Глава XIX. Сдержанность и притворство выражения

Глава XIX. Сдержанность и притворство выражения

Мимика есть эффект центробежного тока, исходящего из головного и спинного мозга. Если бы каждому волнению и каждому психическому явлению постоянно соответствовали известные мышечные сокращения или расслабления, то было бы весьма легко определить выразительное значение всякого мимического движения, как только под рукою имелись бы опытные данные, необходимые для составления уравнения. При этом условии мы могли бы не только понять смысл выражения, но даже измерить и степень вызывающей его силы. К сожалению, задача не может быть уложена в эти тесные рамки, так как она оказывается гораздо сложнее. В тот момент, когда волнение готово выразиться известным образом посредством той или другой группы мышц лица, туловища или конечностей, оно часто осложняется противодействующими или умеряющими моментами, под влиянием которых мимика испытывает различные модификации и, в конце концов, при одном и том же волнении может оказаться совершенно измененной. Таким образом, мы утверждаем, что мимически весьма редко выражаются простые волнения, и что, вообще говоря, мы имеем перед собою равнодействующую различных и противоположных сил, взаимно уравновешивающих и видоизменяющих одна другую. В этом состоит главное возражение, которое выставляется против физиогномики, в смысле толкования внутреннего человека, и которое послужило поводом для Лафатера написать его первый отрывок – об ошибках, приписываемых физиономисту[91]. Но это было столетие тому назад, когда защитник физиогномики не располагал экспериментальными данными, а также тонкими, строгими, неопровержимыми выводами науки, которые давали бы ему возможность возражать своим противникам с более солидным оружием в руках, проникая в самую сущность дела. Кроме этого затруднения, зависевшего от эпохи, в которую жил Лафатер, он, благодаря своей чувствительной натуре, обыкновенно быстро скользил по поверхности явлений, чтобы насладиться пылом того чувства, какое они ему внушали.

Мы согласны, что физиономист иногда заблуждается; однако, мы твердо убеждены в том, что подобные заблуждения указывают только на недостаток в нем проницательности, но отнюдь не доказывают, что наука, которою он занимается, сама по себе ложная. Построенное на ошибках физиономиста заключение, будто физиономика вообще не заслуживает никакого доверия, было бы равносильно утверждению, что разум – химера, потому что и всякому разумному человеку случается иногда поступать вопреки требованиям разума.

Лафатер и другие, менее известные физиономисты, по отношению к причинам, сбивающим с толку наши суждения о мимике, занимались почти только одним притворством, хотя на самом деле есть, кроме этого, много и других противодействующих факторов. А так как, с другой стороны, физиономисты постоянно смешивали анатомию с мимикой, другими словами, явления стойкие с изменяющимися, то понятно, что они могли только слабо защищаться от нападений своих противников.

Сложные мимические эффекты можно наблюдать у наиболее смышленых и близких к нам по развитию домашних животных. Положим, что собака была несколько раз наказана за то, что вскакивала на стол и хватала поставленное там мясо. Затем ей предлагают вкусный кусок на блюде и ставят его перед нею. Казалось бы, собака должна в этом случае проявить самую простую мимику стремления к еде и к удовольствию; но ведь в то же время она вспоминает и полученные суровые внушения; и вот попеременно она то взглядывает на мясо, виляя хвостом, то бросает на вас вопрошающей и подозрительный взор, время от времени мимика ее прерывается, и она смотрит в пространство, точно она отвлечена и озабочена чем-то посторонним. Такая картина живо представляет выражение удовольствия, возмущенного страхом. И конечно, это не единственный пример, представляемый животными. Я сошлюсь в этом отношении на охотников, которым приходится наблюдать сотни подобных картин, или на тех людей, которые держат у себя смышленую кошку и могут постоянно следить за хитрыми повадками этого домашнего тигра.

У человека простое и откровенное выражение всегда усложняется и видоизменяется актом воли; но и воля, в свою очередь, может испытывать колебания под влиянием какого-нибудь психического и изменчивой природы.

Вот несколько примеров.

Стыдливость, особенно у женщины, которой она более присуща, нежели нам, мужчинам, может видоизменять или даже совершенно скрывать любовное сладострастие. Таким образом, чувство стыдливости открывает нам несколько картин высшей эстетики, где удовольствие то одерживает верх и опрокидывает все преграды, противопоставляемые волей, то стыдливо прячется под покров благородного лицемерия. В других случаях, напротив, желание обмануть товарища наслаждений или понравиться ему может заставить более или менее искусно подделать порывы страстного влечения, которого вовсе не чувствуют.

Иногда также мужество или самолюбие являются как бы укротителями мимики страдания, – и вот на спазмолически сведенном лице блестит насильственная улыбка, или же достигается желанная неподвижность, налагающая узду на самые сильные и непреодолимые мышечные сокращения. В этом отношении я отсыпаю читателя к моей «Физиологии страдания», где целая глава посвящена исследованию некоторых фактов, задерживающих развитие выражений страдания. Ради того, чтобы дополнить предлагаемый эскиз, да позволено мне будет напомнить здесь важнейшие из моих заключений. Самые выдающиеся признаки притворных выражений страдания следующие:

1. Выражение почти всегда преувеличено и непропорционально причинам, вызывающим страдание.

2. Лицо не обнаруживает бледности, а мышечные возмущения имеют перемежающийся характер.

3. Кожа сохраняет свой нормальный цвет.

4. Недостает гармонии в мимике, при этом заметны такие сокращения и расслабления известных мускулов, которых никогда не бывает при настоящем страдании.

5. Пульс ускорен вследствие усиленного напряжения мускулов.

6. Достаточно неожиданного удивления или какого-либо предмета, который обратил бы на себя внимание, для того чтобы вся страдальческая мимика вдруг исчезла.

7. Иногда сквозь слезы, рыдания и самые глубокие вздохи случается заметить блеск мимолетной улыбки, обнаруживающей, быть может, злобную радость, что удалось провести своего ближнего.

8. Мимика почти всегда бывает эксцентрическая, при этом замечается полное отсутствие концентрических форм выражения.

Это аналитическое исследование дает нам, между прочим, метод, с помощью которого можно наблюдать и описывать проявления всех остальных форм мимического лицемерия.

Притворное удовольствие, например, выражается принужденным смехом, глубокими и продолжительными вздохами, вылетающими невпопад и без меры. Притворный гнев сказывается усиленными движениями членов и принужденным сокращением бровей, между тем как губы невольно улыбаются, а глаз смотрит в другую сторону.

Все притворные выражения могут быть сведены к двум типам:

Преувеличение слабого волнения или имитация волнения не существующего.

Ослабление мимического выражения или полное угнетение (скрытие) этого выражения.

Стараясь преувеличить мимику, мы почти всегда хватаем через край и выходим за пределы вероятного. Это упражнение в лицемерии нас утомляет; поэтому, мы часто отдыхаем, и в эти промежутки, сами того не замечая, нередко примешиваем к избранной нами роли мимику диаметрально противоположную.

Так, однажды я видел, как одна женщина при получении наследства от своего брата, билась головою о стену и рыдала, прикидываясь неутешной, а потом вдруг залилась смехом. Точно также, когда выражают напускное религиозное чувство, притворное удивление или сострадание, может случиться, что при этом вырвется внезапно циничный или язвительный смех, или промелькнет смешная гримаса поддразнивания языком.

Преувеличивание выражения, беспорядок в движениях, заметные перемены – вот самые выдающиеся признаки мимики, которая стремится выразить больше, чем сколько чувствуется на самом деле, или уверить в существовании такого волнения, которого совсем нет на лицо.

Есть, впрочем, и другой признак, еще более постоянный, но, вследствие своей тонкости, большей частью ускользающий от внимания заурядных наблюдателей.

Из всех мускулов более всего подчинены нашей воле мускулы туловища и членов; лицевые мышцы уже не так ей повинуются, глазные же – самые независимые из всех. Вот почему в притворном выражении является столько движений руками и ногами, столько сокращений лицевых мускулов, в то время как глаз мужественно сопротивляется лжи или, по крайней мере, поддается ей последним. Вы видите ураган в миниатюре, перед вами целая буря конвульсий; но глаз остается неподвижным и апатичным – и этого достаточно, чтобы обнаружить тайну притворства. Слезы очень редко текут из глаз при напускном страдании, и только разве некоторые женщины, по истине гении лжи, умудряются иной раз проливать настоящие слезы, не испытывая ни малейшей печали. В обыкновенном состоянии, слезные железы не повинуются нашей воле; но, путем длительных упражнений, их тоже удается подчинить себе и приурочить к известному порядку; тогда они начинают выпускать свою драгоценную влагу, как только в этом представится надобность отъявленному лицемеру, желающему обмануть ближнего.

Приучившись с детства выражать то, чего не чувствуешь, можно сделаться великим артистом лицемерия; но и достигшие в этой области первоклассного таланта все-таки постоянно боятся потерпеть неудачу в своем искусстве, так как чувствуют разницу между искренним чувством и разыгрываемой комедией. Отсюда – неудержимая склонность к преувеличиванию, беспрестанное сомнение относительно удовлетворительности своей мимики и потребность усиливать ее криками и словами. Сильная скорбь почти всегда безмолвна, и самое большее, если она сопровождается такими жизненными явлениями, которые можно бы назвать автоматическими, и к которым относятся, например, вздохи и стоны; наоборот, волнения притворные чаще всего бывают красноречивы и сопровождаются большими взрывами болтливости.

Наоборот, если с какой-нибудь целью стараются скрыть волнение, то прибегают к совершенно противоположным приемам.

Прежде всего, является стремление ограничить область мимики, при этом, естественно, начинают с таких мускулов, которые быстрее и легче всего подчиняются нашей воли. Прежде всего, стало быть, приостанавливают движения ног, рук, туловища, шеи. По мере того как возрастает умеряющее действие мозговых полушарий, мимическое поле все более и более суживается, так что прекращаются даже движения мышц рта и щек, пока, наконец, выражение не очутится в границах той последней территории, которая во все времена и на всех языках недаром называлась зеркалом души.

Именно в области глаз происходит решительная битва; они представляют собою последнюю крепость, где выражение сосредоточивает все свои силы и часто остается победителем, хотя бы оно уже покинуло все остальные области мимики. Толпа, которая смотрит на вещи поверхностно, скажет теперь, что волнение прошло, или что его вовсе не было, и скажет это потому, что она видит неподвижность членов и туловища и бесстрастное выражение лица; но более внимательный наблюдатель найдет, что в глазах собраны теперь все силы, рассеянные перед ним на обширном пространстве, и справедливо признает, что в данном случае волнение еще очень сильно, но оно всецело сосредоточено в тесной крепости.

Иногда с помощью лицемерия или героизма (ибо, рассуждая о физиологии известного явления, можно не принимать в соображение нравственной его стороны) удается наложить тормоз на все мимические мышцы туловища и конечностей, но тогда на сцену выступает противоположная мимика. Мы донельзя огорчены и оскорблены, а между тем смеемся и оживленно двигаем пальцами, шеей или ногами. Все наше тело выражает удовлетворение; только один глаз молчит и сопротивляется этой оргии криводушия. Но вот вдруг две крупные слезы катятся по щекам и выдают тайну грустной борьбы, которая только что происходила. Великие живописцы и драматурги умеют воспроизводить все сокровенные красоты этих возвышенных картин; нам же, не причисляющим себя ни к живописцам, ни к актерам, приходится изучать эти усложнения мимики, чтобы иметь возможность лучше ориентироваться в жизни.

Я не раз подмечал, как некоторые дети, казавшиеся сильно углубленными в свои занятия, предавались своим порокам, при чем я следил только за выражением их глаз, которые одни выдавали то, что удавалось скрыть остальным частям тела.

Сосудодвигательные нервы, в свою очередь, почти или совершенно не подчиняются воле. Поэтому, на внезапную красноту или бледность лица также следует обращать большое внимание: та и другая часто невольно выдают известное волнение, хотя бы во всей остальной мимической области и даже в сфере глаза нельзя было открыть ни малейших его следов.

Если во время оживленного разговора в театр или в бальную залу неожиданно войдет лицо, которому отдается предпочтение, то можно сказать, наверное, что в девяноста случаях из ста влюбленная в него женщина внезапно покраснеет или что случается гораздо реже, побледнеет. Ни одним знаком удивления, никакой улыбкой, никаким движением она не приветствовала этого появления, исключая, быть может глаза, который закрылся, или века, которое опустилось, с тем, чтобы скрыть внезапный блеск этого зеркала души; но сосудодвигательные нервы должны были уступить волнению и вызвали краску или бледность лица.

Если при входе в залу возлюбленного мужчины не изменяется цвет лица и не опускаются веки у любимой женщины, то одно из двух: или она его не любит, или уже успела дойти до такого совершенства в лицемерии, что можно усомниться, бьется ли еще сердце в ее груди.

Мужчины с твердою волей и женщины, слишком долго упражнявшиеся в притворстве, вытеснив мимику в последнее ее убежище, т. е. в глаза, иногда одерживают над ней победу даже в этой неприступной крепости, так что внутреннее пламя уже никоим образом не может вырваться наружу. Но когда таким образом закрыты все клапаны мимического выражения, почти всегда случается, что один из членов (нога, рука, палец) внезапно поражается ритмической судорогой и начинает правильно выбивать такт. По большей части ударяют пальцем по какому-нибудь твердому предмету, таким образом, чтобы это производило шум, или же постукивают ногою о землю. Реже наблюдается тяжелое, затрудненное дыхание, которое может даже превратиться в свист.

Явления эти нередко можно проверить в тех случаях, когда стараются скрыть гнев. Последний тем сильнее, чем чаще повторяются ритмичные удары, заменяющие в данном случае обычную экспансивную мимику, особенно если она сопровождается затрудненным дыханием. Кажется, что в этом случае не только в переносном смысле тут ключом кипит закрытый котел, который может ежеминутно лопнуть, но что действительно дело идет о полоненной силе, вырывающейся из своей тюрьмы с бешенством, тем более ярым и стремительным, чем теснее найденный ею выход.

Во всех этих случаях притворства и скрытности дело идет, в сущности, о проявлении мышечной силы или, самое большее, о сопутствующих ему отдельных феноменах, каково, например, проливание слез; но существуют и другие, более глубокие и вместе с тем более темные для нас трансформации силы, при которых явление чисто мимическое переходит в психические, более возвышенные сферы. Не желая выходить из пределов темы, которой посвящено это сочинение, мы должны, однако, исследовать, каким образом означенные явления могут быть связаны с мимикой.

Довольно часто усилие, сделанное с целью скрыть волнение, бывает настолько громадно, что, продлись оно несколько дольше, оно непременно вызвало бы глубокие расстройства в нервных центрах. Сила мимики, не находя себе исхода в мышечной системе, стремится уже в область мысли и создает здесь новые и мощные выразительные формы. Положим, что в залу входит мужчина и любящая его женщина не выкажет никакого волнения; но из молчаливой она вдруг сделается чрезвычайно разговорчивой, а если перед тем она участвовала в разговоре, но равнодушно, то теперь она начнет говорить с воодушевлением; звук ее голоса изменяется и может даже сделаться музыкальным. Чаще всего она забывает предмет разговора, и по какой-то странной, причудливой ассоциации идей принимается болтать о сотне посторонних вещей, не имеющих отношения ни к предмету общего разговора, ни к обществу, в котором она находится. Неожиданные ласки к ребенку, которого она до тех пор не замечала; внезапное восхищение картиной иди мебелью, мимо которой она проходила сто раз без всякого внимания, – вот очень драгоценные и важные признаки, указывающее нам на то, что волнение было очень сильно, но, не имея возможности вылиться в естественное мимическое выражение, оно вторглось в сферу мысли и чувства и вдруг пробудило там необычную и беспорядочную деятельность.

Власти, творящие суд; матери, воспитывающие своих детей; девушки, начинающие любить; женщины, дерзающие оставаться наедине с развратниками; президенты, составляющие министерство, – все вы, отыскивающие на человеческом лице следы виновности или невинности, любви или измены, опасности, самолюбия или ложной скромности, должны изучать самым тщательным образом те факторы, которые умеряют мимику и делают ее изменчивой.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.