Неизвестный убийца (1925)

Неизвестный убийца (1925)

Утром 28 октября 1886 года тело домашней служанки Джулианы Сандбауэр было найдено неподалеку от маленького ярмарочного городка Финкбруннена на юге Австрии. Оно лежало в амбаре, принадлежавшем некоему Андреасу Ульриху. На ее голове были сильные повреждения: был проломлен череп. В деревне не сомневались, что убийцей является дубильщик Грегор Адамсбергер. Сандбауэр служила у него несколько лет. Еще совсем недавно он был женат, и у него было двое маленьких детей, но, несмотря на это, Грегор завел роман с девушкой на восемь лет моложе себя, и за четыре года у них родилось четверо детей. Хотя она оставила службу, каждый день она приходила его навестить. Оба пользовались дурной репутацией: ее считали неуравновешенной, его — грубым, мстительным и вспыльчивым. Ходили слухи, что по ночам они обворовывают чужие поля. Между ними часто происходили бурные сцены, потому что женщина требовала у своего бывшего любовника денег. В воскресенье накануне убийства свидетель Ганс Бергер видел, как Джулиана уходила из дома Грегора, и слышал, как она, грозя кулаком, кричала, что донесет на него в полицию. Обстоятельства, к которым относилась эта угроза, были хорошо известны. 30 сентября 1879 года один из флигелей Грегора сгорел, и он получил три тысячи флоринов от страхового общества. В 1882 году Джулиана говорила нескольким людям, что это она подожгла флигель по наущению своего работодателя, который хотел получить деньги. Однажды вечером в 1881 году она кричала Грегору прямо на рыночной площади, где каждый мог ее слышать: «Ты заставил поджечь меня этот флигель, я украла для тебя больше 200 гульденов». Впоследствии она сказала, что была пьяна, когда это говорила, и делала так только для того, чтобы позлить Грегора, который плохо с ней обошелся. Все знали, что он ее бьет, и неоднократно видели, как он выгонял ее из своего дома палкой. Другой сосед показал под присягой, что Джулиана часто угрожала донести на Грегора за поджег. Всего лишь за неделю до убийства она говорила, что, если не получит от Грегора денег для себя и детей, то пойдет в полицию. Да и сам Грегор часто грозился убить «эту чертову бабу».

Грегор вынужден был признаться, что последние часы перед смертью она провела в его доме. Его теща, женщина уважаемая в деревне, не могла сказать о нем ничего доброго. В суде она сообщила, что вечером 27 октября двое детей Грегора прибежали к ней в комнату и сказали, что их отослала мать, так как отец ругается с Джулианой. Она, кажется, даже слышала ссору, потому что добавила: «Вскоре я услышала страшный вопль в комнате Грегора. Мне показалось, что это голос Джулианы. Потом все успокоилось». Никто больше не видел Джулиану живой. А на следующее утро нашли ее тело.

Несмотря на факты, Грегор яростно отрицал свою виновность. Он признал, что Джулиана приходила навестить его в тот вечер, но пробыла у него недолго и сказала, что идет к своему любовнику, сыну Антона Кунца, булочника. С тех пор он ее не видел. Первый допрос на этом окончился, так как добавить ему было нечего.

Однако через несколько дней Грегор сообщил магистрату еще кое-какие детали. Он сказал, что Джулиана часто говорила о своих встречах с юным Францем Кунцем в садовом домике его родителей, куда парень приносил ей еду и питье. В тот вечер она тоже отправлялась на тайное свидание в садовый домик. Грегор одолжил ей свое старое пальто, потому что было холодно. И в самом деле, труп был одет в старое пальто, принадлежащее Грегору. Но почему он не упомянул об этом раньше? Почему ждал, пока его пальто опознают?

Если это не могло не вызывать подозрений, то его рассказ о Франце Кунце выглядел совершенно неправдоподобно. Францу едва исполнилось шестнадцать, и в деревне его знали как скромного и добродетельного юношу. Любовная связь между ним и уродливой женщиной, вдвое старше его, с дурной репутацией, была в высшей степени невероятной, тем более, что в поселке никто об этом даже не слыхал. История Грегора, на которой он упрямо настаивал, как обычно поступают глупые лжецы, была явной выдумкой, о чем свидетельствовали и показания матери юноши относительно того рокового вечера. Ее сын, заявила она, учившийся ремеслу отца, поднялся к себе вместе с ней, братьями и сестрами в шесть часов вечера. Он сразу лег спать и встал только в полночь, чтобы спуститься в пекарню. Сам Франц спокойно и очень убедительно отрицал всякую связь с Джулианой. Он сказал, что история об их встречах по ночам была «конечно же» выдумкой. Мальчик упомянул хорошо известный факт — Джулиана снова ждала ребенка от Грегора. Закончил говорить он следующим: «Мне хотелось бы сказать, что все знают, как жестоко Грегор обращался с этой женщиной. Я сам видел, как она приходила к нам в дом с разбитой головой и сказала, что это он ее ударил».

Позже Грегор снова пытался перевести подозрение на Франца, но сообщенное им оказалось неправдой, и он только усугубил свое собственное положение. Он сказал, что узнал от Джулианы о письме, которое она якобы послала Францу 27 октября со своим тринадцатилетним сыном с просьбой приготовить для нее деньги. Это письмо мальчик по оплошности отдал посыльному Валентину Пиргауэру, а Франц сильно выругал ее за такую неосторожность. Сын Джулианы заявил, что это неправда, а Валентин Пиргауэр назвал все выдумкой, прибавив: «Я не верю ни одному слову в этой любовной истории, потому что Франц слишком молод и неопытен, и подобную историю трудно было бы сохранить в тайне в такой деревне, как Финкбруннен». Все это подтвердило официальное мнение о том, что Грегор придумал эту историю для того, чтобы спасти свою собственную шкуру, переведя подозрения на Франца Кунца.

Дальнейшее поведение Грегора еще больше укрепило всех в таком мнении. Видя, что его история не произвела желаемого эффекта, он попытался вызвать подозрения против другого соседа, сказав, что тот враждовал с Джулианой. Но при обыске дома этого человека ничего не обнаружили.

Вся деревня с уверенностью утверждала, что убийца — Грегор. Когда 28 октября был найден труп женщины, она лежала на спине с повернутой набок головой. Амбар находился в поле, недалеко от деревни. На теле обнаружили двенадцать ран, в основном на голове, некоторые были весьма серьезными. Следствие установило еще один важный факт. Джулиана была на седьмом месяце беременности. Франц Кунц упоминал об этом. Не был ли именно этот факт истинным мотивом преступления? Экспертиза заявила, что раны были нанесены острым топором и что убийство явно было спланировано.

Владелец амбара Ульрих сделал странное заявление. Когда обнаружили труп, одежда женщины была задрана вверх, так что он и помогавший ему сосед решили, что ее убили во время или же сразу после полового акта. Ради приличия они опустили юбки, и поэтому, когда тело осматривала полиция, оно уже было не в том положении, в каком его нашли.

По настоянию адвоката, так как некоторые вещи были не совсем ясны, тело эксгумировали. Труп снова был обследован, был написан еще один отчет, но подозрение Ульриха не соответствовало действительности. Кроме того, эксперты заявили, что убийство не могло быть совершено там, где нашли труп. На земле было совсем немного крови и всего несколько пятен на одежде, что не соответствовало ужасным ранам на теле. Они также установили, что топор, найденный в доме у Грегора, точно соответствовал одной из ран на голове жертвы. Серповидная рана на плече была явно нанесена кривым ножом, которым дубильщики вырезывают подметки. Так как казалось невероятным, что убийца в одиночку перенес тело на то место, где его нашли, предположили, что Джулиану убили в доме Грегора, а потом он с женой отнес труп в амбар. Теперь мрачная история Грегора предстала в новом свете. Он специально расположил одежду девушки таким образом, чтобы подозрения, брошенные им на Кунца, выглядели более вероятными.

Наверное, Грегору помогала его жена. Она должна была ненавидеть свою соперницу. На следующий после убийства день ее поведение было подозрительным. Их соседка сделала следующее заявление: «Я пришла к Адамсбергерам, когда услышала об убийстве, и спросила: „Где Джулиана? Ее нашли убитой?“ „Убитой“, — ответила миссис Адамсбергер без всякой эмоции. Тогда Адамсбергер (он, наверное, услышал мои слова через открытую дверь) зашел в комнату, и я увидела, как его лицо, обычно довольно красное, страшно побледнело. „Не может быть, — сказал он. — Вчера вечером она была здесь. Я одолжил ей пальто, и она ушла по просеке, ведущей к полю, чтобы принести молока“. Я знаю, что Джулиана была очень боязливой и никогда не ходила одна ночью. Я скоро ушла от них, а потом узнала, что Мария Адамсбергер сразу же пошла к ручью, где видели, как она что-то стирала и очень торопилась».

Эта свидетельница, крестьянка, судя по отчетам говорившая таким правильным, даже официальным языком, еще добавила, что Грегор всегда плохо обращался с Джулианой, когда она была от него беременна. В это время она частенько заходила к свидетельнице, показывала ей синяки и жаловалась, что Грегор хочет ее убить. Две другие женщины показали, что миссис Адамсбергер действительно ходила на ручей стирать. По всей вероятности, она пыталась смыть пятна крови на одежде, зная, что их дом будут обыскивать.

Мотивы были ясны. Грегор хотел избавиться от своей обременительной любовницы, которая к тому же еще знала о поджеге и постоянно требовала денег, и от ответственности за еще одного ребенка. Грегор был обвинен в убийстве и осужден. Такое осуждение должно было бы повлечь за собой смертный приговор, но из-за некоторых формальных ограничений в законодательстве наказание свелось к пожизненному заключению.

Сначала Грегор намеревался подать апелляцию, но передумал, и 30 июля 1887 года началась его тюремная жизнь. Итак, преступление было покарано. Ни у кого из участвовавших в суде чиновников, кажется, не было ни малейших сомнений в виновности Грегора. Похоже, что и сам он ее признал, так как не пытался оспорить приговор. В таких случаях, когда со всей очевидностью, фактической и психологической, доказана виновность подозреваемого, исповедь считается не обязательной.

Через два года после того, как Грегор начал отбывать свое заключение, ситуация решительно изменилась. С весны 1889 года у булочника Георга Хальтералз Сифельда стал работать помощник, которым тот был весьма доволен. Парень был жизнерадостным и обладал добрым нравом, избегал женщин и проводил свободное время за выпиливанием лобзиком или играя на цитре. Этим помощником был Франц Кунц, которого Грегор, преследуя очевидные для всех цели, обвинил в убийстве Джулианы. 20 января 1890 года Франц Кунц дал два письма сыну своего хозяина и сказал: «Отправь эти письма по адресам. Я был так несчастен последние четыре года». Потом он закрылся у себя в комнате, а когда взломали дверь, его нашли с перерезанными артериями. Доктору удалось остановить кровотечение. Письма, одно, адресованное в суд Марбурга, а другое — родителям, объясняли причину самоубийства. В них содержалось подробное признание в убийстве Джулианы. По-видимому, он больше не мог выносить мучительных угрызений совести. Позже он повторил свое признание перед судом. Юноша объяснил, что Джулиана совратила его, когда как-то, покупая печенье, оказалась с ним наедине. С тех пор они часто встречались в садовом домике его родителей, но никто в деревне даже не подозревал об их отношениях, так как они вели себя очень осторожно. Через какое-то время Джулиана сказала, что ждет от него ребенка и стала шантажировать его. Парню приходилось воровать для нее еду, спиртное и деньги у своих родителей. Она угрожала, что подбросит ребенка его родителям. За два дня до убийства она снова потребовала у него восемь гульденов, которых ему негде было взять. Его жизнь превратилась в сплошной кошмар, и Франц решил во что бы то ни стало избавиться от этой женщины.

Он в точности описал свои действия. Когда Джулиана потребовала у него деньги 27 октября, он договорился увидеться с ней поздно вечером в саду. В шесть часов вечера он отправился спать со своим братом Виктором. Около семи на цыпочках спустился в сад. Женщина уже ждала его, и он сказал, что они отправятся в поле, потому что там безопаснее. Юноша незаметно прихватил с собой короткий деревянный топор, который накануне спрятал у садового домика. Как только они пришли в амбар к Ульриху, Джулиана легла и подняла юбки, желая вступить с ним в половую близость. «Не говоря и слова, я встал на колени между ее ногами. Она попросила меня поторапливаться, но я нащупал правой рукой ее голову, а топор держал в левой, потому что я — левша. Потом я изо всей силы ударил ее топором по голове». Он рассказал, как поспешил домой, как распилил топор на куски и выбросил в уборную. И действительно, там нашли уже заржавевшее оружие.

Дело было пересмотрено, и Грегора Адамсбергера освободили. Франца Кунца же, которому не было еще двадцати, когда он совершил преступление, приговорили к семи годам исправительных работ.

Если бы судьи непредвзято рассматривали вопрос, доказано ли убийство Джулианы Грегором Адамсбергером, то, учитывая все известные факты, они должны были бы прийти к негативному ответу. Ибо, даже если факты указывают на кого-то как на преступника, ответ все равно должен быть отрицательный до тех пор, пока остается какое-то не разрешенное этими фактами сомнение. Если бы судья следовал другому принципу, то осуждение выносилось бы «на основании подозрения». Он приговаривал бы человека, потому что тот «может быть виновен, а не потому, что он виновен и не может быть невиновным». Хелвиг, будучи сам судьей, тоже считает, что судья совершил ошибку. По его мнению, если бы суд проявил большую проницательность и осмотрительность, неверного приговора можно было бы избежать. Общественное мнение, считает он, оказало неверное влияние, в результате чего судьи вынесли приговор без должной осмотрительности. Грегора Адамсбергера никогда бы не признали виновным, если бы комиссия магистрата и обвинение рассматривали случай объективно, не подпадая под влияние общественного мнения. Рассмотренный нами случай наглядно показывает, как важно критически оценивать факты.

В мои намерения не входит производить психоаналитический анализ юридических ошибок, у которых могут быть различные причины. Я укажу лишь на некоторые факты, действующие на бессознательном уровне и оказывающие воздействие на рациональное мышление и сознание.

В случае Грегора Адамсбергера мы не будем обсуждать улики и контрулики, но попытаемся рассмотреть, что заставило судей и присяжных принять свое решение, игнорируя разумные соображения. Что побудило их переоценить значение улик против обвиняемого и недооценить или, вернее, даже не заметить вовсе другие возможности?

Давайте для начала остановимся на жертве судебной ошибки Грегоре Адамсбергере. Стал ли он такой жертвой только волею несчастного случая? Есть ли особый тип личности, подверженный такой судьбе? Этот вопрос не касается ни судей, ни обвинения, ни присяжных. Сегодня кажется, что он вообще не может иметь никакого отношения к служителям закона, но кто знает: может быть, он коснется их завтра. Однако даже сегодня такую точку зрения нельзя отбрасывать, если мы сможем показать, что она важна для нахождения истины и что неизвестный до сих пор или неосознанный психологический фактор может расстроить расследование, пытающееся обнаружить правду.

Конечно, смешно было бы искать в личности жертвы объяснения всех судебных ошибок, происшедших из-за мнимо очевидной виновности. В большинстве случаев личность жертвы не играет абсолютно никакой роли, ошибки возникают из-за стечения обстоятельств, случайных событий и не имеют никакого отношения к психологии обвиняемого. Но среди ошибок, которых можно было избежать, есть определенные случаи, где при ближайшем рассмотрении психологу хочется выделить в поведении обвиняемого некоторые психологические факторы, играющие не последнюю роль в вынесении решения судьями.

Все свидетельства сводились к тому, что Грегор Адамсбергер был грубым человеком с дурным характером, который часто бил свою бывшую любовницу и даже угрожал ее убить. Эти угрозы были, несомненно, очень важны как психологическое доказательство его виновности. Правда, они всего лишь выражали ненависть к любовнице, доставляющей столько неудобств, но для суда они приобрели совсем другое значение.

Оценить сознательно ненависть человека очень сложно, за ней скрываются неизведанные пространства — бессознательная реализация степени и направленности этой ненависти. На первый взгляд это кажется нелепым, потому что ненависть Грегора не была бессознательной, напротив, она проявлялась довольно бурно. Было бы натяжкой говорить, что его угрозы и оскорбления не принимались всерьез или что среди людей этого класса побои не обязательно свидетельствуют о лютой ненависти. Но, если мы допустим, что он действительно искренне ненавидел свою бывшую любовницу, возникает вопрос: была ли его сознательная ненависть настолько сильна, чтобы он мог совершить убийство? Мы этого не знаем. Все, что нам известно, — это то, что Грегор не совершал убийства. Я же хочу здесь подчеркнуть, что именно отголоски этой ненависти в бессознательном людей и ее интенсивность повлияли на суд и привели к вынесению неверного приговора. Но не будет ли абсурдным предполагать, что ненависть Грегора к Джулиане, пусть даже настолько сильная, что он подумывал об убийстве, стала решающим фактором для его осуждения? Как могли судьи и присяжные узнать о том, что происходило у Грегора в бессознательном? Ответ заключается в том, что их бессознательное узнало о бессознательных или частично сознательных процессах обвиняемого по некоторым признакам и отреагировало на них так, словно они были доказательствами его вины. Судья и присяжные смотрели на тайные мысли, желания и импульсы как на реальные поступки. Они среагировали на выражение ненависти подсудимого уравниванием психологической и фактической реальностей. Я вполне серьезно настаиваю на том, что бессознательное восприятие психической реальности составляет важный этиологический фактор судебных ошибок. Истинная природа общения на уровне бессознательного, феномен, охотнее всего сравниваемый с инстинктивным знанием, присущим животным, остается все такой же непознанной.

Случай дубильщика Грегора Адамсбергера оказался более показательным, чем мы предполагали, так как, рассмотренный с аналитической точки зрения, он может указать нам на многие опасности, связанные со случайными фактами. В данном случае против обвиняемого было множество улик, ценность которых как доказательств зависела от времени, возможности и мотивов. Мы знаем, что их важность была усилена тем скрытым обстоятельством, что судьи усмотрели бессознательное желание Грегора убить Джулиану. Все, кто интересовался этим делом, не могли не задать вопрос: «Но разве сам Адамсбергер не сказал, что в вечер убийства Джулиана говорила ему о своем свидании с любовником, сыном булочника Кунцем?» Позже Грегор также показал, что Джулиана рассказывала ему о частых встречах с Кунцем в садовом домике его родителей. В тот вечер она также должна была с ним встретиться. Это была вполне определенная и недвусмысленная информация. Как ею воспользовались? Судья, обвинитель и присяжные не могли сказать, что они этого не знали. Но они не обратили на это внимания. Конечно, они могли сказать, что история Адамсбергера звучала неправдоподобно. То, что говорит подозреваемый, всегда воспринимается с недоверием, а в данном случае звучало просто фантастически. Учитывая личность Кунца, его репутацию и тот факт, что никто не знал о его отношениях с женщиной, случайно оказавшейся вдвое его старше, подозрениям Грегора не поверили бы, даже если бы у юного булочника не было хорошего алиби. Спокойное отрицание Кунца сделало эти странные сексуальные отношения еще менее вероятными. Когда выяснилось, что Грегор говорит неправду, его подозрения относительно Джулианы и Кунца «оказались» совершенно ложными. Ведь он говорил о письме, переданном сыном Джулианы Кунцу, в котором она просила у него денег, и еще добавил, что Кунц выругал ее за неосторожность. Все это явно было придумано.

То, что Грегор сказал о Кунце, было ясно и определенно. Правда, все это никак не согласовывалось с остальными фактами, и никто не считал Кунца способным на такой поступок. Логически все было за Кунца и против Грегора, но, кроме того, глубоко в душе у судьи и присяжных должна была существовать пристрастная уверенность в невиновности Кунца. Думаю, мы сможем понять, откуда она взялась, если попытаемся осознать скрытое значение этих, на первый взгляд, рациональных аргументов и если прислушаемся к тому, что они хотели сказать, а не к тому, что, сказали фактически. Ведь кажется невероятным, что у скромного шестнадцатилетнего юноши могла быть сексуальная связь с женщиной, пользующейся плохой репутацией и вдвое его старше. Он годился ей в сыновья. Мне кажется, именно здесь появилось бессознательное нежелание принять заявление Адамсбергера. Разве это не похоже на отрицание обвинения в инцесте? Было к тому же еще одно обстоятельство, укрепившее эту бессознательную идею инцеста. Сыну Джулианы, игравшему роль посредника, было тринадцать, а ее любовнику — шестнадцать. Сила вытеснения, проявившаяся в игнорировании весьма обоснованного подозрения, может подобным образом сработать и в других случаях, например, не позволив заметить важные улики или связать один факт с другими и т.д. Такое игнорирование подозрений часто сопровождается конструированием совершенно иной картины того, как все могло произойти, — процесс, который мы называем «системой». Комплекс подобного рода идей, которые сродни мании, выглядит еще более убедительно благодаря механизму вытеснения. Существующие улики становятся более весомыми из-за того, что улики, направленные в другую сторону, игнорируются, что может иногда привести к пагубным результатам.

История преступности нескольких последних десятилетий насчитывает большое количество случаев, где некоторые возможности, оказавшиеся впоследствии фактами, игнорировались судьей, присяжными и обвинением только потому, что другие возможности казались более вероятными. Это нельзя объяснить небрежностью или недосмотром; не стоит также сомневаться в интеллектуальных способностях или честности задействованных функционеров. Должно быть, что-то непреодолимое в силу своей скрытости и неуловимости не позволило им увидеть какого-нибудь факта. В какой-то момент вытеснение повернуло мысль в другое русло. Ницше намекает на этот барьер вытеснения в своем высказывании: «Даже самый храбрый человек редко имеет мужество признаться в том, что он знает». Глупо считать всех судей, свидетелей и экспертов в деле Дрейфуса идиотами, подлецами и фанатиками, как это иногда делают. Многие, должно быть, не смогли увидеть во французском офицере, их соотечественнике, предателя, потому что это означало бы разложение армии, падение национальной чести и славы армии. Если такое возможно, то есть вероятность, что и в них могут существовать подобные импульсы. Легче допустить, что иностранец, еврей, совершил жестокое преступление. Очевидно, что одна из целей вытеснения — избежать боли, потому что обнаружение преступника в подобных случаях может ранить нарциссизм индивидуума и масс.

Бессознательные факторы, которые можно проследить в психопатологии судебной ошибки, могут действовать в двух направлениях. Они могут заставить приписать преступление невиновному человеку (невиновному в фактическом смысле) или, с другой стороны, могут не позволить обнаружить истинного преступника. То есть в зависимости от обстоятельств могут опутать человека, кажущегося виновным, весомыми уликами или заставить не заметить существующие улики против реального виновника. Бессознательная притягательность одной возможности получает поддержку благодаря работе защитного вытеснения, обусловленного другой. Большая часть неверно вынесенных приговоров происходит благодаря комбинации обеих бессознательных тенденций, подкрепляемых вескими рациональными аргументами и целой цепью кажущихся очевидными обстоятельств.

Я не могу привести здесь примеры, чтобы показать, как взаимодействуют психоаналитические компоненты. Мне остается удовлетвориться иллюстрацией эффективности бессознательных факторов на единственном типичном примере. Уроки, которые можно извлечь, исследуя глубины сознания, могут оказаться неприятными для судей и присяжных, гордившихся своей проницательностью. Но будем надеяться, что они быстро оправятся после травмы, нанесенной их нарциссизму и осознают, что даже их интеллект может быть иногда затуманен внезапным вторжением бессознательных импульсов. Как глуп тот, кто всегда считает себя умным!