Ответственность французских правящих классов

Ответственность французских правящих классов

После 1974 г. французские лидеры явно смотрят на вещи через розовые очки. Они упустили из виду, что для развития Европы необходим баланс сил. Они не заметили впечатляющих талантов немецкого народа и его фантастического упорства, которое позволило Германии выбраться из той трясины, в которую ее загнали безумства нацистов, а также помогло ей восстановить свою экономическую мощь и превратиться в сильнейшую демократию в Европе. Большинство наших лидеров просто не осознали, что Европа, хотя и была нужна всем, в первую очередь требовалась Германии, стремившейся добиться объединения. Они недооценили преимущества, которые наш великий сосед получил, вновь став центром Европы, и его успехи в преодолении трудностей, связанных с интеграцией новых восточных земель. Они не воздали должное трудовым и организационным качествам немецкого народа и его умению «играть в команде». Из-за этого они с типично французским легкомыслием переоценили те преимущества, которые Франции все еще дарует ее история. Они не смогли на основе республиканской модели создать долгосрочный, амбициозный и непротиворечивый проект, который требуется Франции, чтобы утвердить свою роль в Европе (в интересах всех европейских стран) бок о бок с Германией, а не у нее в хвосте.

За редчайшими исключениями все французские лидеры в 1992 г. поддержали введение единой валюты. Хотя с тех пор прошло больше двадцати лет, они так и не поняли, в чем состоял изначальный изъян этого проекта. Никто из них не предложил ни одного серьезного исследования условий, при которых валютная зона, весьма далекая от «оптимальности», могла оказаться успешной. До недавнего времени – пока Франсуа Олланд и Жан-Марк Эро не поддержали предложения, сформулированные в докладе Галлуа, – они не желали понять, что каждой стране внутри еврозоны (и французская экономика тут, конечно, не исключение) требуется восстановить свою конкурентоспособность. После того как в 1990 г. объединение Германии полностью изменило баланс сил в Европе, оправдать их стало еще сложнее. Вместо того чтобы уяснить, насколько вызовы, стоящие перед Францией, если она стремится сохранить свою роль в Европе, станут более грозными, они предались сладким мечтам и самоуспокоению. Нежданный плод Маастрихтского договора, единая валюта, словно золотое руно, некогда добытое Ясоном, по их убеждению, освободила Францию от напряжения сил, которое требовалось, чтобы придать импульс нашей промышленности и выстоять в конкурентной борьбе с другими странами, в том числе с нашим могущественным соседом. Я помню, как высокие чиновники в частных беседах уверяли, что после введения единой валюты торговый дефицит Франции не будет иметь никакого значения!

Если говорить кратко, наши лидеры просто не поняли, как изменился мир. Когда в начале 2000-х гг. экономический рост помог сбалансировать государственные финансы, тогдашний президент республики публично заговорил о «заначке», которую правительство тотчас же поспешило распределить. Когда в 2003 г. канцлер Германии Шрёдер принялся сокращать зарплаты и социальные расходы, французские власти никак не отреагировали и не приняли меры, чтобы сохранить конкурентоспособность своей страны.

Однако не утратили ли наши политики связь с реальностью еще до введения единой валюты? Фактически отказавшись в 1983 г. от своей монетарной независимости, французские власти фактически встали на буксир марки, не желая слышать о том, что завышенный курс валюты неизбежно подорвет промышленную конкурентоспособность Франции, которая производит гораздо меньше товаров с высокой добавленной стоимостью и вдобавок еще не наверстала промышленное отставание от соседки, наметившееся сто лет назад. Они не поняли, что привязка франка к марке после объединения Германии приведет к взлету процентной ставки и резкому росту государственного долга (на 32 пункта ВВП с 1991 по 1998 г.). Охваченные царившими тогда настроениями, наши лидеры принесли промышленную политику на алтарь «политики конкуренции», отданной на откуп Европейской комиссии. Наконец, по неведению или из конформизма они – задолго до Маастрихтского договора – отказались от единственного орудия, которое у них еще оставалось: валютной политики.

Роль валютного фактора и его влияние на нашу конкурентоспособность на внешних рынках привыкли недооценивать. В частности, показательно, как после 2002 г. по ходу ревальвации евро по отношению к доллару дефицит нашего внешнеторгового баланса лишь нарастал. Если эти факты с таким упорством продолжают замалчивать, значит, за культом сильной валюты скрываются могущественные интересы владельцев финансовых активов и «Большой двойки». Под предлогом верности Европе наши элиты отказались разыгрывать козыри, которые все еще остаются у Франции: ее демографию, которая требовала более мощного роста экономики, и все еще сохраняющиеся инструменты «государства-стратега», которые они позволили демонтировать. Они смирились с новым отставанием Франции, которое с начала 2000-х гг. особенно на фоне Германии стало как никогда явным. В том, что касается стагнации нашей промышленности и исхода накоплений, нынешнее отставание не может не напоминать его предыдущий раунд (1875–1914).

Такой нарастающий дисбаланс истощает Европу – и это несмотря на то, что для наших лидеров она вот уже как сорок лет превратилась в любимое детище. Бессмысленно, как это слишком часто делает оппозиция, явно страдающая пситтацизмом[151], винить в этом нынешнего президента. Эти ошибки разделяет почти весь наш политический класс и чуть ли не все власть имущие, как левые, так и правые, правившие страной последние сорок лет. Вместо того чтобы задуматься об ошибках, которые они унаследовали от предшественников, а порой совершили сами, и тем самым попытаться найти путь к обновлению, они перекидывают друг другу мяч и обрекают политическую дискуссию на прискорбный провинциализм.

* * *

Вина лежит не только на политическом классе. Медийные элиты тоже несут свою долю ответственности.

Французский национальный мазохизм ярко виден по заглавию короткого эссе Арно Лепармантье «Эти французы, могильщики евро»[152]. Я, само собой, ничего не имею против г-на Лепармантье. Он вовсе не самый бесталанный в своей профессии, скорее, наоборот. Однако его памфлет, написанный на скорую руку, в том, что касается евро, показался мне просто каталогом модных сегодня идей. По его мнению, все началось с Николя Саркози, который виновен в том, что 18 октября 2010 г. поддержал требование Ангелы Меркель, чтобы банки приняли участие в спасении Греции, и тем самым распространил недоверие к финансовым рынкам на всю еврозону. Дело не в том, что я хочу любой ценой защитить Саркози, просто я давно взял за принцип критиковать его политику, а не персону. Здесь Лепармантье, думаю, сам того не понимая, выбирает, на чьей он стороне, и это сторона банкиров. Вот почему он не упоминает первый план спасения Греции от 10 мая 2010 г., где эта задача была целиком возложена на государства. Из его текста следует, что именно Меркель отказалась активней вовлекать немецкие бюджетные средства и захотела переложить часть расходов на банки. Можем ли мы сказать, что эта проблема сводится к Греции и что Франция из любви к земле богов и философов сама ее создала? Лепармантье вынужден признать, что после 2003 г. большинство стран Европы на фоне Германии оказались неконкурентоспособны.

Упоминает ли он хоть раз об ответственности Германии за то, что после 2003 г. восторжествовала нескоординированная политика гиперконкуренции, которая способствовала разбалансированию еврозоны? Конечно, нет! Вы у него не найдете ни слова о достижениях и сильных сторонах Франции: авиационно-космической индустрии, оборонной промышленности, ядерных технологиях, продовольственном секторе, кино, франкофонии, транспорте, городских службах, семейной политике и высокой рождаемости, высоком уровне социальной защиты и т. д.

Ж.-К. Трише, председатель правления ЕЦБ с 2003 по 2011 г., может читать книгу Лепармантье без особого беспокойства. Вместо того чтобы забить в набат, автор изображает все так, будто, находясь на своем посту в ключевые для истории единой валюты годы, Трише лишь упустил из виду частные долги. И это в то время, когда Испания погрузилась в спекуляции с недвижимостью, а ирландские банки набрали кредитов. Но сегодня языки начинают развязываться: инспектор финансов, который был докладчиком в Комиссии Пеберо, пишет: «В 2000-х гг. ЕЦБ ежегодно отпускал денежную массу на 10 %. Многие государства воспользовались этим притоком ликвидности и низкими процентными ставками, чтобы выстроить свои замки на песке (ирландские, испанские и кипрские банки и сектора недвижимости; государственные долги Греции и Португалии…)»[153]. Предает всегда кто-то из своих. Трише не зазвонил во все колокола, предупреждая о том, что разрыв в конкурентоспособности, лишь усиливающийся из-за несогласованной политики заработных плат, может быть смертельно опасным. Он сознательно закрыл глаза на врожденный порок евро и его структурную уязвимость, и у этого есть объяснение: как глава Казначейства Франции он был одним из его создателей! Более того, он позаботился о том, чтобы в общественном мнении сохранился лишь один его образ: героического борца с гидрой инфляции (не более 2 % в год!), которую мог удержать только уровень безработицы не ниже 9 % от активного населения в соответствии с идеей NAIRU (non-accelerating inflation rate of unemployment). Я не помню, чтобы эта концепция обсуждалась в рамках какой-либо демократически избранной институции…

Как адепт теории самоисполняющихся пророчеств (а то и вовсе метода Куэ), Жан-Клод Трише без устали нахваливал успехи евро. Так продолжалось до того памятного прощального вечера 31 октября 2011 г., когда финансовая и политическая элита Европы собралась, чтобы отблагодарить его за добрую службу, а ей объявили ужасную новость: премьер-министр Греции Георгиос Папандреу решил выставить на общенациональный референдум план бюджетной экономии, который за несколько дней до того ему навязал Европейский совет.

В конце концов Лепармантье скрепя сердце вынужден признать, что Франсуа Миттеран в самом начале истории евро ошибся в оценке ситуации, полагая, что с помощью единой валюты сможет «стянуть» у Германии ее марку так, будто любая валюта не предназначена для конкретной страны и может успешно служить и ее соседям. Немецкую марку ничуть не проще перетащить на этот берег Рейна, чем самих немцев!

Продолжая свое безжалостное обвинение, Лепармантье выставляет счет Эдуару Балладюру за то, что тот отказался замкнуть Францию в узком клубе из пяти стран (Германия, Франция, Бенилюкс), исключив из него Италию и средиземноморские государства. Но такой исход нанес бы нашей промышленности еще более жестокий удар, чем нынешний евро, который и без того переоценен.

Что касается Лионеля Жоспена, то ему достался упрек в нерешительности – это при том, что в июне 1997 г. он утвердил «стабилизационный пакт», о котором за год до того Жак Ширак договорился в Дублине, и вместе с ним поддержал проект Европейской конституции. В силу политического «сожительства» (cohabitation) разработка этого проекта, который затем был уверенно отклонен на референдуме 29 мая 2005 г., была возложена на Жискар д’Эстена.

Наконец, Жак Ширак был обвинен в том, что в 2003 г. при поддержке Герхарда Шрёдера добился незначительного смягчения стабилизационного пакта. Никто не обвиняет в таком прагматизме канцлера Шрёдера, который прибег к политике, которая всем хорошо известна (программа Agenda 2010, план Hartz IV). Жак Ширак пустил все на самотек.

Но найдется ли хоть одно правительство Франции, которое Лепармантье, без сомнения, один из самых ярких журналистов газеты Le Monde, удостоил бы доброго слова?

* * *

Смертельно устав от своих элит, французы утратили твердую почву под ногами – такого в их истории после 1940 г. еще не случалось. Есть ли другой народ, которого бы его лидеры чаще сбивали с пути, – со времен Маастрихтского договора 1992 г. они обещают ему одновременно мир, полную занятость, процветание и возможность с помощью евро войти в одну лигу с долларом. Спустя двадцать лет он остался без руля и без ветрил, отданный на волю галопирующей деиндустриализации, безработицы (3,2 миллиона «полных» безработных и целых 5 миллионов, если учитывать тех, кто занят неполный день), а после 2009 г. вдобавок стал жертвой экономического спада, какого не видели с 1930-х гг. Как тут совсем не пасть духом?

Когда европейская мечта, которой его убаюкивали вот уже сколько десятилетий, оказывается миражом, нетрудно понять, почему французский народ, брошенный своими политиками, пребывает в такой растерянности.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.