Глава 43 Право писать

Глава 43

Право писать

Вчера ко мне на ужин приходил один Великий Писатель. Он был среди двенадцати гостей, приглашенных на жареную курицу с кукурузной начинкой, салат, булочки и домашние пироги – клубничный, персиковый и вишневый. Беседа перемещалась по столу, как корзинка с булочками, каждый по очереди брал слово, каждый чем-то делился – пока Великий Писатель не заговорил о писательстве.

– Сейчас слишком много народу взялось писать, – ворчал он. – Слишком многие хотят называться писателями. Я ради этого жил без отопления. Я страдал…

Я вежливо кивнула, намереваясь не вмешиваться. Слыхала я этот монолог. Мне были знакомы и эти «тараканы», и вся история голодающего художника – в которой, ко всему прочему, не прозвучало ни слова о жене, чтобы никто не усомнился: он со всем справился без всякой поддержки, сопереживания и радости. Я не собиралась проглатывать эту наживку. Остальные гости знали, что мое мнение сильно отличается, и то и дело многозначительно поглядывали на меня. Сойдет ли ему с рук такой снобизм? (Курицу распирало от вкуснейшей начинки, а его – от напыщенности.)

– Какое отношение страдание имеет к искусству? Причем здесь отопление? – наконец не выдержала моя дочь. Великий Писатель пропустил ее реплику мимо ушей.

– Я страдал, – продолжал он. – Я боролся, чтобы стать писателем. В мое время было именно так, выживали сильнейшие.

Гости затихли. Многие из них любили писать, но не один из них не был таким известным, как брюзга, захвативший микрофон.

Великий Писатель продолжал:

– Я не против, если кто-то пишет для самовыражения, но они не должны называть себя писателями, а свою мазню творчеством. Они не настоящие писатели. А ты, Джулия, с этой своей книгой [ «Путь художника»]… Мне все равно, пусть ее хоть четыре миллиона купят. Ею только мебель подпирать. Не нужно всем людям писать. Из-за всего этого сора в эфире хорошим писателям труднее издаваться. Писать – это не для любителей.

Ну теперь он попал.

– Мне обидно это слышать, – сказала я. – Обидно за себя и за всех остальных. Я верю, что люди имеют право писать. Писатели – не лосось, и выживают не только сильнейшие и даровитейшие. Я знаю – из своего же преподавательского опыта – что некоторые прекраснейшие голоса заглушаются зря. Обычно это жестокий учитель или родитель, какой-нибудь неприятный случай, досадное происшествие, связанное с их творчеством. И моя цель – помочь возродить эти голоса. Некоторым моим ученикам далеко за пятьдесят, они всегда хотели писать – и когда все же начинают, они пишут, как ангелы. У всех нас есть право писать.

Великий Писатель искоса смотрел на меня:

– Так что мне теперь делать? Уйти?

– Перестань быть таким ____________________ со мной, да еще и за моим столом, – сказала я. – Лучше отведай пирога.

– Нет, спасибо.

Обиженный, он удалился в гостиную дуться, пока все остальные заканчивали ужинать. Когда настал черед кофе, молодая художница присела рядом с ним. Он снова начал разглагольствовать.

– Я говорю своим студентам: Джойс был великим писателем. Ему бы я поставил «пять». А все вы заслуживаете в лучшем случае пятерку с минусом, пока не покажете мне что-то лучшее, чем Джойс, – вещал он.

Я пыталась сосредоточиться на клубничном пироге, но мне кусок в горло не лез. Этот Великий Писатель вел творческую «программу». Скорее, творческий «погром». Мне стало плохо от одной мысли, что может статься с чувствительным молодым писателем от такого творческого мужланства.

Под конец вечера Великий Писатель подошел ко мне попрощаться.

– Тебе уж точно не понравится книга, над которой я работаю сейчас, – сказала я ему. – Я утверждаю, что лучше вообще отказаться от понятия «писатель». Что все должны писать. Что пусть у нас будет миллион писателей-любителей, которые производят на свет романы «просто так». Мы все, черт возьми, когда-то были любителями. Разве ты забыл об этом?

Великий Писатель явно забыл. Он вдруг дал задний ход:

– Все мы все черви, – сказал он. – Я бы любую книгу, кроме своих собственных, употребил бы вместо туалетной бумаги.

На этом Великий Писатель самоустранился.

Остальные гости собрались вместе, чтобы попытаться нейтрализовать его яд.

– Я все это уже слышал не раз, – сказал Навэ. – Это чистой воды снобизм. А еще хуже то, что до цензуры тут рукой подать. Только «великим писателям» позволительно писать? А кто решает, какие из них великие? Разве это не приведет к тому, что кому-то придется проверять чужие тексты на пригодность? Думаю, приведет. А это цензура. Чего он так перепуган? У него свой маленький клуб, и он не хочет, чтобы кто-то еще в него вступал.

А я хочу, чтобы в этот клуб вступили все. Я хочу, чтобы все мы писали. Я хочу, чтобы мы вспомнили, что раньше писали все. Пока не было телефонов, мы писали друг другу письма. Сейчас у нас есть для этого электронная почта, и, как мне видится, это восстанавливает равновесие. Мы слишком спешим по жизни – и осознаем это. Уделяя время, чтобы писать, мы заземляемся. Когда описываем, что чувствуем, мы и сами узнаем об этом. Когда пишем друг другу, мы лучше друг к другу относимся. Да, я хочу, чтобы произошла революция.

Я хочу вернуть нам власть. Хочу, чтобы мы помнили: у нас есть голос и выбор. Я хочу делать мир лучше, а писательство – подходящий инструмент, я чувствую это. Беспокойный мы народ – люди Запада. Нам не так-то просто найти время на медитацию. Писать – активная форма медитации, которая позволяет нам переосмыслить собственную жизнь и посмотреть, где и как ее можно изменить и усовершенствовать.

Да, писать – это искусство, но быть человеком – тоже искусство. Чтобы быть настоящим человеком, все мы имеем право творить. Все мы имеем право писать.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.