Глава 5 БОРЬБА С КОМПЛЕКСАМИ, ЛИЧНЫМИ И КУЛЬТУРНО ОБУСЛОВЛЕННЫМИ

Глава 5

БОРЬБА С КОМПЛЕКСАМИ, ЛИЧНЫМИ И КУЛЬТУРНО ОБУСЛОВЛЕННЫМИ

История индивидуации каждого человека уникальна и неповторима. Стало быть, нет рецептов индивидуации. Как твердо утверждает авторитетная фон Франц: «Процесс индивидуации per definitionem[118] есть нечто такое, что может произойти лишь с одним человеком, и форма его всегда уникальна».[119] Многое зависит от того, на что похожа ваша семья, от вашей личной истории – детства, проведенного в определенное время и в определенном месте, от социальных и культурных влияний и паттернов, преобладающих в этой среде. И на это накладываются все происшествия и синхронистические события, формирующие жизненный путь. В конце концов каждый из нас создает свою уникальную историю, полную внутренних противоречий и полярностей – разрешенных или неразрешенных ко времени нашей смерти. Однако в индивидуации есть и общие паттерны. Это архетипические темы и процессы. Как говорит фон Франц в дополнение к вышеприведенному утверждению: «…несмотря на ее (индивидуации) уникальность для уникального человека, есть определенные периодические черты, повторяющиеся и сходные для любого процесса индивидуации».[120]

Теоретически можно заключить, что пара индивидуационных движений – separatio и coniunctio, как я описал их в предыдущих главах – полностью естественны и спонтанно генерируются самой психологической жизнью, базируясь на архетипических процессах, неотъемлемо присущих человеческой психике. Эти движения вступают в игру просто и естественно, характеризуя устойчивое существование и следуя фазам развития, разворачивающимся в сознании; они дополняются снами, интуитивными прозрениями и синхронистическими событиями. Но что же «естественно» для человека? Всякий рождается и растет в своей особой семье и культуре, обладающей длинной и сложной историей конфликтов, запечатленных внутри. Индивидуумы наследуют семейные и культурные комплексы, равно как и архетипические возможности психики, и каждый человек должен индивидуироваться в особых и социально и культурно ограниченных пределах. Мы не только дети природы, но и порождения культуры. Человеческое генетическое наследие предлагает потенциал для индивидуации, в индивидуальных случаях, в большей или меньшей степени, но оно не учреждает и не запускает автоматически свою программу вне культурного влияния и подпитки. Природа и воспитание должны кооперироваться для получения благоприятного результата. Это особенно верно для тонких и нюансированных аспектов психологического развития, обсуждаемых в этой работе; они в большей степени, нежели физическое развитие, подвержены влиянию паттернов социальной и культурной матрицы, в которой человек растет и живет.

Справедливо будет сказать, что большинство людей проживают далеко не идеальное детство и юность. Таким образом, индивидуация происходит в беспокойном и одолеваемом комплексами контексте. Греческий бог Гефест представляет собой точно такой случай. И как бог он говорит об особом культурном паттерне в западном патриархальном обществе, который мне хотелось бы рассмотреть в этой главе. Его история – это сказка об индивидуации человека с физическими изъянами и психологическими травмами раннего детства. В ней много подтекста, и у нее широкая область применения.

История о раненом и несовершенном греческом боге

Гефест – хромой бог, ассоциировавшийся с представителями «ремесел»: кузнецами, металлургами, архитекторами и др. Поскольку он менее совершенен, чем другие боги, он в определенном смысле представляет собой аномалию и аутсайдера на Олимпе, хотя и признается членом патриархальной семьи, возглавляемой Зевсом и Герой. Он – раненое и маргинализированное дитя в семействе, где брутальная коллизия противоположных родительских воль является хронической и неразрешимой. Поскольку он неидеален и небезупречен, нам легче с ним идентифицироваться и видеть в его истории зеркало нашей собственной. Среди греческих богов он, возможно, наиболее человечен, по крайней мере, в этом отношении. Индивидуальность, в конечном счете, зависит от несовершенства, а не от совпадения с идеалом.

Рассказ, дошедший до нас, соединяет отрывки из разных источников: великая богиня Гера, столь несчастливая в замужестве с Зевсом, создала Гефеста партеногенетически, в пылу ожесточенного соперничества со своим мужем. Она злилась на то, что для рождения Афины он использовал свою голову как матку. Этот акт радикальной независимости разгневал ее, поскольку оспаривал материнскую роль женщин. В следующем фрагменте из гомеровского гимна «Аполлону» она дает волю своей ярости:

«Слушайте, слушайте все вы, о боги, и вы, богини,

Как опозорил меня мой супруг, облаков собиратель,

Первый, в то время как я остаюсь женой ему доброй:

Он совоокой Афиной помимо меня разрешился,

Всех остальных превзошедшей блаженных богов

олимпийских.

Мной же самою рожденный Гефест между тем оказался

На ноги хилым весьма и хромым между всеми богами…

В руки поспешно схватив, и в широкое бросила море».[121]

Сначала он унизил меня, женившись на мне, жалуется она, а потом оскорбил меня, самостоятельно родив величайшую из всех греческих богинь, Афину. Как мы видим, архетипические родители, Гера и Зевс, олицетворение мужественного и женственного в греческой культуре, зло конкурируют, а их дети становятся всего лишь пешками в их борьбе за власть.

Разумеется, Гера ревновала: у Зевса вновь интрижка. На этот раз с нимфой Метис, которую он поглотил, когда она забеременела, и все из-за зловещего предсказания о том, что ее потомок сместит его с высокого олимпийского трона. Это тревожность отцовства, глубоко запечатленная в патриархальном мифе. Фрейд уловил эту тревогу в своем описании эдипова комплекса. Она проявилась уже у дедушки Зевса, Урана, и у его отца, Кроноса. Оба были и впрямь свергнуты собственными сыновьями, которые уничтожили своих отцов не с целью отвоевать своих матерей (как сказал бы Фрейд), но просто ради выживания. Зевс, с другой стороны, умно устранил угрозу, проглотив мать Афины и дав возможность плоду созреть внутри его собственного тела. Таким образом, он привязал ее к себе, и она стала классической папиной дочкой, образом патриархальной женщины, живущей в голове. Узнав об этом, Гера разъярилась и отомстила, сама родив без помощи мужа.

Однако Гефест был рожден с изъяном. Он плох на ноги. Гера отвергает его из отвращения к его несовершенству и вышвыривает его с Олимпа. Он оказывается в море, где нимфы Фетида и Эвринома ухаживают за ним и растят его. Позже, когда Фетида приходит к Гефесту со срочной просьбой выковать непобедимый щит для ее сына Ахиллеса, бог-ремесленник клятвенно заявляет:

«Ею мне жизнь спасена, как страдал я, заброшенный с неба

Волею матери Геры: бесстыдная скрыть захотела

Сына хромого. Тогда потерпел бы я горе на сердце,

Если б Фетида меня с Эвриномой не приняли в недра,

Дщери младые катящегось вкруг Океана седого.

Там украшения разные девять годов я ковал им,

Кольца витые, застежки, уборы волос, ожерелья,

В мрачной глубокой пещере; кругом Океан предо мною

Пенный, ревущий бежал, неизмеримый; там ни единый

Житель меня олимпийский, ни муж земнородный не ведал:

Только Фетида с сестрой Эвриномою, спасшие

жизнь мне».[122]

Важно отметить, что ребенком Гефест получил материнскую доброту и заботу от этих нянь. Он подобен ребенку, нашедшему материнскую опеку вне дома, ищущему убежище внутри себя, где он может защититься от конфликтов и непринятия, свалившихся ему на голову. Он прячется на протяжении всего детства и фантазирует. Позже его гнев выйдет из укрытия, как и должно. Если же гнев не проявится, то разовьются проблемы иного рода, выразительно описанные в аналитической литературе (см. прекрасное описание Дональда Калшеда своей работы с пациентами, имеющими тяжелые ранние травмы).[123]

Помимо резкого и безжалостного отвержения со стороны матери, Гефест испытал и абъюз со стороны отца, Зевса-громовержца. Второй раз был он низвергнут с Олимпа после попыток защитить свою ужасную мать от нападения ее разгневанного супруга:

«Он уже древле меня, побужденного сердцем на помощь,

Ринул, за ногу схватив, и низвергнул с небесного прага:

Несся стремглав я весь день и с закатом блестящего солнца

Пал на божественный Лемнос, едва сохранивший дыханье.

Там синтийские мужи меня дружелюбно прияли».[124]

Складывается картина глубоко нарушенной семьи, в которой растет этот физически неполноценный ребенок. Дважды изгнанный из семейного дворца Гефест – продукт и жертва горькой борьбы между Зевсом и Герой, божественной сизигии классической Греции и коллективных представителей Отца и Матери, Мужа и Жены. В этом патриархальном семейном укладе гордячка-мать зла из-за того, что попала под доминирующую длань отца, а отец вспыльчив, несдержан и склонен к оскорблениям, когда ему перечат.

Сама по себе история Геры – это повествование о гневе и ярости. В былые времена Великая Богиня, теперь вынужденная выйти замуж за Зевса, что означало радикальное понижение ранга и статуса. Согласно мифу, Гера – мать еще двух детей, помимо Гефеста, и все они были зачаты партогенетически с тем же самым мотивом яростной конкуренции с Зевсом. Это Арес, бог войны, слишком уж большой любитель вооруженных конфликтов и разрушений, отражающий импульсивную агрессивность Геры. И Тифон, еще более дикое порождение ее слепой ярости. Тифон – это чудовище-психопат, которого Гера превращает в дракона, насылающего мор на людей, которого Зевс в конце концов вынужден взять под контроль и отправить в Тартар (Ад). Каждый из детей Геры мужского пола – с патологическими особенностями или же дефектен, и каждый олицетворяет симптом болезни внутри греческой культуры. Наподобие комплексов на индивидуальном уровне эти мифические фигуры выражают на коллективном культурном уровне травматическую историю хронического конфликта. Это показывает, как здоровые процессы развития архетипического бессознательного становятся отрезанными и блокированными, лишенными решающего влияния на коллективную психику. Они олицетворяют и крик о помощи, и препятствия для дальнейшего психологического развития. Здесь кроется невероятное количество гнева и фрустрации.

Я хотел бы привести доводы в пользу того, что классическая греческая культура не так уж далека от нашей глобализированной и гораздо более сложной многокультурной западной сцены XXI столетия. Несмотря на то, что мир сегодня во многих отношениях совершенно иной, благодаря большим миграциям людей, трансформациям религии и философии, технологическим достижениям и переменам в политике и экономике, многие фундаментальные общественные и культурные паттерны, заложенные на Среднем Востоке, в Европе и Индии в начале господства патриархата, продолжают формировать культурные структуры и социальные установки. Эти модели были заложены тогда, когда новые патриархальные группы и религии заменили собой культуры почитания Великой Богини, бытовавшие тысячелетия до того. И они продолжали иметь влияние столетие за столетием, вплоть до наших дней, посредством монотеистических библейских религий и классического греко-римского наследия. Стало быть, конфликт между Герой и Зевсом – не вышедшая из употребления античная диковинка, а продукты этого конфликта, то есть психологические установки, порожденные им в мужчинах и женщинах, остаются с нами. Так что, говоря о греческих мифах и греческой культуре, я не говорю о чем-то далеком. Я говорю о себе, своей семье, друзьях и о своих пациентах. Мы – прямые наследники этой истории. Говоря психологически, мы сознательно и бессознательно продолжаем чувствовать и переживать структуры, которые были заложены три тысячелетия (или даже больше) назад. Типы культурных комплексов, производные от этих социальных структур, продолжают существовать на протяжении долгих периодов.

Гефест – это прототип сына, рожденного в преимущественно патриархальной культуре, в которой женщина зачинает в гневе, рождает с желанием отомстить и воспитывает своих сыновей, отвергая их; в которой мужчина отцовствует бессознательно, привязывает дочь к себе некими психологически инцестуозными узами, игнорирует сыновей, выходящих в мир, и наказывает их, когда они пытаются самоутвердиться или защитить мать от вспышек его гнева. Такого рода семьи вы найдете во многих современных романах и фильмах и увидите характер Гефеста, описанный в трудах и биографиях многих современных авторов по мужской психологии.

При таком начале жизни, казалось бы, можно ожидать возникновения в психике Гефеста типичных комплексов и их могущественного влияния. Комплекс – это гноящаяся эмоциональная рана, по большей части бессознательная, живущая своей жизнью. Она таит в себе сожаления, обиды, гневные и небезобидные намерения и всплывает на поверхность спонтанным и зачастую удивительным образом. Комплексы мотивируют львиную долю психологического поведения. Этот бессознательный мотор поведения и чувств был самым важным открытием Фрейда и Юнга. Фрейд стал известен благодаря эдипову комплексу, тогда как Юнг распространил его область гораздо дальше.

Гефест проводит девять спокойных лет со своими нянюшками, Фетидой и Эвриномой, в прибрежной пещере, создавая для них красивые безделушки, украшения и другие изделия. Еще ребенком он подает надежды на будущее, и видно, что он рожден художником и ремесленником, одаренным врожденной изобретательностью и творческими способностями. Это ясно сразу же. Но и занимаясь творчеством, он вспоминает свою историю и кипит негодованием и гневом на свою мать, бросившую и отвергнувшую его. Наконец, комплекс овладевает им, и он отыгрывает свои чувства. Он замышляет отомстить Гере, сделав искусный трон с ее именем и отослав его анонимно на Олимп. Без особых размышлений Гера гордо восходит на трон, но как только она удобно усаживается на него, тот внезапно поднимается с земли, и она оказывается заключенной на нем, болтаясь в воздухе. Никто на Олимпе не может сообразить, как спустить ее обратно на землю или как высвободить из этого мерзкого проказливого трона. Забавное поначалу положение вскоре становится серьезной проблемой. Гера в ловушке и хочет спуститься с трона. Другие боги узнают руку Гефеста в этой проделке и зовут хитреца на Олимп, чтобы вызволил матушку.

Гефест же отвечает их представителю: «У меня нет матери». Брошенный и отвергнутый, он отвечает тем же. В своем ответе он повторяет слова Афины, однажды так же гордо возвестившей, что у нее нет матери. Ясно, что материнская фигура отвергнута и активно вытесняется этими отпрысками классической греческой культуры. Этот тяжелый негативный материнский комплекс будет блокировать индивидуацию до тех пор, пока не будет разрешен. Это место застоя в патриархальной культуре. Взаимодействие с собственным гневом на мать станет главным препятствием, которое Гефесту нужно будет преодолеть, прежде чем он сможет продвинуться дальше в индивидуации. Но что же делать матери в этом подвешенном состоянии? Гефест непреклонен и не освободит Геру из поднятого трона. Разумеется, результат такого тупика – сын все так же сильно привязан к матери эмоциональным полем лютой ненависти.

Патриархальная культура считает своей доблестью и гордостью независимость, в особенности независимость мужчин от женщин и сыновей от матерей. В психологическом развитии мужского пола заложено требование четкого разграничения между собой и матерью, иначе младенец мужского пола станет слишком мягким, чересчур изнеженным, излишне зависимым от женской заботы и тепла для великих требований героической мужественной жизни. Он будет удерживать элемент изначальной андрогинности, который не совпадает с мужским идеалом мускулистой крутизны. Но физическое отделение легко может быть ошибочно истолковано как психологическая дифференциация (separatio). Как я говорил уже в предыдущих главах, для индивидуации сущностно необходимо, чтобы дети как мужского, так и женского пола отделились, в конце концов, от своих родителей. Но когда и как это происходит – деликатный психологический вопрос. Часто связующая власть негативных материнских уз оказывается тонкой и не совсем очевидной. Если сын вырастает, получает образование и живет отдельно от родителей, может показаться, что он проделал работу по индивидуации, соответствующую его фазе жизни. Он, казалось бы, столь разительно не похож на сына, который так и не покинул родного дома, зависимого от своей семьи финансово и постоянно получающего поддержку от заботливых родителей. Разница, с психологической точки зрения, однако, может быть не столь уж велика, или же реальное положение вовсе противоположно поверхностному впечатлению. Тот, кто живет отдельно, может, подобно Гефесту, быть через посредство ком лекса связанным со своей матерью гневом и обидой, и из-за этого его дальнейшее развитие блокировано. Он не может подлинно сепарироваться, поскольку связан негативными эмоциями и, стало быть, не может вступить в чистые отношения с собственным любовным партнером. Его энергия поглощена обидой и возмущением по поводу своего детства и защитами от воображаемых угроз его независимости. Конечно же, гнев кажется оправданным, а атаки на мать столь заслуженными.

Одно из достоинств мифа о Гефесте в том, что он демонстрирует проблему негативного материнского комплекса и так выпукло и так явно выносит ее на поверхность. Хуже, когда это полностью скрыто и вытеснено. Тогда последствия комплекса магическим образом работают в бессознательном, негативные узы могут стать вечной фиксацией, и комплекс практически невозможно разрешить. Но поскольку миф выявляет проблему таким явным образом и вытаскивает ее на свет, к ней можно обращаться, и она подлежит разрешению. Терапия становится возможной.

На совете богов проблема обсуждается, и Арес изъявляет готовность доставить своего брата на Олимп. Вечный забияка, он, естественно, прибегнет к силе. Но вскоре он возвращается с позорной неудачей, легко вышвырнутый гневным порывом воздуха из Гефестовой кузни. Гефест, глубоко связанный с вулканами (его латинское имя – Вулкан), способен создавать ужасающую силу в своей огнедышащей печи. Его вулканический залп чрезмерен для Ареса, который спасается бегством, явно не обладая верной терапевтической техникой для обращения с Гефестом. Силой не выведешь человека из состояния запертости в комплексе. Нужен другой метод.

Все семейство страдает от неловкого положения Геры, так что требуется срочно найти выход. Олимпийцы неожиданно находят решение, им приходит в голову идея послать в качестве посредника весельчака-кузена, Диониса. Он происходит из Фракии и фактически является женским богом, ассоциируется с женскими ритуалами, опьянением, экстазом и наслаждением вином. Дионис происходит из культуры другого типа, гораздо более близкой женственности. Он такой мягкий и андрогинный, хотя и не лишенный железной воли, как свидетельствует ужасная фиванская сказка «Вакх». В наше время мы видим все больше представителей такого типа мужчин в противовес солдатне и мужланам. Так же как Гефест отождествляется с огнем, Дионис отождествляется с вином, а вино может залить огонь. Дионис спускается в пещеру, где горюет Гефест, и соблазняет того испробовать напиток. Напоив Гефеста в достаточной степени, он взгромождает его на мула и везет на Олимп. Диониса называют «слабительным» не просто так. Подобно аналитику, способному расшевелить застывшую психологическую ситуацию и вызвать психологическое движение – ведь анализ, как этимологически, так и психологически, есть процесс «послабления», в котором совершается попытка отделить эго от его идентичности с неким аспектом комплекса, блокирующего свободное движение и рост, – Дионис знает, как разрядить ситуацию и как спровоцировать движение. И хотя это ни в коем случае еще не полное разрешение материнской проблемы, все же движение, порожденное Дионисом, приводит Гефеста к месту, где «подлинные инстинкты» (фраза Юнга)[125] могут оказать на него влияние и помочь ему преодолеть упорное отождествление с жертвой, порожденное его застреванием в негативном материнском комплексе.

Гефест, может быть, пьян чуть больше среднего, когда вступает в ворота Олимпа, но он не спит, так что когда боги просят его освободить мать от ее трона, он действует инстинктивно и требует золотую Афродиту в качестве компенсации. Сделка совершена, он освобождает мать. И тогда он забирает Афродиту, золотую богиню любви, себе в жены.

Терапия Диониса, ослабившего узел гнева и негодования на мать, имела также и эффект дозволенности: сексуальному инстинкту («подлинному инстинкту») позволено играть некоторую роль в психической системе. Немного отложив в сторону свой гнев на мать, Гефест смог сексуально дозреть и оказаться привлеченным к женственному по-новому. Раньше его открытость женственному принимала материнскую форму в ее негативном (Гера) и позитивном (Фетида и Эвринома) аспектах. В Афродите, сладострастной аниме и воплощении красоты, «констеллируется» женская фигура, способная привести к возможности нового развития. Союз Гефеста, рассерженного сына обижающей его матери из патриархальной культуры, и Афродиты, самой блистательной представительницы древних, гордых богинь любви, олицетворяет начало возвращения к примирению противоположностей. Это первый брак. Он начинается со вспышки надежды, за которой следует разочарование. Очевидно, что Афродита согласилась на союз под социальным давлением, а не из любви и преданности. Гефест же, очарованной ее красою, купил ее ценой освобождения Геры от оков. Отношения не базировались на близости и понимании. Брак разрушается, поскольку Афродита затевает шашни с Аресом, а солнечный бог Гелиос говорит об этом Гефесту, который в ревности своей вновь изобретает хитроумную ловушку – сеть, которая падает на любовников «в самом разгаре» утех и опутывает их. И тогда исполненный тоски Гефест призывает богов прийти и воочию увидеть пойманную нагую пару:

«Дий вседержитель, блаженные, вечные боги, сберитесь

Тяжкообидное, смеха достойное дело увидеть:

Как надо мной, хромоногим, Зевесова дочь Афродита

Гнусно ругается, с грозным Ареем, губительным богом,

Здесь сочетавшись. Конечно, красавец и тверд на ногах он;

Я ж от рождения хром – но моею ль виною? Виновны

В том лишь родители. Горе мне, горе! Зачем я родился?

Вот посмотрите, как оба, обнявшися нежно друг с другом,

Спят на постели моей. Несказанно мне горько то видеть.

Знаю, однако, что так им в другой раз заснуть не удастся;

Сколь ни сильна в них любовь, но, конечно, охота к такому

Сну в них теперь уж прошла: не сниму с них дотоле я этой

Сети, пока не отдаст мне отец всех богатых подарков,

Им от меня за невесту, бесстыдную дочь, полученных.

Правда, прекрасна она, но ее переменчиво сердце».[126]

Богини остались в сторонке из стыдливости, боги мужеского пола сгрудились вокруг. Они разразились хриплым хохотом, увидев хитроумную сеть Гефеста и растерявшихся любовников, пойманных в нее. Аполлон спрашивает Гермеса, захочет ли тот переспать с Афродитою в сложившихся обстоятельствах, на что бесстыдный Гермес отвечает:

«Если б могло то случиться, о царь Аполлон стреловержец,

Сетью тройной бы себя я охотно опутать дозволил,

Пусть на меня бы, собравшись, богини и боги смотрели,

Только б лежать на постели одной с золотою Кипридой!».[127]

Но Посейдона, брата Зевса, все это не забавляет, он хочет восстановления достоинства. Он умоляет Гефеста отпустить нагую пару за добрую плату:

«Дай им свободу; ручаюсь тебе за Арея; как сам ты

Требуешь, все дополна при бессмертных богах он заплатит».[128]

Гефест не уверен в том, что получит свои деньги, если отпустит Ареса, но Посейдон гарантирует ему выплату. Таким образом, установлен патриархальный порядок брака и развода. Афродита вышла замуж по обязанности, а не по подлинному любовному инстинкту, и поэтому, естественно, была неверной. Гефест пытался купить любовь и потерпел неудачу. Чтобы доподлинно индивидуироваться, Гефесту придется отделиться от патриархального отцовского комплекса и его способа обращения с анимой. Ему придется найти свою жену и добиваться ее. Как мы знаем, анима есть нечто гораздо большее для мужчины, чем врата к сексуальности, и ее невозможно купить и продать. Как функция психики анима автономна и не связана законами коллективного. На самом деле все как раз наоборот, и в сущности своей она привязана к «подлинным инстинктам», о которых говорит Юнг, и к архетипическим образам коллективного бессознательного, способным привести к полезным результатам, нужным индивидуирующейся личности, как мы видели в прошлой главе.

По этим историям мы можем набросать психологический портрет Гефестовой проблематики. Прежде всего это болезненный негативный материнский комплекс, базирующийся на переживании глубокого отвержения из-за несовершенства; это также и негативный отцовский комплекс, опирающийся на беспечное отсутствие отца и на его временами брутальное поведение. Затем мы находим в нем коммерческое отношение к женственному и к любовным отношениям, что создает неустойчивое и ненадежное переживание анимы. Таково наследие патриархальной установки, пытающейся контролировать женственное изнутри и снаружи. И, наконец, тень Ареса, происходящая от материнской злой и агрессивной ненависти. Последняя может быть направлена на других или на себя. Без особых сложностей можно перевести этот набор психологических структур с личного на коллективный уровень. Коммерческое использование Афродистической анимы демонстрируется голливудским использованием богини любви на экране, оперированием соблазнительными женскими образами, вульгарно задействованными в рекламе и коммерческих изданиях. Тень Ареса простирается над военно-промышленным комплексом и его тесными связями с официальными властями, грезящими о национальных интересах, защите традиций и экономической теории. Патриархальный отцовский комплекс представлен политическими правителями (неважно, мужского или женского пола), а негативный материнский комплекс находит выражение в рассерженных взрослых женщинах, компульсивно протестующих против того, как с ними обращаются, на их взгляд, патриархальные власти.

В центре всего этого – эго Гефеста, раненного, искалеченного низкой самооценкой, разозленного и обиженного, которому трудно, если не невозможно, соединиться со своими более глубокими импульсами к индивидуации. Он должен противостоять матери и отцу и отделиться от этих комплексов и их дериватов (separatio), если он хочет стать собой и найти свой путь к подлинному и стабильному контакту (coniunctio) с «подлинными инстинктами» и к индивидуирующему руководству глубоких слоев бессознательного. Прекрасно в Гефесте то, что, когда он занят своей работой, он начинает олицетворять глубочайший среди олимпийцев творческий инстинкт, ибо среди богов он, без сомнения, один из самых изобретательных.

Теоретическая интерлюдия

Прежде чем продолжить, я должен сказать кое-что о таких терминах, как «инстинкты», «архетипы», «глубинное бессознательное», «подлинные инстинкты» и т. д.

В эссе, написанном в 1936 году для выступления на Гарвардской конференции наук и искусств, посвященном трехсотлетию университета и названном «Психологические факторы, определяющие человеческое поведение»,[129] Юнг постулировал пять «инстинктивных факторов»: голод, сексуальность, деятельность, рефлексия и творчество. Все это – глубокие человеческие импульсы, лежащие за пределами уровней социализации. Они принадлежат самой человеческой природе. Эти инстинктивные факторы влияют на человеческое поведение, но, кроме того, они формируются другими факторами – физическими, психологическими и культурными. Их Юнг называет «модальностями», и они включают в себя род, возраст и наследственную предрасположенность личности, степень сознательности или бессознательности человека, степень интровертности или экстравертности, а также способ соотнесенности полярности духа и материи с индивидуальной личностью. Отсюда видно, почему Юнг счел культуру и историю важными детерминантами того, как могут развертываться группы инстинктов.

К «подлинным инстинктам» принадлежат эти пять, и они могут быть сформированы под влиянием модальностей, которые, в свою очередь, формируются историей и культурой. К тому же (глубинному) уровню, как и пять инстинктивных факторов, принадлежат архетипы. В позднем эссе («О природе психического») Юнг рассуждает о связи между инстинктами и архетипами и заключает, что лучше всего их представлять в виде спектра, похожего на цветовой, с инстинктами на инфракрасном конце и с архетипами на ультрафиолетовом.[130] И хотя ни инстинкты, ни архетипы как таковые не принадлежат психике в строгом смысле этого слова, но, скорее, простираются за пределы ее территории, и те и другие влияют на психику, генерируя импульсы, напряжения и желания со стороны инстинктов и образы, идеи и интуитивные прозрения с архетипической стороны. Сознание может скользить между этими полюсами, переживая с большей силой то импульсы, то образы и идеи, и одни могут время от времени переполнять или поглощать другие. Но в здоровой психике, то есть психике сбалансированной, инстинкт и архетип координируют свои либидинальные заряды, и это способствует здоровой психической компенсации со стороны бессознательного, когда эго-сознание проявляет свою неизбежную односторонность. «Подлинные инстинкты», или «природа», могут приспособить, сбалансировать и излечить сознательную личность, если дорога для результативного действия такой компенсации открыта.

Основной помехой этим гомеостатическим психическим операциям является существование личных комплексов. Комплексы, развивавшиеся на протяжении личной жизненной истории и подкрепленные травмой, выросшие до того, чтобы собрать вокруг себя ассоциации, формируют зачастую непроницаемый слой между односторонним эго-сознанием и глубокими инстинктивно архетипическими слоями психики. Поэтому на практике мы часто сталкиваемся с такой ситуацией: мы слышим рассказ об удивительном, нуминозном, архетипическом сне, который по всем статьям должен был бы оказать исцеляющее воздействие на сознание, и понимаем, что он не только не принес явного результата, но и даже укрепленный силой восприимчивой интерпретации аналитика малоубедителен внутри психической матрицы. Словно бы ангел появляется, возвещает благую весть о беременности, а несколькими часами позже девушка забывает об этом или не обращает внимания на новую ситуацию или размышляет о всех тех причинах, которые не позволяют ей пережить это. Так эпифания (богоявление) происходит, и ничего не меняется. В этом случае комплексы руководят и блокируют процессы индивидуации глубинной психики.

То же самое в области инстинктов. Инстинкты можно игнорировать, подавлять, коверкать и поворачивать в сторону извращений и пороков. Инстинкт к питанию может обернуться бесконтрольным перееданием или анорексией; сексуальность может превратиться в фетишизм и бесчисленное количество иных извращений; активность может стать угнетенной или превратиться в гиперактивность, как и рефлексия; а творчество может повернуться в сторону изобретения атомных бомб, газовых камер и орудий пыток. Или же инстинкты могут стать столь подавленными и блокированными, что практически ничего с этого уровня бессознательного не доходит до эго-сознания, по крайней мере, в некоторых инстинктивных областях. Так, мы встречаем людей без творческих способностей или лишенных сексуальности, или людей с очень низким уровнем активности, или рефлексии, или питания. И не то, чтобы одна из этих областей захватывала все либидо; скорее, уровни либидо обычно очень низкие, комплексы абсорбируют либидинальные импульсы, а эго в большей или меньшей степени лишается энергии и мотивации в любую сторону. Такова картина хронической невротической депрессии.

А каково во всем этом место мифов? В классической теории, сформулированной Юнгом, фон Франц и др., мифы отражают в определенной степени архетипические паттерны коллективного бессознательного, но они также включают в себя историю, то есть коллективные комплексы тех народов, которым принадлежат. Мифы – неясные картины чистых архетипов. Но их можно соотнести с архетипическими паттернами и с инстинктивными паттернами, если тщательно проделать необходимую сравнительную работу. По крайней мере, в каждом мифе и мифологической фигуре есть ядро инстинктивно-архетипического слоя бессознательного, так же как есть оно в личных комплексах человека; но его нужно отделять от исторических и культурных компонентов, иначе можно счесть нормативными исторически обусловленные паттерны определенных людей. В этом случае культурный, социальный стереотип может быть принят за архетип, окрещен таковым и возведен в статус естественного закона. Такова была критика в адрес некоторых положений юнгианской архетипической теории, и в той мере, в какой некоторые культуры, например классическая греческая, воспринимаются как нормативные, а их мифы – как чистые архетипы, эта критика оправданна.

Мифы, где бы они ни были найдены и в каком бы Писании не появились, должны рассматриваться как культурные комплексы и, стало быть, как составные части истории, с одной стороны, и «чистой, нетронутой природы» (Юнг) – с другой. Собственно, архетипы и инстинкты лежат по ту сторону специфических культурных влияний и по ту сторону индивидуальных приобретений или психических пристрастий; они – сама природа как таковая и укоренены в «духе» на архетипическом полюсе и в «материи» на инстинктивном полюсе. Мифы – это компромиссные формации, результаты истории и ее конфликтов во взаимодействии с человеческой природой. Именно поэтому мифологические персонажи имеют тенденцию походить на человеческие: они достаточно близки человеческому сознанию и отражают его.

И все же в мифологических фигурах можно разглядеть некоторый отблеск архетипических и инстинктивных миров. Они нуминозны, по крайней мере, пока «живут» в культе или религии и почитаются в обрядах и ритуалах. В широком приближении используя интуицию, мы можем ассоциативно связать пять упомянутых Юнгом инстинктов с примерами из греческой мифологии. Питание представлено Деметрой, богиней плодородия и сильной фигурой Великой Матери греческого пантеона. Золотой иконой сексуальности является Афродита, одна из великих богинь любви всех времен; Дионис, бог вина, тоже часто ассоциируется с экстатической сексуальностью. Активность, столь сильно драматизированная в греческой истории и эпосе в рассказах о великих героях, так или иначе оказывается доблестью почти всех богов в зависимости от их ролей и функций: Ареса в войне, Геры в браке, Гестии у домашнего очага, Гермеса как вора и посланника и т. д. Рефлексия представлена двумя великими примерами Аполлона и Афины: первый, возможно, более возвышен и теоретичен, тогда как вторая более практична и лучший стратег. А творчество сияет в образах Гермеса и Гефеста – оба они изобретатели, оба плуты и оба – сыновья единственного родителя, женщины. В фигуре Гефеста мы видим попытку освободиться от исторического наследия (комплексов) и успешную борьбу за сепарацию и индивидуацию, за то, чтобы более полно стать тем, кем он всегда был, – творческой личностью.

Борьба Гефеста, стало быть, – это то, перед лицом чего стоят сегодня мужчины и женщины, пытающиеся освободиться от отягощенности личной и коллективной историей и стать индивидуированными личностями, ведь таков их врожденный потенциал.

Гефест внутри

Разве любой мужчина не несет в себе некоторые Гефестовы раны и дилеммы? Мужчина, приходивший ко мне на анализ в течение нескольких лет, поведал мне историю такой раны и негативного материнского зависания совершенно незабываемым образом. Я буду называть его просто Джек. Джек несколько раз упоминал о том, что испытывает необъяснимую странную реакцию на принадлежности для рисования и живописи, встречая их в магазинах. С одной стороны, он был зачарован ими и испытывал желание купить; с другой – ощущал запрет и некий паралич, словно предохраняющий его от действия. Это был успешный пятидесятилетний мужчина, профессионал в области, совершенно не имеющей отношения к рисованию и живописи; он был удовлетворен карьерой и горд своими значительными достижениями. Однако он постоянно испытывал сложности в вопросах самооценки и временами погружался в острую депрессию и тревогу; нрав его был резким, и он легко раздражался. Он обладал типичным «артистическим темпераментом», унаследованным от отца. Подобная странная реакция на предметы для живописи и рисования оставалась загадкой, пока он не добрался до важного воспоминания из детства.

Пока Джеку не исполнилось восемь лет, он наслаждался рисованием и раскрашиванием, а поскольку он выказывал талант в этой области, учителя подбадривали и поддерживали его. По большей части ему просто нравилось само действие – рисование форм и игра с красками. Кроме того, он по природе был весьма любознателен и любил разбирать игрушки, чтобы посмотреть, как они работают, за что обычно его стыдили родители. Конкретное воспоминание, которое он обнаружил, окончательно объяснило внутренний запрет на рисовальные принадлежности: когда ему было около восьми лет, он нарисовал карту некой географической территории от руки. Он с гордостью принес ее матери. И тогда молот обрушился. Мать его, образованная школьная учительница, строго поправила его, показывая, что он должен был обвести эту территорию, используя кальку, наложенную сверху на карту в книжке. Она настаивала на том, чтобы он научился это делать, таким образом обуздав его попытки сделать рисунок от руки. Мелкий случай, но в ретроспективе видно, что это материнское послание поразило психику ребенка и навсегда осталось там; оно стало запретом для художественной свободы. Послание гласило: «Есть правильный способ делать это; есть точный образ, а есть образ неправильный; или делай правильно, или не делай вовсе». Что и заморозило его творческую деятельность в этой области. Рисование больше не было полем деятельности для выражения его творческого инстинкта, для создания нового, для изобретений, для экспериментов; теперь оно стало ареной для требований правильности, где произведения стали воспроизведением (репродукциями) и где на творчество был наложен запрет. И в свои взрослые годы, в середине жизни, Джек чувствовал запрещение и паралич тогда, когда его влекло снова взять и начать рисовать. Гефестова стихия в нем была изгнана с Олимпа и спряталась.

Прорыв произошел однажды, когда ему в руки попал самоучитель в одном из отделов универмага в двух шагах от секции с рисовальными принадлежностями; книга вводила концепцию использования левой руки для связи со своим «внутренним ребенком». Он решил, что испробует эту технику. Итак, следуя инструкциям, он начал писать левой рукой; он позволил своей левой руке поговорить с собой. И история, рассказанная его левой рукой, оказалась удивительной: она говорила о том, что олицетворяет пятилетнего мальчика, того мальчика, каким он был когда-то, а затем последовали другие воспоминания, многие годы скрытые. Все это были воспоминания о раннем детстве, вплоть до пятилетнего возраста. Он вспоминал все новые случаи стыда и унижения, связанные со свободным самовыражением. Тон пятилетнего юнца был сердитым и злым. Сначала он не очень-то хотел общаться. Постепенно, услышанный Джеком, он стал отвечать правой руке, олицетворявшей нынешнее сознание Джека, и начался диалог, так что установка левой руки была направлена в большей степени на кооперацию.

Одним из желаний мальчика левой руки было рисовать и писать красками. Джек согласился на это, впервые за много лет он купил карандаши, краски и альбом. Когда он принялся за дело, он испытал чувство огромного облегчения и радости. Даже нанесение краски на страницу приводило его в изумление и восторг. Левой рукой он в состоянии был нарисовать несколько простых форм, которые иногда были весьма элегантны, а в другие моменты были всплесками эмоций: гнева, печали, радости. Эти сессии активного воображения продолжались на протяжении почти шести месяцев, и за это время левая рука обнаружила много аспектов давно утраченной и скрытой личности Джека, включая несколько возрастных периодов вплоть до пятнадцати лет. Но самое потрясающее впечатление, которое я получил от рассказов Джека об этом общении – он показывал мне картинки, а затем зачитывал диалоги с разрешения весьма подозрительного леворучного парнишки, – было таково: то, что переживал Джек, было его самым неподдельным Я, личностью за пределами ограничений персоны его адаптированного взрослого эго, тем, кто был способен добраться до столь ранних лет и вновь переживать тот изначальный, первичный уровень инстинктов и архетипов, которые содержат в себе творческую энергию. На этом уровне Джек не был связан раной; здесь травма не искалечила его. Из этого краткого клинического примера видно, как простой порыв может привести психику к обнаружению раны, блокирующей «естественный инстинкт» творчества. В случае Джека это не было таким уж ослабляющим и опустошительным повреждением, которое искалечило бы его во всех областях жизни, но это было ударом, который оставил глубокое впечатление и сделал для него невозможным использование определенной области для выражения его творческого инстинкта. Он стал также символизировать его более общую проблему – быть непосредственно и полностью свободным и творческим и в других областях деятельности, не только в рисовании и живописи.

На своем опыте психотерапии и юнгианского анализа я могу засвидетельствовать, что такого рода Гефестова рана чрезвычайно распространена. На самом деле весьма необычно, если такого рода черты не присутствуют в человеке, приходящем на анализ. Образ Гефеста с его хромотой, историей отвержения со стороны отца и матери, его чувство стыда от того, что он несовершенен в том или ином отношении, ярко отражает переживания множества людей в их индивидуационном процессе.

В Гефесте мы видим изначально маргинализованного творческого бунтаря, рассерженного и обиженного. Это не отвращает его от творчества более мелкого, и в этих своих усилиях он получает поддержку и заботу от некоторых положительных материнских источников – морских нимф Фетиды и Эвриномы в их пещере, «свободном и укрытом пространстве», если использовать прекрасную фразу Доры Кальф о песочнице, которую она создала для своих пациентов. За этой маргинальностью стоит образ отвергающей матери, и именно от нее ему нужно освободиться, чтобы выступить в полную силу в качестве творца. Именно такова была психологическая задача в случае Джека. Его обида на мать была столь глубокой и интенсивной, что он едва мог говорить с ней несколько минут по телефону, не становясь агрессивным и раздражительным, и в тех немногочисленных случаях, когда он навещал ее, он фактически взрывался гневом после нескольких часов в ее присутствии. Но более глубокой задачей было освободиться от ее влияния внутри него самого, поскольку именно здесь находилась настоящая преграда для доступа к его творческому инстинкту. Только после того, как он проделал работу с левой рукой и задействовал свою Гефестову часть в диалоге, его расстроенный и обиженный внутренний ребенок позволил ему отбросить в сторону его глубокое отвращение к матери.

Суть здесь в том, что рана, однажды нанесенная, становится мощным внутренним фактором запрета. Отвергающая Гера становится обитательницей психики, и как таковая она может продолжать наносить удары, с которыми во внешней реальности давно разобрались. По отношению к этому психическому образу человек остается маленьким и похожим на дитя, тогда как материнский комплекс разрастается. Гера возвышается как монстр, угрожая постоянным отвержением и насилием за каждую попытку демонстрации творческих красок.

Я обнаружил еще один сходный клинический пример в случае мужчины, которому было далеко за пятьдесят. Он испытывал оцепенение, когда ему надо было заговорить, и это была рана, нанесенная его творческим возможностям. В результате он страдал от заикания. Если ему удавалось преодолеть свой страх заикания и он мог озвучить свое мнение в свободно текущем обсуждении, то затем он был охвачен самообвинением и наказанием в течение многих часов и даже дней после этого: «Не надо было ему говорить! Что о нем подумают? Правильно ли он сказал? Не был ли его комментарий вызывающим или слишком глупым, или слишком откровенным? Не придется ли ему заплатить ужасную цену за произнесенное вслух?» Таковы были калечащие его тревоги, заполнявшие сознание, если он нарушал правило, наложенное его матерью – не говорить в обществе. Это тревожное имаго матери с грубым и критичным голосом, кричавшее на него в оскорбительном тоне, властвовало над ним на протяжении всей его взрослой жизни. Удивительно то, что по призванию он был поэтом. Здесь было его тихое и защищенное место, словно пещера, где он мог говорить, где его голос высвобождался и где творческие импульсы могли наслаждаться полем действия.

Гефест целостный

Данный текст является ознакомительным фрагментом.