писать за тебя.

— Можно мне писать? — уже начиная переминаться, опять пытается Вова получить утвердительный ответ и принять его как команду к действию.

— Не знаю, Вова. Делай что хочешь, — продолжаю я снимать с себя ответственность за принятие такого решения. Так как, на мой взгляд, лучше пусть описается, но сам, чем я приму за него решение.

Еще немного попереминавшись с ноги на ногу, Вова начинает осторожно двигаться к двери, с опаской поглядывая на меня: вдруг не разрешу выйти? Такой страх у него есть постоянно, и дело не во мне конкретно, иначе у него не было бы таких сложностей с принятием решений.

— Я писать пошел! — говорит Вова и, осторожно пятясь, выходит на крыльцо, в то время как я старательно смотрю в другую сторону, что довольно сложно, так как мне безумно интересно посмотреть на него сейчас. Выйдя на крыльцо, что было для него самым трудным, так как это был непосредственно момент принятия решения, и поняв, что никто его не останавливает, не ругает, не зовет обратно, он уже вприпрыжку мчится к туалету.

И так мы беседовали на самые разные темы. С каждым следующим разом на диалоги уходило все меньше времени, проходили они спокойнее и, естественно, немного менялись. Потом было достаточно сказать ему: «Говори правильно», — и он сразу же сам «включал» взгляд, интонацию, построение фразы и пр. Позже хватало уже просто взгляда, и он уже понимал, что именно не так, и исправлялся. Ну и, понятное дело, с каждым разом необходимость его поправлять становилась все меньше, и к концу смены в 90 % случаев он сам говорил правильно сразу же.

* * *

Еще один пример диалога, которых в день было великое множество.

— Это! — Вова довольно смотрит на сок и показывает на него, ни к кому конкретно не обращаясь.

Я делаю вид, что ничего не слышу или не понимаю, что он говорит, кому и чего хочет.

— Екатерина Евгеньевна! — кричит Вова.

— Что?! — копируя его интонацию, кричу я ему в ответ.

— Екатерина Евгеньевна, можно мне это?! — смотрит на сок.

— Что «это»? — изумленно спрашиваю я.

— Сок! — говорит Вова.

— Что «сок»? — продолжаю я изумляться.

— Можно мне сок? — подходит ко мне и начинает дергать за руку, заглядывая в глаза.

— Нет, — говорю я и вздыхаю, — неправильно.

Так как мы неоднократно обсуждали эту «правильность-неправильность», то я допускаю такую формулировку.

— А как правильно? Екатерина Евгеньевна, можно мне сок?! — пробует он снова.

— Нет, Вова, все равно неправильно, — говорю я и демонстративно вздыхаю.

— А как правильно?! Екатерина Евгеньевна, можно мне сок?! — вновь повторяет он и уже начинает заводиться.

— Что «можно мне сок»? Можно мне сок вылить? Съесть? Выкинуть? — Со стороны может показаться, что это несколько цинично и бесчеловечно, однако прогресс не приходит так запросто, к сожалению.

— Нет, — тут же реагирует он.

— А что?

— Можно мне сок пить? — говорит он соку.

— Можно я налью себе сок? — исправляю я Вову и пока не обращаю внимания на то, кому он говорит.

— Екатерина Евгеньевна, можно себе я сок налью? — следующая попытка.

— Можно я налью себе сок? — опять исправляю я.

— Екатерина Евгеньевна, можно я налью себе сок? — говорит Вова, теребя мою руку, уже полностью растворившись в соке.

— Ты кому это говоришь? Соку? — начинаю я следующую тему и про себя думаю — бедный ребенок, всего лишь хотел попить сок, а превратилось вот во что, и так постоянно. Ужас. Иногда чувствую себя извергом.

— Нет! Тебе!

— Если мне, то говори со мной, а не с соком, пожалуйста.

…ну и т. д. по предыдущему образцу.

Часто у родителей возникает резонный вопрос: «А зачем требовать таких сложных формулировок, ведь можно остановиться и на „можно мне сок?“». Да, безусловно, можно, и когда я знаю, что ребенку доступен сложный язык, знаю, что ребенок Легко его употребит при необходимости, я так не усложняю. В ситуации же плохой речи — это просто тренировка говорить длинно и максимально полно. Это выработка привычки пользоваться сложной речью.

* * *

Вова любит носить перед глазами какой-нибудь прямой предмет. Так же как некоторые дети могут часами завороженно смотреть на крутящиеся колеса, трясти веревочку, вертеть предмет перед глазам и, раскачиваться и пр. Но на данный момент для Вовы потребность носить предмет перед глазами — это привычка, уже не выполняющая никакой охранительной функции. Поэтому одной из задач для меня на эту смену в Онежском лагере было снизить или свести к нулю эту привычку. Для этого подходят разные способы: останавливать, отвлекать, взывать к разуму — можно использовать все варианты в зависимости от ситуации и не решать проблему одним однажды выбранным путем. Не превращать решение проблемы в такой же стереотип, как и сама проблема.

В середине смены мне было достаточно просто говорить «Убери руки от лица» каждый раз, как я это видела. Но это надо было делать постоянно, и потому в какой-то момент я придумала что-то вроде наказания, чтобы у него появилась своя мотивация к устранению этой привычки (в его случае это даже не стереотип, а банальная привычка). Сначала я его просто отправляла на его кровать, и он там сидел: «Раз ты не умеешь обходиться без этой ерунды», — но это, прямо скажем, была не самая удачная идея, так как он не очень понимал сути этого сидения и боялся, колотясь в истерике, что так и будет сидеть всегда. Хотя определенную пользу и это принесло, но сработало просто на страхе наказания. Поэтому этот вариант я довольно быстро отмела. Заметив, что он часто читает какую-нибудь простую книжку, читает бездумно — слова, а не текст — и с кучей ошибок, которые он истерично не давал исправлять, я решила совместить приятное с полезным и убить сразу нескольких зайцев. Каждый раз, когда я его замечала с палкой (карандашом, травинкой, пальцем) перед глазами, мы шли читать книжку. Я отвлекалась от других занятий, садилась рядом с ним, и начиналось. Читали мы практически так же, как и вели вышеприведенные диалоги, и иногда местами я докапывалась до сути и добивалась правильности чтения.

А к концу смены я уже и не видела ни разу никаких палок-пальцев. Он стал намного внимательнее читать. И это было ему интересно. После каждого четверостишия, на прочтение которого у нас уходило поначалу очень много времени, я читала его же, что Вове очень нравилось. И все были в итоге довольны.

* * *

Вова в числе прочего зациклен на прогнозах погоды и дома смотрит все передачи, посвященные погоде. Это вроде полезное увлечение, и поэтому поощряется и поддерживается родителями, но вот тут на первое место выходит степень увлеченности и ее проявление. Вова буквально воспринимает любую информацию, услышанную в передаче, и начинает ожидать худшего. Например, бури, грозы, урагана. Он искренне переживает из-за этого, изводя себя и окружающих.

В таких случаях необходимо исключать такое увлечение, такую зацикленность. Во всяком случае, до тех пор, пока сам Вова не научится адекватно реагировать на получаемую информацию или же его окружение не научится помогать ему адекватно, без ущерба для психики, перерабатывать эту информацию.

Психика — важнее образованности.

* * *

— Зачем ты не пошла в поход с нами? — спрашивает у меня Вова. Он путает «зачем» и «почему».

— Неправильно, — реагирую я уже не в первый раз, совершенно сознательно не давая ему правильный ответ.

Надо останавливать и дожидаться его самостоятельного ответа каждый раз. Как правило, он начинает думать и исправляется. Лучше не жалеть на это времени сейчас, или потом можно потерять еще больше. Если не знает или не отвечает, то я его снова стимулирую на ответ: «Как ты думаешь? Подумай».

— Почему? — интересуется он, так как из наших бесконечных разговоров помнит, что это где-то рядом.

— ? — У меня ярко выраженное вопросительное выражение лица. — Что почему? — и дальше наше общение строится по образцу всех предыдущих диалогов.

В результате Вова приходит к формулировке:

— Екатерина Евгеньевна, а ты почему не ходила в поход с нами? — и говорит он это спокойно, глядя на меня или мне в глаза, стоя от меня на почтительном расстоянии, а не теребя меня за руку.

* * *

У меня часто складывается впечатление, что зацикленности Вовы — календари, прогноз погоды, необходимость всегда быть первым, быть как «все», все делать только по-настоящему и только как взрослые, — это не настоящие увлечения, не настоящие зацикленности. Есть в них некоторая надуманность. Такое ощущение, что он играет в «зацикленность», что это фишки, которые он придумал однажды, а семья неосознанно поддержала их. И теперь он заставляет себя играть по этим правилам, далеко не всегда искренне того желая. Такое же ощущение у меня и от «страхов» Вовы. Они какие-то придуманные, наигранные.

Уж слишком легко он от них отказывался. Приведу только два примера.

Первые несколько дней в лагере я не очень пристаю к детям, давая им возможность адаптироваться. Но на определенном этапе я начинаю постоянно вклиниваться в их жизнь. Так и с Вовой. Он практически никогда ничем не занят, потому что он «взрослый». Он не качается на качелях, не ездит с горки, не играет в песочнице, не занимается зарядкой со всеми, не рисует и не собирает конструктор. Он только ходит из стороны в сторону и мается бездельем.

— Вова, почему ты не качаешься на качелях? — спрашиваю я.

— Потому что я взрослый, это только дети катаются, — незамедлительно последовал ответ, — я не буду в лагере кататься на качелях.

При этом очевидно, что он бы с удовольствием покачался на них.

— Вова, — говорю я ему, так как мне уже надоело его бесцельное шатание по базе, — выбирай, что ты будешь делать: качаться на качелях, играть в песочнице со всеми детьми или кататься с горки?

— Нет, я не буду. Я взрослый. Я только настоящее делаю.

— А качаться — это не настоящее?

— Нет. Это только дети качаются.

— А что такое настоящее? — интересуюсь я.

— Это дома строить, — тут же отвечает Вова.

— Понятно. А все-таки придется выбрать, чем ты будешь заниматься. Выбирай, — говорю я и вновь предлагаю ему варианты, — или я сама выберу.

— Нет. Я взрослый, — безапелляционно бросает Вова.

— Я тоже взрослая, и сейчас мы идем на качели, — принимаю я решение за него и беру его за руку, начиная движение в сторону качелей.

— Нет! — упирается Вова и пытается вырваться. Но я уже приняла решение и не собираюсь отступать, реально оценивая свои возможности.

— Идем, идем, — говорю я, толкая его к цели. Через некоторое время, несмотря на его сопротивление и бурю негодования, мы таки доходим до качелей, и я его усаживаю на них, так как сам он садиться отказывается. Потом я его раскачала и отпустила. После этого ему в голову больше не приходило отказываться от такого развлечения, любимого практически всеми детьми. И этот вопрос больше не поднимался.

Таким же путем я шла и со многими другими надуманными им самим запретами, стереотипами, и в том числе страхами, которые также в 90 % случаев придуманы кем-то или им самим и поддерживаемы окружающими. В большинстве случаев его реакция возникает не потому, что ему по-настоящему страшно, а потому, что так надо.

Например, где-то, кто-то, когда-то сказал, что буря — это страшно и опасно и ее надо бояться, эта тема была поддержана, развита, и теперь он боится, вернее, делает то, что, как ему кажется, надо делать. Уж очень легко он соглашается не бояться.

Ночью, когда все дети уже спали, резко испортилась погода, начался дождь и завыл ветер за окном. Зная реакцию Вовы на такую погоду, я лежу в кровати и жду, когда он проснется. Через некоторое время так и произошло.

— Ой, там буря! Это страшно! — начинает заводиться Вова, и я, уже во всеоружии, подхожу к нему.

— Вова, ты видишь, чтобы кто-то еще боялся?

— Нет, — по-прежнему с дрожью в голосе говорит он.

— Кто-нибудь еще плачет? — спрашиваю я.

— Нет, — говорит он, оглядевшись по сторонам.

— Все спят, и никто не боится, потому что здесь нет ничего страшного. Спи! — Все, инцидент исчерпан. Этих слов было вполне достаточно. Вова ложится и засыпает до утра, несмотря на продолжающуюся грозу и завывания ветра. А я возвращаюсь к себе и также спокойно засыпаю.

Если бы это был реальный страх, то минутного разговора было бы недостаточно, и мне бы пришлось провести с ним еще полночи.

На протяжении всей смены, которая длилась три недели, я и мои помощники одну за другой снимали эти наслойки, которые держал и его в постоянном напряжении и так мешали ему быть собой. Мешали ему быть свободным.

И результаты этой работы стали очень заметными по последним нескольким дням в лагере. Периодически он становился тихим, ласковым ребенком, таким, каким я его никогда не видела за два года знакомства. Жмущимся ко взрослым, очень хотящим, чтобы с ним поговорили перед сном и старающимся все рассказать, правильно сформулировать хорошим таким голосом, настоящим таким. В эти моменты становилось чуточку грустно, по-хорошему грустно, когда вдруг появлялся хороший маленький, теплый ребенок, и по-плохому грустно из-за осознания реальных потребностей Вовы, которые по разным причинам не удовлетворяются по жизни.

* * *

— Сегодня я опять буду готовить ужин! — истерично говорит Вова.

— Нет, — тут же реагирую я на интонацию.

— Нет, буду!

Как только я слышу эту истеричную нотку, как сразу же реагирую запретом. Мне не жалко разрешить ему участвовать в приготовлении ужина, но я не хочу ажиотажа и стереотипности с его стороны в этом процессе.

— Нет, ужин ты готовить не будешь, придумай-ка себе другое занятие. Все время заниматься одним и тем же не надо, а ужин ты уже готовил вчера.

В тех ситуациях, когда он спокойно говорит или спрашивает, будет ли и сегодня готовить ужин, — можно согласиться с его желанием.

Вообще с ним иногда полезно поговорить о том, что можно делать, чем можно заниматься, во что и с кем можно играть. В таких разговорах важно не отвечать за него, а добиваться ответов, какими бы они ни были. Можно их записывать и составлять список, каждый раз добавляя в него что-то новое и адекватное, и отслеживать, чтобы он и вправду занимался тем, что он сам или с чьей-то помощью придумал.

* * *

Вова, как и многие аутичные дети, постоянно находится в напряжении. Но у него в отличие от большинства это напряжение на поверхности, оно не спрятано где-то в глубине, а проявляется уже на уровне тела. У него постоянно очень высокий тонус, он не умеет быть расслабленным, как физически, так и психологически. Поэтому ему необходимы постоянная разрядка и расслабление, в том числе и телесное, мышечное. Для этого подойдет и специальный массаж, и любые телесные игры, позволяющие расслабиться.

* * *

— Что делать с тем, что он постоянно просит есть? — вспомнила я вопрос, который часто задает мама Вовы, наблюдая за ним во время обеда.

— Еда для Вовы — это, помимо прочего, и форма занятости. Чем больше он занят, тем меньше у него потребность постоянно есть. Еда для него — это гарантированный процесс, занятость. Чем дольше и больше он ест, тем дольше он занят. А фраза «Я голодный» возникает у него в основном от скуки и от неумения себя занять.

Хотя есть и другой момент — искренняя уверенность, что для того, чтобы стать взрослым, настоящим строителем, надо много есть. И тогда достаточно просто объяснить ему, что для того, чтобы стать строителем, только есть недостаточно. Более того, это меньше всего способствует достижению цели. А для начала, если он хочет стать строителем, надо научиться общаться, говорить правильно, хорошо играть сначала в детские, а потом уже во взрослые игры и пр.

Важно понимать истинные причины поведения ребенка, только тогда можно быстро изменить что-то.

* * *

Часто стереотипы аутичных детей ошибочно воспринимаются как проявление индивидуальности и потому не корректируются, а, напротив, поощряются и закрепляются, Тем самым усиливается аутичная симптоматика в целом. Важно научиться не путать действительную индивидуальность и аутичные фишки.

* * *

С ребенком должно быть интересно!

Очень редко, к сожалению, вижу родителей, которые с удовольствием проводят время со своими детьми, испытывают неподдельную радость от свободного общения и совместного времяпрепровождения.

* * *

Все еще лежат в своих постелях, а у Киры с Вовой утренняя пробежка. Рома свешивается со своей кровати и наблюдает за происходящим.

— Рома, побежишь с нами? — спрашивает Кира.

— Побежишь, — эхолалично повторяет Рома, не особенно вдумываясь в смысл Кириного предложения.

— Ну, слезай, одевайся, — говорит она ему.

Слезает.

— Не хочешь одеваться, — жалобно говорит Рома.

— Ну, одевайся, — говорит Кира, не расслышав его слов.

— Не хочешь писать, ну не надо, — пробует он по-другому сформулировать свое желание остаться дома.

— Ну и не надо, раз не хочешь, — говорит Кира, которая еще не поняла Роминых попыток объясниться. — Надевай кроссовки.

— Не хочешь кроссовки надевать! — заводится Рома.

— Не хочешь?

— Хочешь, — тут же эхолалит Рома.

— Ну так надевай.

— Не хочешь писать, — вновь пытается Рома отказаться от пробежки, прибегая к единственному доступному для него объяснению Кириных попыток одеть его.

— Что? — опять не расслышала она.

— Хочешь, — тут же реагирует смешавшийся Рома.

— Уже хочешь, ну сейчас сходишь.

— Не хочешь на улицу гулять, — находит он еще одно объяснение неожиданному подъему.

— Не хочешь гулять? — уточняет Кира.

— Хочешь.

— Ну, сейчас пойдешь.

Вышел, сходил в туалет. По мере разговора он все больше и больше заводится, так с самого начала пытался объяснить, как мог, что он никуда идти не хочет и бежать никуда не хочет. Да и не понял он, что такое абстрактное «побежишь с нами».

Надо понять, что хочет сказать ребенок, и помочь ему объясниться. Иначе он путается, нервничает и злится. Появляются агрессия и негативизм из-за непонимания ситуации самим ребенком, из-за того, что взрослый не понимает попытки ребенка объяснить, из-за неумения объясниться, из-за того, что в результате он делает то, чего совершенно не хочет.

— А что ты хочешь?

— Стоять (стоит).

В этот момент я не выдерживаю и выхожу на улицу на помощь Роме.

— Рома, пойдешь домой? — спрашиваю я его. Неуверенно поглядывая на Киру, он бежит в дом. Я его обнимаю и спрашиваю:

— Что будешь делать?

— Не будешь! — испуганно кричит он.

— Рома, что ты хочешь делать? — вновь спрашиваю я, заходя в комнату.

— Не хочешь.

— Рома?

— Спать! — наконец-то отвечает он.

— Ну вот и славно. Забирайся на кровать, если спать. И довольный Рома остался дома, в кровати, из которой он на самом деле и не собирался никуда вылезать.

Не всегда то, что говорит аутичный ребенок, особенно склонный к эхолалиям, стоит воспринимать буквально. Лучше пять раз задать вопрос и получить истинный ответ, чем принимать за его настоящее желание мгновенно возникшую эхолалию.

* * *

— А сооосисок неееет, неееету сосисок… — затягивает Рома, лежа в кровати.

Через некоторое время он опять аутично тянет:

— А сооосисок неееет….

— Нет, Рома, сосисок нет. Есть каша, — вклиниваюсь я.

— Нет сосисок, — вновь повторяет Рома.

— Нет, — подтверждаю я. — Есть каша, — опять повторяю я это неприятное известие.

— Каша есть, — повторяет за мной Рома.

На этом эхолалия временно заканчивается, так как Рома совершенно не был готов к тому, что я начну вклиниваться в нее. Если его не трогать, то одну и ту же фразу, пришедшую ему в голову, он может повторять, возвращаясь к ней периодически, и час, и два.

Через некоторое время он опять затягивает:

— А сооосисок неееет….

— А что есть? — снова вклиниваюсь я, теперь уже с вопросом.

Молчит.

— Каша, — говорю я так, чтобы Рома меня слышал.

Через некоторое время он вновь начинает:

— А сооосисок неееет…

— А что есть? — в очередной раз спрашиваю я.

— Каша, — уже сам отвечает Рома и вновь замолкает.

Даже эхолалии можно использовать для развития. Просто надо постоянно помнить об этом и вклиниваться в них.

* * *

Часто вместо того, чтобы сказать ребенку «Нет, нельзя» или «Да, надо», его начинают уговаривать, тем самым оставляя ему возможность думать, что существуют какие-то другие варианты, другие решения. Естественно, ребенок давит на эти «другие варианты» и «другие решения». И, как правило, выигрывает в этой игре.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.