Глава 4 Культурный диссонанс Ужин с друзьями и дружеский спор

Глава 4

Культурный диссонанс

Ужин с друзьями и дружеский спор

La nourriture d ’enfants n’est pas un carburant. Elle est constitu?e de culture, de paroles, et de plaisirs partag?s non mesurables en m?me temps que de calories et de vitamines.

Для ребенка еда – не просто топливо. Это часть культуры. Общение и удовольствие, которое мы делим с другими, куда важнее калорий и витаминов.

Симон Гербер, французский педиатр

Вам, наверное, трудно понять, почему обычное приглашение на ужин выбило меня из колеи. Объясню. Когда мы переехали во Францию, я ужасно нервничала каждый раз, когда нас приглашали в гости. Я боялась, что придется есть что-то незнакомое. Неизвестными мне способами. Например, орудовать специальными щипцами, чтобы выудить остатки мякоти из клешней лобстера. Или чем-то вроде тонкой металлической зубочистки доставать склизкие внутренности из склизких раковин. А главное, все это есть и благодарно улыбаться.

Всякий раз, когда я садилась за стол с французами, мне казалось, будто я сдаю экзамен. Не радовала и длительность застолий – как правило, они длятся не менее трех часов. Еще меня выводило из себя то, что за столом обычно параллельно обсуждали несколько тем. Французы не понимают, что такое линейный подход к диалогу. Для них чем больше людей говорят одновременно, тем лучше. Кроме того, вмешиваться в чужие разговоры – милое дело. Особенно приветствуется скептический юмор.

Свободное переплетение нескольких тем в разговоре за столом пугало меня. Нередко я попросту не могла уследить, о чем, собственно, идет речь, не говоря уже о том, чтобы ответить впопад. Дело осложнялось тем, что мой французский был далек от совершенства. Я могла поддержать простую беседу один на один в спокойном темпе. В более сложных предложениях путалась, мой словарный запас был явно недостаточным. Увидев на лице собеседника напряженное, растерянное выражение, я и вовсе замолкала.

Правда, это происходило со мной не только во Франции, но и всюду, за любым торжественным застольем. Поэтому, когда нас с Филиппом впервые пригласили на ужин, я согласилась с большой неохотой. Вирджиния и Хуго, старые университетские друзья мужа, организовали небольшую встречу одноклассников. Моя первая реакция была вполне предсказуема – я запаниковала. Мне не хотелось, чтобы старые друзья Филиппа оценивали мое поведение за ужином. Вести оживленный остроумный разговор мне точно не удастся. В отчаянии я взяла книгу по французскому этикету для американцев, живущих во Франции. Начала читать, и сердце мое упало: я наткнулась на мудрый совет Полли Платт, несколько десятилетий прожившей в Париже, – притворитесь мебелью, например красивым стулом. Таким образом, утверждала Полли, исчезнет необходимость поддерживать разговор, мои собеседники не будут смущаться, слушая мой ломаный французский, и я не стану переживать, что весь вечер со мной никто не общается. Такая вот подсказка.

Больше всего меня волновало, что друзья Филиппа за ужином начнут оценивать меня, вместо того чтобы пытаться подружиться. И моих детей тоже. Хорошо ли они воспитаны? Софи и Клер не были готовы вести себя за столом так же, как французские дети. Допустим, у меня есть шанс тихонько просидеть весь вечер и ни разу не оплошать. Но детям это точно не под силу. Я знала, что они будут канючить (для французов это очень серьезный проступок), морщить нос при виде еды (еще хуже) или откажутся есть (хуже всего). Моя реакция на это приглашение стала причиной нашей второй за год крупной ссоры. Я не хотела идти на этот ужин и тем более не хотела брать с собой дочерей, хотя все собирались прийти с детьми. Я не понимала, почему так важно тащить туда детей, но для Филиппа этот вопрос был принципиальным.

– Можно оставить девочек с твоими родителями, – настаивала я.

– Но другие дети будут там, и девочки пропустят все веселье! – возражал Филипп.

– Есть начнут очень поздно, а закончат не раньше полуночи, дети ужасно устанут! Ты же не стал бы просить их в таком возрасте бежать марафон? Почему ты требуешь, чтобы они весь вечер просидели за столом?

– Потому! – не на шутку разозлился Филипп. – Потому что меня так воспитали! И все французские дети должны так воспитываться!

Я поняла, что мне больше нечего возразить. Ведь это правда: всех французских детей воспитывают именно так. С малых лет они подолгу сидят за столом с родителями; иногда ужин начинается, по американским меркам, очень поздно. Во Франции посиделки с друзьями и родственниками, особенно ужины, обычно собирают за столом несколько поколений. Считается, что обязаны прийти все. Мой муж полагал, что просто невежливо не привести на встречу всю семью. Несправедливо по отношению к Софи и Клер не взять их с собой.

– К тому же, – заявил Филипп, – как они научатся проводить время за столом, если не приучать их сейчас?

Я понимала, что и тут он прав. Дети во Франции проявляют за столом гораздо больше выдержки, чем многие взрослые американцы. Вспомнилась наша свадьба: среди приглашенных было несколько десятков детей, которые весь вечер терпеливо сидели рядом с родителями, а под утро, когда начались танцы, куда-то тихо исчезли. Потом я узнала: родители уложили их на груде пальто и свитеров в углу, дети крепко проспали всю ночь, пока мы танцевали в соседнем зале.

А вот почти все мои канадские родственники ушли задолго до утра. Они были в шоке, что ужин из восьми блюд начался только в девять и к полуночи все еще не закончился. Некоторые не дождались десерта, а уж до танцев не дотянул почти никто. Одной из самых стойких оказалась моя 99-летняя бабушка, очень ответственная женщина строгого кальвинистского воспитания. Она гордо и прямо сидела на стуле, одобрительно кивая, когда мы с Филиппом танцевали вальс молодоженов, а потом удивила всех, бодро выскочив на танцпол.

Вспомнив тех французских детей со свадьбы, я начала склоняться к тому, чтобы изменить свое решение. «А ведь и правда, – подумала я, – если Софи и Клер хотят влиться во французское общество, они должны научиться вести себя как другие дети». Этот спор Филипп выиграл.

Я не только боялась этой встречи одноклассников, но и ждала ее – мне не хватало общения. Новых друзей я еще не приобрела. Большинство французов держались особняком. Правда, у нас с Филиппом были тут старые знакомые. Однажды вечером мы зашли выпить в местный бар, и здоровяк-бармен протянул нам руку. Оказалось, что это кузен Филиппа (в Бретани «кузенами» называют любых кровных родственников, независимо от степени родства). Мама одной девочки на школьном дворе оказалась дочерью подруги детства моей свекрови, еще одна – медсестрой, которая в детстве делала моему мужу прививки («не в руку», – с улыбкой сообщил он мне). Были и другие знакомые лица: например заместитель мэра с чудесным именем мадам Ляморе – она заверяла наше брачное свидетельство. Но дальше формального обмена любезностями дело не шло. Дружеской откровенности, как с соседями в Канаде, здесь, похоже, просто быть не могло. Я быстро поняла, что французы не стремятся открыть душу людям, с которыми их не связывает продолжительное знакомство.

Еще одна причина, по которой я мало общалась, – изменившаяся погода. Сильный ветер пригнал в залив тучи, участились колючие дожди и мощные порывы ветра. Дни становились короче, и вскоре солнце исчезло вовсе. За окнами шумели осенние бури, иногда такие сильные, что стены тряслись, а деревянные балки стонали. Мы затыкали трещины газетами и тряпками; старый камень стал холодным и влажным. На дверях появилась плесень, ею обросли стены и даже окна. Мы завтракали в шерстяных шапках. Так что романтика кончилась быстро. Я поняла – наш друг Энди недаром путешествовал по южной Франции. В нашей деревне все окна были закрыты ставнями, на улице встречалось все меньше людей.

Но дело не только в ненастье. Пришлось признать, что с деревенскими жителями у меня не так уж много общего. В нашей части Бретани жили фермеры – консерваторы и ревностные католики. У французов самые большие семьи в Европе. А лидируют среди французов бретонцы – у большинства не меньше троих детей. Рекордсменкой в нашей деревне была женщина примерно моего возраста – гордая мать четырнадцати мальчишек и девчонок! Она никогда не повышала на них голос, но и не улыбалась; ездила по городу в школьном автобусе со своими неестественно спокойными отпрысками. Девочки всегда были безупречно одеты, как и их мать: кофточки пастельных цветов, юбки приличной длины. Знакомство с нашими дочерьми явно не одобрялось, ведь они вели себя хуже несносного Денниса.

«Может, у них просто нет времени на общение?» – с надеждой спрашивала я мужа. Кроме Эрика и Сандрин нашими друзьями были только местные фермеры, у которых мы покупали еду. Их «модернизованная» ферма находилась рядом с деревней – можно было дойти пешком. На живописном участке с видом на реку хозяева разводили коров, свиней, кур, гусей, индюшек и уток, выращивали овощи и фрукты. Они круглый год продавали плоды своих трудов и сами себя обеспечивали почти всем. Юбера и Жозефа – двух братьев, скромных и милых холостяков – очень забавляло, что их «отсталую» ферму теперь причислили к «экологически чистым». Но они вовремя сориентировались, и их ферма стала центром производства экологически чистых продуктов для всего региона. Все, что они производили, было свежим и на удивление разнообразным: сыры, овощи и зелень, фрукты, свежий хлеб, молочные продукты, колбасы и домашние конфитюры. Все это растили, собирали, вылавливали и готовили в радиусе двадцати миль от нашего дома.

Мы ходили на ферму раз в неделю, и эти визиты немного скрашивали мое одиночество. Как и деревенские праздники. Мы не пропускали ни одного из многочисленных Fest Noz («ночных празднеств»), которые проходили на набережной. Старики и молодежь танцевали под традиционную музыку и ели galettes (бретонские блинчики из гречневой муки). Как и все местные жители, мы гуляли по берегу моря. В Бретани самые сильные в Европе приливы и отливы. Иногда вода отходила от берега больше чем на милю. Тогда мы надевали резиновые сапоги и бродили среди камней и водорослей. И годовалые карапузы, и старушки усердно соскребали, сбивали с камней палками, выискивали в мутном песке местные деликатесы – bulots (моллюсков) и coquilles St. Jacques (морские гребешки). Мы ходили на ежегодный праздник «benediction de la mer» («благословения моря») и вместе с местными жителями забирались на скалы, чтобы посмотреть на деревенского священника в полном облачении, который торжественно ступал в рыбацкую лодку, выплывал на середину залива, чтобы благословить морские волны и помолиться за всех, кто окончил свои дни в морской пучине.

Благодаря нашим родственникам мы не пропускали ни одного праздника, однако я по-прежнему была здесь чужой и чувствовала, что наблюдаю за деревенской жизнью со стороны. С присущей мне американской открытостью я перезнакомилась со всеми соседями и родителями в местной школе. Те держались вежливо, но отстраненно. Общение со мной их совершенно не интересовало. Я поняла, что французы с трудом заводят новые знакомства и не любят общаться с новыми людьми, особенно иностранцами. То, что я говорила по-французски и была замужем за «местным», никак не влияло на мой статус. Я оставалась чужой.

Я надеялась подружиться с родителями других учеников из школы Софи. Но и через несколько месяцев дело не продвинулось дальше вежливых разговоров ни о чем. Шли недели, я чувствовала себя все более одинокой. В гости к нам из-за плохой погоды почти никто не приходил. Лишь свекор регулярно заглядывал по утрам, когда у Клер начинался утренний сон. Я отвозила Софи в школу, а вернувшись, видела, что Клер крепко спит на руках у Джо. Он тихо сидел с ней, пока она не просыпалась, иногда больше часа. И все это время смотрел в окно на рыбацкие лодки в заливе. Часто он был единственным взрослым, кроме Филиппа, с которым я разговаривала за день.

Справедливости ради скажу, что французы нелегко сходятся и с другими французами. Дружба для них – на всю жизнь. Это очень близкие и глубокие отношения, которые после двадцати пяти лет, как правило, уже не заводят. К новым друзьям долго присматриваются. Эрик с Сандрин были исключением, лишь подтверждавшим правило. Даже друзья Филиппа не сразу прониклись ко мне доверием и годами держались со мной довольно прохладно, пока наконец мы не узнали друг друга лучше. «Ну почему они такие злые?» – спросила я как-то мужа. – «Не злые, – ответил он, кажется, не совсем понимая, чем я недовольна, – им просто неловко с тобой общаться, потому что они тебя не знают». – «Но мы уже три года знакомы!» – раздраженно заметила я.

По-настоящему мы подружились с друзьями Филиппа только после нашей свадьбы. Хуго и Вирджиния оказались самыми преданными, добрыми и замечательными людьми. Они помнят дни рождения всех членов нашей семьи, всегда дарят чудесные открытки и маленькие подарочки для детей, даже когда мы этого не ждем. Их дети дружат с нашими, они почти как двоюродные братья и сестры. Этим хороша дружба по-французски: настоящие друзья остаются ими на всю жизнь и принимают деятельное участие в жизни друг друга. Филиппу казалось, что этого нет в наших отношениях с канадскими друзьями. Поэтому, когда настал день встречи одноклассников, я поняла, что в глубине души ждала его с нетерпением. Конечно, я боялась, что не смогу накормить уставших детей, нервничала перед встречей с незнакомыми людьми, предвидела, что меня будут и оценивать, и игнорировать (ведь я притворюсь «красивым стулом»). Но совсем не ожидала, что этот вечер превратит меня в адепта французской культуры поведения за столом.

Ужин начался с легкого конфуза, за которым последовал дружеский спор.

Мы приехали, как и полагается, на пятнадцать минут позже назначенного времени (французы никогда не приходят раньше, не желая ставить хозяев в неловкое положение, – вдруг те еще не готовы). Другие гости пришли примерно в то же время. Несколько минут мы толпились в дверях и ждали, пока все обменяются традиционными поцелуями. Затем прошли в гостиную вслед за Вирджинией и увидели прекрасно сервированный стол. Поверх кремовой льняной скатерти были разложены красивые салфетки для каждого гостя; на больших белых тарелках стояли тарелочки поменьше, цвета бледного мха, вилки с ножами были обвиты веточками сухой лаванды. В винных бокалах лежали бумажные салфетки, а рядом стояли керамические вазочки, в каждой – печенье из слоеного теста в форме птички. Все это выглядело очень по-французски: изящно, по-домашнему и в то же время торжественно и нарядно. Мне никогда не удавалось повторить такое у себя дома.

Все дети уже сидели за столом на почтительном расстоянии друг от друга. Они, разумеется, не сводили глаз со слоеных птичек, но ни один ребенок не осмеливался к ним прикоснуться. Все знали, что это верх неприличия – без спроса брать что-то со стола, даже если угощение в пределах досягаемости. Я всегда поражаюсь способности контролировать себя, которой во Франции обладают даже самые маленькие дети и которая была совершенно не свойственна двум моим красавицам. Одна подруга-француженка рассказала, как воспитывают такое удивительное терпение. С трех лет все дети в ее maternelle (детском саду) должны были сидеть, положив руки на колени, когда на столы расставляли десерт. Лишь когда тарелки стояли перед всеми, ma?tresse (воспитательница) разрешала начинать. Того, кто не мог совладать с искушением, лишали десерта.

Я предвидела, что меня ждет испытание, и еще в машине провела с детьми инструктаж. Этому меня научила моя золовка Вероника: до прихода гостей или перед тем, как отправиться в гости, она отводила детей в сторонку и строго напоминала правила: «Не притрагиваться к угощению без разрешения взрослых!» или «Брать только то, что предлагают, иначе больше ничего не получите!» Но у моих девочек эти напоминания в одно ухо влетели, а из другого вылетели – ведь они не ходили во французский детский сад. Не успели мы оглянуться, как Клер подбежала к столу, схватила печенье и запихала его в рот, аж крякнув от радости.

Я пожурила ее:

– Так невежливо. Это взрослый стол!

– Mais non! – с улыбкой ответила Вирджиния. – Это детский стол.

Приглядевшись, я поняла – она права: бокалы и приборы были совсем как у взрослых, только маленькие. А еще на столе стояло больше дюжины тарелок, в то время как на ужин были приглашены всего четыре пары. Но накрыт он был столь изысканно, я и подумать не могла, что это стол для детей.

Я вспомнила, как старательно родственники Филиппа накрывали стол. Да что уж там, даже мой безалаберный муж аккуратно разглаживал складки на скатерти и всегда следил, чтобы вилки и тарелки были разложены и расставлены идеально ровно. А если мы приглашали гостей к ужину и боялись, что не успеем накрыть стол, придя с работы, то он делал это утром.

Это был один из самых странных парадоксов, поразивших меня, когда я познакомилась с Филиппом. Может ли заниматься сервировкой стола, аккуратно раскладывая приборы и салфетки, человек, который работал в зоне военных действий и любит экстремальный спорт, ходит под парусом и занимается альпинизмом?.. Ответ был очевиден. По крайней мере для французов, которые считают небрежно накрытый стол самым страшным грехом – преступлением против хорошего вкуса.

Смутившись от своего промаха, я прошла за Вирджинией и Филиппом в гостиную. Там был стол для взрослых. Мы сели на диван и стулья и приступили к аперитиву. Это «еда перед едой», закуски и коктейли в расслабленной обстановке перед основным ужином. Из кухни на подносах принесли маленькие тонкие стаканчики, наполненные многослойными разноцветными лакомствами: les verrines (тающие во рту муссы, которые едят десертными ложками). Мне достался мусс из авокадо, белого сыра и воздушного лосося, Филиппу – конфит из помидоров с муссом из козьего сыра с мелко нарезанным чесноком.

Тем временем детей пригласили к столу. Я занервничала: что будет, если Софи и Клер останутся одни? Хотела отправиться на подмогу, но муж спокойно усадил меня на место: «Оставь их в покое. Будешь стоять у них над душой – только все испортишь». Покосившись на детский стол, я поняла, что он был прав: мои дочери побежали и принялись рассаживаться вместе с остальными детьми. Их тоже ждали маленькие стаканчики с муссами из ярко-красной свеклы и зеленого цуккини, уложенными тонкими слоями, напоминающими рождественскую конфету. Долго эта красота не продержалась. Софи и Клер с удовольствием участвовали в пиршестве. Но как только внесли первое из праздничных блюд, я внутренне содрогнулась: это был салат из тертой моркови с соусом винегрет[6]. Любимое блюдо французских детей. С ужасом глядя на Клер, я увидела, что та смотрит на Жаклин, девочку постарше, которая явно ей понравилась. Жаклин взяла Клер под свое крылышко, помогла забраться на стул и теперь сидела рядом с видом благожелательного покровительства, свойственным старшим французским детям, когда за столом есть малыши.

Жаклин отправила в рот целую ложку тертой моркови. Клер ерзала на стуле, сложив руки на коленях. Жаклин зачерпнула побольше. Тут Клер с опаской взяла немного морковки, положила в рот и принялась рассеянно жевать. Другая девочка за столом что-то ей рассказывала. Клер заслушалась, широко раскрыв глаза и отправляя в рот одну ложку за другой! Когда она умяла пятую ложку, я расслабилась. Теперь даже Софи грызла самый крошечный кусочек, какой только нашла у себя на тарелке. Может быть, и правда, не стоит висеть у них над душой? К тому же за взрослым столом разговор принял довольно интересный оборот.

Гости наперебой обсуждали объявление, сделанное на этой неделе президентом Франции Николя Саркози. На пресс-конференции во время ежегодной сельскохозяйственной выставки в Париже он объявил, что начинает общенациональную кампанию по включению французской кухни в список Всемирного нематериального культурного наследия ЮНЕСКО. Возможно, в результате кампании французская кухня станет в один ряд с такими культурными сокровищами, как испанское фламенко и японский шелк.

Выступление президента вызвало настоящий фурор во Франции и за границей: может ли еда считаться «объектом культурного наследия»? Французское правительство думает, что может. И в подтверждение своей точки зрения организовало Миссию французской гастрономии и культурного наследия.

Мне все это казалось каким-то несерьезным.

– Неужели вы действительно считаете французскую кухню лучшей в мире? – спросила я соседа по столу. – А как же итальянская?

Тот раздосадованно ответил:

– Mais non! Дело не в том, лучшая это кухня или нет. А в том, что гастрономия – важнейшая часть культуры для всех французов.

– Но может ли еда быть частью культурного наследия? – усомнилась я.

Тут уж на меня обратились все взгляды.

– Не сам процесс принятия пищи, а отношение к еде, – вот что отличает французов, – пояснил мой сосед.

– И все равно, – не унималась я, – мне это кажется… немного надуманным. Почему вы все так одержимы едой?

Реакция была очень бурной. Громче всех был Хуго.

– Французская кухня – не только для гурманов. Она для всех! – заявил он. – Президент пытается доказать, что повседневная кухня тоже может быть искусством. Все во Франции обучаются этому искусству и умеют его ценить! Il faut manger pour vivre, et non pas vivre pour manger! (Нужно есть, чтобы жить, а не жить, чтобы есть!) – торжествующе заключил он.

Должно быть, я выглядела растерянной, и Филипп шепотом принялся объяснять, что это цитата из пьесы Мольера.

– Но это не так! Вы-то живете, чтобы есть, – возразила я. – Посмотрите, например, чем мы сегодня занимаемся!

– Когда задействовано воображение и человек делает что-то действительно хорошо, это и есть искусство, – терпеливо объяснял Хуго. – Все что угодно может быть искусством. Например, сервировка стола. И он указал на наш стол.

– Стол действительно красивый, – согласилась я, заколебавшись. Вирджиния просияла. А я собралась с духом и продолжила: – Но вам не кажется, что ужинать вот так – это… м-м-м… мещанство?

– Mais non! – отрезал Хуго. – Мой отец был водителем автобуса! А я работаю в телефонной компании. Я вырос в самой обычной семье. Как и все мы, – он обвел рукой собравшихся.

Тут все гости прекратили разговоры и поддержали Хуго, пытаясь доказать мне, что хорошая кухня – удел не только обеспеченных людей. Должна признать, в их словах была логика. Вирджиния работала врачом-диетологом, Хлои – на фабрике, в отделе транспорта и доставки. Антуан имел небольшой бизнес – консультации по маркетингу для небольших компаний. Фредерик был менеджером в крупной корпорации по производству цемента, но, как и большинство друзей Филиппа, вырос в семье со скромным достатком. А родители Филиппа бросили школу еще подростками, чтобы работать в магазине у его деда. Его бабушка по материнской линии служила прачкой в отеле и таскала тяжеленные корзины с бельем, которое стирала, развешивала и гладила.

Я осознала, что сказала глупость. Но не успела слово сказать в свое оправдание, как Вирджиния заметила:

– Вообще-то это американцы – буржуи и снобы! У них только семьи среднего класса и богачи могут покупать качественные продукты и правильно питаться. Больше никто! Во Франции качественные продукты доступны всем – и бедным, и богатым. У нас гораздо больше равенства, чем в Америке! – торжествующе закончила она.

Это заявление всколыхнуло во мне накопившуюся ярость из-за проблем Софи в школе. Не сдержавшись, я выпалила:

– Да кому вообще нужна вся эта «высокая кухня»! Это же просто ужасно – заставлять всех так есть! У людей должен быть выбор!

– Какой выбор? – с улыбкой вмешался Антуан, самый близкий друг Филиппа. – Не спорю, у американцев есть выбор, но что они выбирают? Какую-то кошмарную еду! Они совершенно не понимают, что, когда и как надо есть! Они часто едят в одиночестве. Результат известен всем.

Я замялась – отчасти потому что из сказанного Антуаном поняла не все. По-французски это звучало так: «N’importe quoi, n’importe quand, n’importe comment, et souvent seuls». Французское выражение «n’importe» трудно поддается переводу – это что-то вроде презрительного фырканья. Используется оно в самых разных ситуациях. Например, в значении «проехали, неважно», «ерунда» или даже «бредятина». Антуан имел в виду, что американцы едят пищу низкого качества в любое время дня и ночи и совсем не заботятся о манерах. Это задело меня за живое – я вспомнила все те снэки, которые Софи после школы, давясь, запихивала в рот в нашей замусоренной крошками машине, и макароны, которые я каждый вечер готовила ей на ужин.

А на меня уже обрушилась целая лавина остроумных реплик и каламбуров, которые мне было тяжело понять, не говоря о том, чтобы достойно ответить.

– Для американцев главное, чтобы еда была «удобной» (une commodit?), – фыркнул Фредерик.

– Но едят они так, как будто им жутко неудобно (incommode), – рассмеялась его жена Хлои.

– Американцы считают, что глупо тратить деньги на еду, ведь в животе все равно все перемешается, – смеясь, добавила Инес.

– Настоящая проблема в том, что американцы едят как дети. Американская кухня слишком инфантильна, – сказала Вирджиния. Она прожила в Штатах несколько лет, а сейчас работала школьным диетологом. – В отношении еды американцы ведут себя как двухлетние дети, – продолжала она, – они едят, когда захотят, постоянно таскают что-нибудь из холодильника. Никакого самоконтроля: они не знают, как остановиться! А какие огромные порции! И нравится им «детская» еда: жирное, сладкое – все, что любят дети. Закончила она свою тираду уничтожающе: – У американцев вообще нет вкуса! Просто сравните: круассан и пончик!

Разумеется, ее выступление было встречено кивками и растерянными взглядами некоторых из гостей. («Что такое пу-у-ун-чик?» – шепотом спросил один мужчина у жены.) Я была центром этих нападок, чувствовала, что должна ответить, и, собравшись с духом, выпалила:

– А по-моему, вы слишком манерничаете за столом, и у вас слишком много строгих правил. Ну как можно ожидать, что все без исключения будут их соблюдать?

Все замолчали. К счастью, Филипп пришел мне на помощь. Он уехал из Франции почти пятнадцать лет назад и жил в разных странах. Уж его-то взгляд точно можно было считать объективным.

– У обеих культур есть свои плюсы, – утихомирил он нас. – Французы действительно питаются лучше, и французский подход логичен. Но невозможно насадить единые правила питания в такой молодой стране, как США, где живет столько совершенно разных людей! У американцев должна появиться своя гастрономическая культура, но на это требуется время. Во Франции она тоже возникла не сразу.

К счастью, прежде чем ему успели возразить, внимание переключилось на основное блюдо, которое только что принесли на детский стол. Хуго приготовил рыбу: дораду по-провански с рисом. Все пошли смотреть, как едят дети (любимое занятие французских родителей). Я тоже стала наблюдать. Хуго раскладывал рыбу по тарелкам и раздавал их детям под восторженные возгласы.

К этому моменту Софи и Клер, кажется, прониклись атмосферой праздника. Клер, по-прежнему очарованная Жаклин, ела все, что оказывалось у нее на тарелке. Она даже поклевала очень странный гарнир – crosnes[7], разновидность клубневого овоща, похожая на гусениц. Софи между тем не могла похвастаться такими успехами. Она ела только рис, категорически отказавшись от рыбы, после того как попробовала крошечный кусочек. А когда ей на тарелку положили клубни, и вовсе выскочила из-за стола. Ей объяснили, что это французский деликатес, но она отказывалась вернуться на место (все это время я сгорала со стыда). Наконец уговоры подействовали, и она неохотно села. Взрослые тоже вернулись на свои места. Краем глаза я заметила, что Софи по-прежнему ничего не ест, но Филипп велел мне не дергаться.

– Не суетись, – шептал он, – будет только хуже, просто смотри и жди.

Он оказался прав. Минуты через две Софи расслабилась и съела немного рыбы – видимо, распробовала. Я тем временем обдумывала предыдущий разговор.

Я понимала, что Антуан прав. То, что французы едят каждый день, не слишком отличается от блюд, которые подают в лучших ресторанах. Взять хотя бы Бернис, соседку родителей Филиппа, которая почти никогда не покидала деревню и до сих пор вспоминает, какое это было счастье, когда у нее в доме сделали ремонт и положили плитку на земляной пол. Несмотря на очень скромные доходы, каждый день она готовит обед из трех блюд, почти такой же, как у нас сегодня.

Мне вдруг стало стыдно, и я обратилась к Вирджинии.

– В моей стране почти никого не интересует «высокая кухня». Почему французы так одержимы гастрономическими изысками?

– Это не одержимость, мы просто получаем удовольствие! – рассмеялась она в ответ.

– «Высокая кухня» давно стала общим достоянием, – добавила Сильви, услышав наш разговор. – После Французской революции аристократы потеряли монополию на лучшую кухню и лучших поваров. Французская гастрономическая культура стала доступна всем.

– У революции были еще и экономические последствия, – вмешался Хуго. – Париж стал первым городом в Европе, где у среднего класса хватало средств, чтобы ходить в рестораны. Повара перестали зависеть от покровителей-аристократов и начали открывать свои рестораны, им пришлось соревноваться друг с другом за клиентов и репутацию. Французской кухней мы обязаны капитализму и конкуренции, из-за них все стали питаться лучше!

– На самом деле всем этим мы обязаны религии, – возразила Сильви. – В католических странах люди всегда больше интересовались едой. Французская кухня – она как причастие, только не в церкви. Это ритуал, церемония.

Тут уж я совсем растерялась. Может быть, я неправильно понимаю слово «gastronomie» – кухня? Мне всегда казалось, это что-то изысканное, дорогое, доступное лишь тем, кто может позволить себе роскошь. Ничего общего с интересующими меня питательной ценностью, пользой и доступностью продуктов.

– Думаю, мне было бы полезно узнать, чему французов учат в детстве. Может быть, расскажете о самых важных правилах питания, которым учат детей во Франции? – робко попросила я.

Мой вопрос привлек общее внимание.

– Мы учим детей тому, что еда – это удовольствие, – ответила Сильви.

– Учим говорить о еде, – добавил Хуго.

– Правильно вести себя за столом и наслаждаться хорошей едой с родными и друзьями, – дополнил Оливье.

– Это часть французской культуры, – вмешался кто-то еще, – дети должны научиться хорошо есть! – и все одобрительно кивнули.

Тем временем детям принесли салат и сыр, и я обрадовалась, увидев, как Жаклин кормит Клер крошечными кусочками козьего сыра. Как самая маленькая за столом Клер была в центре внимания, все старшие дети ее подбадривали. Софи, не желая отставать от младшей сестры, робко ковыряла салат – я обратила внимание, что она выбирает самые маленькие листики, но даже пример других детей не мог заставить ее прикоснуться к сыру. Должна признать, общая картина действительно была идиллической – дети уплетают за обе щеки, а родители с одобрением за ними наблюдают.

После основного блюда детям разрешили выйти из-за стола, они убежали играть, пока не настало время десерта. Теперь темой стало обсуждение закуски – суфле из лобстера. Французы обожают говорить о еде на конкретных примерах. Но мой вопрос вскоре стал поводом для более абстрактной дискуссии. Что такое «французская гастрономическая культура»? Как объяснить это иностранцу? К концу вечера у друзей Филиппа был готов ответ.

Оказывается, в основе французской гастрономической культуры лежат три принципа. Когда на столе появился вкуснейший bar de ligne – морской окунь, мы сформулировали первый и главный из них: «convivialit?» – дружеская атмосфера (в переводе с французского что-то вроде «совместного празднования», «дружеского общения»). Еда для французов всегда связана с общением. Люди всех возрастов обычно едят вместе, будь то дома с семьей или на работе с коллегами. Это воспринимается как само собой разумеющееся, никто не представляет себе, что может быть иначе. Французы никогда – никогда – не едят в одиночестве, если есть хоть какая-то возможность этого избежать. Людей, которые обедают вместе, называют «convives» («сосед по столу», а в буквальном переводе – «сожитель»). Поэтому, когда я рассказываю, что в Северной Америке люди часто едят одни за рабочим столом или перед телевизором (даже когда другие члены семьи дома), французы приходят в полное недоумение.

Convivialit? (общение) – главное условие, которое помогает французам получать от еды такое удовольствие. Они остроумно шутят, переговариваются, обсуждают блюда – жизнелюбие французов, пожалуй, нигде не проявляется так, как за столом. Именно поэтому дети учатся есть с аппетитом и умеют подолгу сидеть за столом: для них стол – место, связанное с положительными эмоциями и общением. Именно за столом они узнают, как устроен мир (слушая разговоры родителей), учатся навыкам общения – как вести взрослую беседу, как спорить, чтобы не обидеть собеседника, учатся внимательно слушать.

У совместных обедов и ужинов есть еще одно преимущество: считается, что люди должны не только есть вместе, они должны есть одно и то же. Общая трапеза – это когда люди наслаждаются блюдами вместе, а не делают индивидуальный выбор: вот это я буду есть, а это – нет. Социолог Клод Фишлер называет французский подход к питанию «общинным», а американский – «контрактным». Это также отличный способ научить детей познавать новое: они с гораздо большей охотой пробуют незнакомые блюда, если сначала их отведали взрослые. Поначалу из-за этой традиции у нас с Филиппом довольно часто возникали споры. Например, накануне вечером я предложила ему позвонить Вирджинии и Хуго и предупредить их о том, что едят и чего не едят наши дети. Мне казалось, что это позволит всем избежать неловкости за ужином. Но, по мнению Филиппа, это было бы верхом грубости. Его родители стали свидетелями этого спора. Мать Филиппа, разумеется, вмешалась.

– Гости обязаны быть благодарны хозяевам, – сурово заявила Жанин. – Предполагать, что какая-то еда может не понравиться, тем более еда, приготовленная специально для вас, – дурной тон! Она использовала выражение «mal ?duqu?» («плохо воспитанный»). Как только я его услышала, сразу поняла: спорить бесполезно. То, что моей потребности в автономии будет нанесен урон, что я считаю дурным тоном, когда человека заставляют есть то, что он не хочет, – не аргументы. Я, конечно, могла возразить, но не стала, так как знала уже, что вера моей свекрови в превосходство французского взгляда на мир непоколебима.

Когда подали сыр и салат, мы перешли ко второму принципу: «le gout» – вкус. Вирджиния принялась объяснять, почему так важен вкус пищи. Французы очень стараются и тратят много времени на то, чтобы еда была вкусной. Это касается даже питания для малышей. «Bon gout» («хороший вкус») – понятие, которое имеет более широкий смысл, чем собственно вкус хорошо приготовленной пищи, оно неразрывно связано с культурой и имеет большое значение. «Bon gout» для французов – всё, и снобизм тут ни при чем (или почти ни при чем). Для американцев эквивалентом «bon gout» могла бы стать цена или возможность выбора. Французы считают, что хороший вкус (и, следовательно, вкусная еда) – то, чему научиться совсем несложно, и он не является уделом гурманов. Хороший вкус доступен всем.

Порой мне сложно всерьез воспринимать эту одержимость хорошим вкусом. Но упорство, с которым родные и друзья Филиппа осуждают дурной вкус, – «C’est du mauvais gout» и «?a fait mal aux yeux!» («дурной тон», «это режет глаз», то есть «не могу на это смотреть») – наводит на мысль, что для французов проблема вкуса действительно стоит остро. И поскольку французы очень чувствительны к вопросам хорошего вкуса, они склонны видеть прежде всего плохое. Они вечно перечисляют, что им в ком-то или в чем-то не понравилось. Для этого бесконечного нудежа есть даже особое слово – «r?ler», которое можно перевести как «громкое и продолжительное ворчание, жалобы», что-то вроде нытья.

Но есть и положительный момент. Неотъемлемая часть французской культуры – постоянное стремление к совершенству. Люди не стесняются говорить друг другу, как можно улучшить ситуацию, кто и что делает не так. Со временем я поняла, что именно поэтому во Франции так много красоты: люди в открытую требуют соблюдения самых высоких стандартов в соответствии со своим представлением о хорошем вкусе.

Третий принцип французской культуры питания – система правил. Хуго объяснил, что во Франции питание регулируется общими для всех социальными нормами – «les r?gles». Они определяют: когда, где, сколько и как есть. Фактически эти правила – первое, с чем знакомятся дети еще до того, как научатся ходить, говорить и читать. Правила эти охватывают все аспекты питания, они лежат в основе общих ритуалов, которые соблюдают все французы.

Оказывается, слово «гастрономия» буквально означает «правила для желудка» (от латинских nomos – правила и gastro – желудок). Это не суровые предписания, а скорее привычки. После долгих споров гости Вирджинии и Хуго сформулировали чрезвычайно важное правило, без которого невозможно соблюдать все остальные:

Французское правило питания № 4

Еда – это общение. Ешьте хотя бы раз в день всей семьей за общим столом

Как вы понимаете, это правило идет вразрез с американскими представлениями о еде. Выходит, в питании гораздо важнее как, а не что.

Поразмыслив над услышанным, я начинаю понимать, почему во Франции и взрослые, и дети так охотно отзываются на приглашение к столу. Умение питаться правильно, хороший аппетит являются положительными «побочными эффектами» правила № 4 – ведь дети гораздо легче учатся всему новому на примере взрослых.

…Тем временем приближалась полночь. Уже несколько часов как я потеряла из виду Софи и Клер, лишь слышала их смех и разговоры в соседней комнате. Муж заглядывал к ним и сообщал, что с ними все в порядке. Когда хозяйка объявила десерт, все дети тут же бросились к столу. Обычный шоколадный мусс с малиновым соусом – и в комнате на целых пять минут воцарилась благословенная тишина.

Попивая кофе с маленькими круглыми печеньями mignardises (их часто подают в завершающей части ужина), я смотрела на детей и поражалась тому, как замечательно прошел вечер. Никогда прежде я не видела, чтобы дети ели с таким аппетитом и удовольствием. Софи и Клер попробовали кучу новых блюд и почти не ныли, что совсем на них не похоже. Никого не заставляли и не уговаривали. Никакой суеты, принуждения и капризов. Больше всего меня поразило то, что все вокруг считали это нормальным!

Было уже за полночь. Немного кружилась голова от усталости, а может от сидра, который подали после десерта. То, что я услышала за ужином, произвело на меня сильное впечатление. Я поняла что для французов есть вкусно и есть вместе – то же самое, что для канадцев – смотреть хоккей: повседневное, живое проявление причастности к национальной культуре.

– Поняла! – радостно воскликнула я, обращаясь к хозяевам. – Если американцев спросить, что именно лучше всего символизирует их культуру, большинство наверняка ответит: «автомобиль». А для французов это обеденный стол!

Мои слова были встречены возгласами одобрения. Мы, улыбаясь, переглядывались, забыв о недавних разногласиях. Хозяева и гости были довольны: им удалось объяснить иностранке, что такое французская гастрономическая культура. И я была счастлива – прежде всего потому, что мне наконец удалось сказать что-то остроумное по-французски.

После того вечера я поверила в мудрость французского подхода к детскому питанию. То, что еще пару месяцев назад казалось невероятным (научить моих детей «есть по-французски»), теперь выглядело осуществимым. Оставалось выяснить все прочие французские правила питания и применить их в нашей семье.

Мне не терпелось начать.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.