Глава 8. Понимание: Мягкий, настойчивый голос разума

Глава 8. Понимание: Мягкий, настойчивый голос разума

Два пути к пониманию

Бертран Рассел, которого цитирует Ричфилд (Richfield, 1954, р. 400), отметил: «Существуют два принципиально разных способа, позволяющих нам познавать вещи… познание через ознакомление и познание через описание». Ричфилд продолжает: «Знание о субъекте может быть независимым от степени знакомства с этим субъектом» (р. 400). Эта двойная дорога к знаниям очевидна в переживании переноса. Когда описание и ознакомление сливаются, клинический эффект становится чрезвычайно сильным.

Проницательный пациент, пребывая в муках заново развивающихся чувств переноса, восклицал: «Я не могу поверить, что я вас так боюсь; просто как своего отца! Это совершенно иррационально, и все же я так чувствую. Меня пугает, что вы будете на меня злиться, и такое же чувство у меня было к профессору Райану. Я читал о переносе в Нью-Йорк Таймс… похоже, что я в конце концов узнаю, как это в действительности. Сейчас я вижу, что у меня были лишь пустые понятия для всего этого, одни только слова… как кружева… есть форма, но нет содержания».

Этот человек пришел к истине, описанной Фрейдом (Freud, 1912а): «Когда все сказано и сделано, никого невозможно погубить в его отсутствие или в его образе» (р. 108). Или, как гласит старая китайская пословица: «Я слышу – и я забываю. Я вижу – и я помню. Я делаю – и я понимаю».

В терапии ознакомление (аффективный инсайт) может привести к описанию, а описание (вербальный инсайт) – к знакомству. Перенос будет предоставлять сознанию информацию, которая ассимилируется и, в свою очередь, стимулирует дальнейшее развитие переноса. Оба эти процесса идут рука об руку. Плохо, когда присутствует только один из них.

«Как правило, врач не может щадить пациента [перенос]… Он должен подвести его к повторному переживанию части его забытой жизни, но, с другой стороны, он должен позаботиться и о том, чтобы пациент сохранял некоторую степень отстраненности, которая позволяет ему, несмотря ни на что, признать: то, что представлялось реальностью, фактически оказывается лишь отражением прошлого» (Freud, 1920а, р. 19).

Последующие комментарии двух пациентов иллюстрируют две разные формы осознания переноса: одну – описательную, другую – через переживание (ознакомление). В каждом случае понимание достигается разными путями.

«Я изучаю вас так, как физики изучают атом. Они бомбардируют его электронами и по углу отклонения траектории электронов могут определить форму атома. Вы – зеркало, и я ловлю то, что от вас отражается. Если я смогу понять, что на этой поверхности является моими искажениями, то все, что останется, – это вы, и тогда я смогу понять, кто я и кто вы, хотя большая часть вас остается таинственной, поскольку вы в основном остаетесь всегда тем же, постоянным… тогда как у меня существует много изменяющихся искажений».

«Я много думал о том, что вы сказали о моем отце… как я хотел скрыть мой дефект, который, как мне казалось, он во мне видел… подобно моему желанию привести сюда Джулию, чтобы вы увидели ее и были поражены ее красотой, это было бы сногсшибательно… почти все равно, что сказать: “Смотри-ка, папа! Смотри, что у меня есть… У меня получилось лучше, чем у тебя!” Это многое мне объясняет… вещи, о которых у меня были только смутные чувства… на грани осознания, но никогда прямо в сознании. Вот почему я всегда искал в женщине особые качества… они компенсировали мое ощущение неполноценности, и я чувствовал себя таким же, как другие мужчины».

У этого второго пациента кристаллизация предсознательно знакомых фантазий о его неполноценности по сравнению с отцом, а также их влияние на соперничество со мной расширили и углубили исследование его отношений как с женщинами, так и с мужчинами. Описание и непосредственное переживание усиливают друг друга. Аффективная включенность в перенос создает реалистическое окно, через которое пациент видит прошлое и настоящее.

Раньше мы указывали на то, что часто терапия обрывается на ранней стадии переноса, который скорее проживается, а не понимается. При этом может наступить улучшение, но возникает очень слабое понимание (если оно возникает вообще) исцеляющего влияния переноса, и путь к дальнейшему развитию оказывается закрытым. Элемент понимания, связанный с языком (со словами) служит для оформления и сохранения смыслов, которые часто оказываются похороненными под эмоциональной тяжестью переноса.

Слова и психотерапевтический диалог

В психоаналитической теории подчеркивается, что главным фактором терапевтических изменений является инсайт, достигаемый с помощью интерпретации переноса. В последние годы своей жизни Фрейд утверждал (1937а): «Нам не следует забывать о том, что аналитические отношения основываются на любви к истине, то есть на признании реальности» (р. 248). В своем конечном виде эта реальность находит выражение в словах: в словесном описании, прояснении и интерпретации. Язык играет роль посредника, символического переходного объекта между привязанностью и индивидуирующими, сепарационными факторами интеграции.

Несмотря на то, что техническими средствами передачи сообщения являются слова, любому серьезному практикующему психотерапевту ясно, что очень многое в процессе коммуникации выходит за доступные языку рамки. Возможные формы психотерапевтического диалога можно условно разделить на три группы, приведенные в таблице 8.1.

Таблица 8.1

Психотерапевтический диалог

Говоря о «вторичном процессе», Фрейд придавал особую важность словам и их способности связывать энергии неуловимого, бессознательного «первичного процесса». Вторичный процесс – это область семиотических знаков и сигналов, язык взаимно согласованных и утвержденных смыслов, связанных с наблюдаемыми фактами или мыслями. Слова придают форму бесформенному бессознательному, а потому несут с собой соблазнительную возможность контролировать и понимать. Или, как сказал один пациент в начале терапии:

«Я жду, когда можно будет использовать слова. Я очень хорошо владею словами. По сути, именно этим я и зарабатываю на жизнь; я очень хорошо говорю. Знаете, слова несли особый смысл в античные времена, да и теперь в современных культах. Они держались в секрете, ибо человек, знавший имена богов, обладал их властью. Произнося слова, можно было вызвать богов и демонов и держать их под контролем. Знание слова наделяет человека огромной властью».

Это иной способ осмысления демонов первичных процессов и вербальных ярлыков – вторичных процессов.

Изящная словесная метафора, найденная терапевтом, позволяет связать эмоциональную энергию посредством вербальных интерпретаций. Это можно видеть на следующем примере:

Ко мне на прием пришла женщина спустя несколько лет после окончания ее лечения. На этот раз она рассказала о внезапном и отчаянном приступе смертельного страха, паники и беспричинной депрессии. Она считала, что эти симптомы были вызваны госпитализацией ее мужа, последовавшей в результате незначительного недомогания, однако сама сила ее реакции, казалось, не соответствовала причине. Я напомнил ей об ужасном и длительном умирании в больнице ее матери, отца и бабушки. Палата ее мужа в клинике была наполнена страхом смерти, который передался и ей самой. На следующем сеансе она сказала, что мое простое замечание помогло ей увидеть эту ситуацию в более широкой перспективе. Моя фраза о том, что «палата была наполнена страхом смерти» многократно приходила ей на ум, расшевелив множество воспоминаний, вызвав длительную печаль и скорбь. Все ее симптомы пропали.

Конечно, многолетний опыт психотерапии сыграл определенную роль в том, что пациентка смогла использовать интерпретативный эффект слов. Однако нас все равно восхищает это свойство слов выражать в сжатом виде смыслы, наподобие того, как это делают сновидения, проецируя вовне кладовую прошлого опыта. Это сочетание «описательного» инсайта и инсайта «через переживание» пациентка приобрела в процессе длительной терапии. Мое замечание достигло правильно названного эмоционального файла (семиотического знака), который, открывшись, повлек за собой необходимое переживание горя и печали.

Переживание печали (о котором мы поговорим позже) включает в себя много элементов, выходящих за границы слова. Существуют элементы, которые можно описать вербально (кто, что, где, когда, как), и наряду с ними имеются телесные элементы, недоступные вербальному описанию: чувственный тон скорбящего человека, слезы, дрожь, мышечные реакции и т. д. Эти элементы говорят и пациенту, и терапевту многое из того, что никогда не достигает уровня вербального описания. Пребывая в состоянии печали, мы, как встретившиеся в лесу двое животных, открыты для того, чтобы без слов понимать язык тела (микродвижений) и чувств.

Понимание и согласие

Использование слов в терапевтических целях, такт, структурирование времени и состояние переноса – все эти факторы крайне важны для появления чувства уверенности, что пациент нас слышит и воспринимает. Такое состояние восприимчивости редко возникает само по себе, без дополнительных усилий.

«Поскольку степень сопротивления постоянно изменяется в процессе лечения… мы должны убедить себя, что в ходе анализа человек будет бесконечное число раз отбрасывать свою критическую установку и снова к ней возвращаться. Если мы встаем перед необходимостью привнесения в сознание пациента некоторого объема неприятного для него бессознательного материала, он становится чрезвычайно критичным. Возможно, раньше он даже понимал и принимал его по существу, но в данный момент создается такое впечатление, что все, что он принимал, куда-то улетучилось. В своих усилиях противоречить любой ценой он может создавать полное впечатление эмоционального имбецила. Но если мы добьемся успеха, помогая ему преодолеть это новое сопротивление, у него восстановится способность к инсайту и к пониманию. Таким образом, его критическая способность не является независимой функцией, которую можно признать как таковую; она является инструментом его эмоциональных установок и управляется его сопротивлением» (Freud, 1917, р. 293).

Сталкиваясь с этим сопротивлением, мы взываем к рациональному, наблюдающему Эго пациента в соответствии с его трансферентным состоянием. Сопротивление является таким же важным фокусом терапии, как и тот материал, который его вызывает. В сопротивлении мы находим элементы конфликта, встроенные в характер человека. Поэтому постепенно мы вместе с упрямыми пациентами начинаем наблюдать, что очень часто они стремятся сказать «нет» прежде, чем сказать «да». Этот первый этап наблюдения (Bibring, 1954) происходит без интерпретаций, без предположений о том, что мы понимаем что-либо, лежащее за наблюдаемым фактом. Действительно, мы не можем продвинуться дальше до тех пор, пока пациент постепенно не увидит то же самое. Когда мы пытаемся обнаружить различные способы говорить «нет» перед тем, как сказать «да», у нас появляется возможность прояснить наши первоначальные наблюдения. Они могут подтвердиться в ходе разговоров в офисе, например, в виде упрямства при обговаривании расписания. Или же наши наблюдения могут найти свое отражение в материале из жизни вне приемной (например, сходное упрямство в отношениях с женой). Со временем, когда терапевт и пациент смогут вместе разобраться в важных событиях прошлого пациента и связать их с настоящим, наступает время интерпретации: «Вы склонны начинать со слова «нет». Поскольку ваша мать так часто сбивала вас с толку и мешала вам действовать самостоятельно, вы больше не полагаетесь на свое желание кому-то довериться, и это проявляется в вашем взаимодействии со мной и вашей женой».

Интерпретация сразу повышает психологическое доверие. Это не материальный процесс, он происходит невидимо, бессознательно. В этом отношении он является чисто гипотетическим и нуждается не только в принятии его пациентом, но и в повторных воплощениях в других областях жизни, как в прошлой, так и в настоящей. Это и есть процесс проработки. Наблюдение и прояснение, которые делает терапевт, направлены главным образом на интеллектуальное понимание, близкое к переживанию, тогда как интерпретация относительно далека от переживания. Интерпретация становится близкой переживанию, когда включает в себя прошлое, настоящее и непосредственные их проявления в переносе. Например: «Вы сейчас испытываете острое желание выбежать из кабинета и тем самым заставить меня почувствовать вину и позаботиться о вас. Точно так же вы убегали от вашей матери и так же уходите из дома, когда чувствуете, что уступаете вашей жене».

Иногда терапевт или пациент дают интерпретации, которые не затрагивают значительной части бессознательного материала, но при этом остаются близкими к переживанию. Эта близость облегчает пациенту принятие интерпретаций. Хотя такие комментарии касаются неосознаваемого материала лишь в гипотетической форме, они более похожи на наблюдения, поскольку пациент понимает их содержание.

В начале терапии молодому человеку приснилось, что у него на левом колене появился треугольник. Треугольник превратился во влагалище, тогда как его правая рука превратилась в пенис и стала проникать во влагалище. Пациент рассказывал этот сон со смехом и сказал: «Я чувствую, словно, начиная эту терапию, я сам себя трахаю!» Это замечание послужило началом дискуссии о его осознанных тревогах, связанных с терапией.

Через несколько месяцев после начала терапии женщине приснился страшный сон о том, как она сидит на своей кровати, стоящей прямо на улице, а кран поднимает боковые стены и фундамент ее дома. Я предположил, что она чувствует, как я подрываю ее защиты, и боится, что у нее еще не появилось адекватной психологической замены. После моих слов она стала рассказывать о своих страхах, связанных с недавними изменениями ее личности. Эти страхи были в значительной мере осознанны и доступны для работы с ними.

Слова как объекты

Пациент, имевший архаическую склонность относиться к словам как к именам богов и демонов, предупредил меня, что эта сила может легко обернуться против него самого. Он заметил, что пользуется словами как своего рода самогипнозом. Чтобы создать целостную систему, объясняющую отсутствие у него интереса к внутренней жизни, он часто использовал интеллектуализацию и сверхлогическое мышление. Он сказал, что должен был предупредить меня заранее о том, что в психотерапевтическом диалоге слова могут оказаться обоюдоострым мечом. Здесь он имел в виду «переходные слова»: слова как объекты, используемые в целях защиты или переноса. В таких случаях мы не можем ориентироваться только на основной смысл слов. Они часто употребляются в более широком контексте.

Ко мне на прием пришел пациент с явными признаками навязчивого невроза, врач по профессии. Он жаловался на состояние унылости, усталости и мировой печали. Было очевидно, что он запутался в своих чувствах, связанных с психологически изжившим себя браком и семейной жизнью. Он часто начинал сеансы с робкого поднятия руки и просил меня ничего не говорить, а только слушать. И тогда он очень красноречиво, подробно, используя сравнения, метафоры и анекдоты, выплескивал на меня свою скорбную повесть. Временами он тоскливо и понимающе улыбался, словно хотел сказать: «Я знаю, доктор Роут, что сильно вас обременяю. Пожалуйста, разделите этот груз со мной». И я всегда это делал. Он покидал кабинет со слабой, тактичной и благодарной улыбкой и привычно опущенными плечами, еле слышно бормоча: «Спасибо».

В работе с этим пациентом главная задача была не в области вербального понимания, хотя я и отмечал употребляемые им слова и смысл, который они в себе несли. Задача состояла в создании безопасного и надежного психологического контейнера для переполняющей его тревожной беспомощности и печали, то есть «заботливого окружения», где бы он мог разделить со мной ношу, готовую раздавить его. Слова – это объекты, частицы боли; и основным смыслом этого психотерапевтического диалога была его просьба нести их вместе с ним.

Слова в сновидениях и семейные кодовые слова

Главным механизмом сновидения является процесс сгущения, концентрации множества значений в одном символе. В процессе анализа символ раскрывается совершенно неожиданным образом. В психотерапии роль такого конденсата выполняют некоторые слова. Часто это случается непроизвольно, но тем не менее они становятся значимыми для пациента.

Например, я заметил пациенту, что в семье довольно «несерьезно» относились к его детским болезням. Слово «несерьезно» постепенно все более конкретизировалось. Его отношение к сестре было несерьезным и показывало, что он не испытывал к ней теплых чувств, вел себя, словно мачо, никогда не чувствуя волнения. «Несерьезно» он принял сторону матери против своего отца, который был кем угодно, только не легкомысленным человеком. Быть более серьезным означало сближение с отцом, к которому он стремился, но это стремление отдаляло его от матери и приводило к поражению в эдиповой борьбе за ее благосклонность. «Несерьезно» означало одну сторону его отношения к работе, а «серьезно» – другую, которая воплощала отношение к работе его братьев.

Слово «несерьезно» выполняло приблизительно такую же роль, которую выполняют сгущенные символы в первичных процессах работы сновидения. Оно было подобием стрелки на путях узловой станции, от которой поезд Эго может направиться в разных направлениях. Такие кодовые слова накапливаются и создают особый словарь терапевта и пациента. Никакой отдельно взятый терапевтический сеанс не сможет объяснить стороннему наблюдателю все возможные скрытые значения простых слов, главный смысл которых знают только участники терапевтического диалога.

В эссе под названием «Новые слова» Джордж Оруэлл рассуждает об использовании слов для понимания «внутренней жизни». Он говорит о недостатках слов в описании и объяснении внутренних переживаний, таких же сложных и ускользающих, как переживания в сновидениях. Великие писатели обходят эту проблему, создавая ощущение «внутренней жизни» с помощью самых разных литературных приемов, то есть разрешая проблему обходными путями. Оруэлл предложил создавать новые слова для описания внутренней жизни, но эта идея показалась непрактичной, поскольку такой словарь может быть создан только на основе общих, сходных переживаний. Оруэлл цитирует Сэмюэля Батлера: «Лучшее искусство [то есть самая совершенная мысль в переносе] должно передаваться переживанием от одного человека к другому» (р. 12). Оруэлл считал, что наилучшей моделью для создания новых слов является семья.

«В каждой большой семье есть несколько слов, характерных именно для нее, – слов, которые были в ней созданы и обладают смыслом, который нельзя найти в словаре. Так, например, кто-то из членов семьи говорит: господин Смит – это такой-то человек, используя некоторые самодельные слова, и другие прекрасно это понимают. Именно общий опыт и общее восприятие позволяют семье изобретать такие слова. Конечно же, без этого общего восприятия слова не будут иметь смысла. Если вы у меня спрашиваете: “На что похож запах бергамота?” – я отвечаю: “В чем-то похож на запах вербены”, и, поскольку вы знаете запах вербены, вы немного приблизитесь к моему пониманию. Таким образом, метод изобретения слов – это метод аналогии, основанный на безошибочном общем знании» (1940, p. 9).

Коммуникативный процесс, характерный для длительной интенсивной психотерапии, очень похож на описанный Оруэллом процесс создания внутрисемейного языка. Значение определяется общим восприятием: интеллектуальным, эмоциональным, физическим и связанным с символическими образами и временем. Чтобы добиться этой общности языка, требуется очень много времени, так как этот процесс протекает медленно и понимание возникает постепенно. Понимание может оказаться «завязанным» на слове, фразе, звуке или эмоции, которые воспроизводились многократно, разными способами с едва различающимся смыслом. Двое людей находятся в процессе изучения языка, который в зависимости от уровня осознания является иностранным для одного из них или для обоих.

За границами словесных значений

В психотерапии происходят значимые трансферентные взаимодействия, слова для которых создаются не сразу, а некие элементы которых, возможно, никогда не поднимутся до вербального уровня. Многие элементы довербального, доэдипова переноса в процессе лечения скорее просто теоретизируются, чем концептуализируются в вербальной форме. Другие элементы оказываются ближе к открытому выражению, хотя преимущественно на невербальном уровне. Так, например, Питер Блос (Blos, 1984), рассуждая об отношениях отцов и детей, сказал:

«Остаточное переживание доэдиповой привязанности сына к отцу по истечении подросткового возраста практически сходит на нет под воздействием сильного вытеснения. Это детское переживание, выходя на поверхность в процессе анализа, обычно не находит точных слов для своего выражения. Оно выражается скорее через аффективно-моторные каналы, такие, как не поддающиеся контролю слезы и рыдания, в то время как пациент испытывает муки от переполняющего его чувства любви и потери диадического отца. Мужчина в возрасте около шестидесяти лет в такой момент воскликнул, весь в слезах: “Почему я так любил своего отца, в конце концов у меня же была мать!”» (р. 318).

Похожим образом один из моих пациентов, мужчина, которому было уже под сорок, взял своих сыновей на выставку бойскаутов. Когда он стал рассказывать мне о скаут-мастерах и скаутах, он внезапно и неожиданно для самого себя вдруг разразился рыданиями. Обычно он себя хорошо контролировал, был обсессивным и крайне рациональным человеком. Ему вспомнился его собственный бойскаутский возраст и отношения с отцом; это были вытесненные и подавленные воспоминания. Ему в голову пришла мысль. Возможно, его отец, ригидный и не проявляющий внешних эмоций человек, который никогда не демонстрировал ему своей любви, нашел возможность показать эту любовь через поступки. Пациент говорил: «В процессе терапии я почувствовал, как словно из-под земли возникло все плохое, весь ужас… Я не представлял себе, что там была и любовь… стало значительно больнее, но в то же время и приятно, и я не понимаю своих чувств… но вместе с тем я вижу, что они все-таки есть».

Говоря о пациентах с серьезными расстройствами, проблемы которых выходят за рамки невротического конфликта, Балинт (Balint, 1968) подчеркивал, что регрессивный перенос сдвигается на такой уровень, где переживание пациента нельзя описать вербально. Этот уровень он назвал «базовым дефектом». Он выступает против немедленного «структурирования» этого материала. Вместо этого он предлагает дать пациенту возможность его пережить, а затем уже пытаться оформить возникшее переживание в словах и интерпретациях.

«Цель заключается в том, что пациент должен найти себя, принять себя и быть с собой в ладу, зная при этом, что у него есть шрам, базовый дефект, который нельзя “ликвидировать” путем анализа. Более того, ему следует дать возможность открыть свой собственный путь к миру объектов, а не показывать ему “правильный”, давая какую-нибудь глубинную или правильную интерпретацию… Кроме того, чтобы служить для пациента объектом, “признающим потребности” и, возможно, даже “удовлетворяющим потребности”, аналитик должен быть также объектом, «понимающим потребности» и способным при этом донести свое понимание пациенту» (р. 180–181).

В данном случае особое впечатление производит то, что Балинт, чьей сильной стороной являлась способность переносить состояния глубочайшей регрессии, отнюдь не ратует за эмоционально-коррекционную работу с пациентом. Недостаточно просто выдерживать перенос и обеспечивать для пациента обстановку заботы и принятия. Для того чтобы пациент смог получить от этого пользу, необходима вербальная организация переживаний.

Возьмем, например, пациента с сепарационными тревогами и большой чувствительностью к потерям. После многих лет лечения стало ясно, что такая ранимость прочно основывается на постоянно присутствующем и не уменьшающемся чувстве безымянного ужаса. После того как были исследованы всевозможные обстоятельства, где такая чувствительность приводила к иррациональному уходу в себя или шизоидному поведению, мы с пациентом очертили область его уязвимости. Я назвал ее «психологической травмой колена». Человек с поврежденным коленом может совершать разные движения, однако некоторые из них ему следует делать аккуратно, соблюдая необходимые меры предосторожности, а ряд движений нельзя совершать ни при каких обстоятельствах. Осознание рамок существующих возможностей наряду с пониманием их источника и причин, а также с ощущением безопасности, появившимся в ходе нашего совместного исследования, позволили пациенту войти в соприкосновение с теми сторонами жизни, которых он раньше избегал. Однако без такого вербализованного понимания пациент сохранил бы свою уязвимость перед лицом непонятного, безымянного и, что хуже всего, непредсказуемого ужаса. Понимание на вербальном уровне важно, даже если работа происходит в невербализуемой сфере.

Когнитивные стили и чувство реальности

Гартманн (Hartmann, 1964) создал концептуальные инструменты для определения тех бесконфликтных областей Эго, которые участвуют в инсайте. Нельзя сказать, что наши знания и способы познания целиком определяются природой наших конфликтов, защит и вытеснения. В основном наш стиль познания зависит от врожденного интеллекта и когнитивных способностей.

Интеллект – это сложная совокупность умственных способностей, и люди могут различаться по тому, какими из этих способностей они обладают. Мы замечаем, как некоторые пациенты чрезвычайно быстро продвигаются в своем интуитивном самопознании, улавливая эмоциональные паттерны. Другие пациенты могут медленно и упорно собирать данные и гипотезы до тех пор, пока им не станут совершенно понятны силы, оказывающие на них решающее воздействие. Работая со сновидениями, отдельные пациенты совершенно не воспринимают их содержание, зато очень остро осознают дневные остатки, стимулировавшие этот сон. Другие пациенты удивительно глубоко проникают в содержание сновидений. Блестящие лингвистические способности часто приходят им на помощь в раскрытии метафорического смысла сновидения. Им понятны замысловатая игра слов и каламбуры, присущие сновидениям. Другие пациенты слепы к метафорам, но очень точно ощущают эмоциональную подоплеку сновидения. Разные стили мышления приводят к разным путям получения инсайта. Терапевт должен учитывать различие когнитивных стилей. Каждый пациент должен быть свободен в выборе своего собственного пути, и совершенно не следует указывать один-единственный путь, ведущий в Рим.

Однако когнитивных способностей может быть явно недостаточно, чтобы сохранить чувство реальности перед лицом неразрешенного конфликта. Проверка реальности и чувство реальности – это проблема не только психотиков и пограничных личностей. Когда значимые в раннем детстве люди признают факты и достижения в жизни ребенка, они тем самым ставят на них печать реальности. Человек чувствует реальность своих достижений, если их принимают всерьез важные и любимые им люди.

Молодая и талантливая женщина всегда чувствовала, что ее успехи в школе и колледже были посредственными и незначительными. В процессе терапии ее постоянно одолевали сомнения относительно ценности ее неординарных академических и профессиональных достижений. Она очень удивилась и пришла в замешательство, услышав, что я считаю ее достижения замечательными. Стало очевидно, что она не могла признать свою одаренность и талант, пока я ей прямо об этом не сказал. Такое признание наложило печать одобрения и создало чувство того, что это действительно существует и реалистически воспринимается человеком, находящимся вне области ее личной фантазии. Чрезмерная важность, которую она придала моей оценке, пробудила потребность в признаниях, которых она никогда не получала от своей матери. Ее мать отдавала предпочтение ее увлекавшемуся спортом брату и менее интеллектуально одаренной сестре и постоянно игнорировала все, чего добивалась моя пациентка. Используя обретенное в переносе понимание, она начала внутреннюю борьбу интеллектуального понимания реальности с отложенным аффективным ее пониманием. Бессознательно она по-прежнему ожидала материнского восхищения ее достижениями и их одобрения. Такой инсайт не привел к разрешению ее проблемы, но поставил перед ней сознательную задачу. Эта борьба требовала дальнейшей проработки.

Установление равновесия между пониманием и неоформленным переживанием

Хотя мы делаем акцент на важности рационального понимания событий, полезно (и реалистично) напомнить, что и пациенту, и психотерапевту необходимо также, чтобы терапия оставляла возможности и для развития иррациональных (бессознательных) переживаний. Мы очень надеемся на то, что пациент будет воздерживаться от оценок и суждений и позволит выйти на поверхность иррациональным желаниям, фантазиям и мыслям. Таким образом, он колеблется между регрессивными состояниями и стремлением к самонаблюдению и высказыванию суждений. Каждый пациент находит для себя приемлемую степень такого колебания и оптимальное равновесие между этими полюсами. Задача терапевта также не сводится к простому словесному формулированию. Терапевт должен «отдаться на волю своей собственной бессознательной умственной деятельности и пребывать в состоянии равномерно распределенного внимания… и таким образом улавливать различные движения бессознательного пациента» (Freud, 1922, р. 239). Фрейд предостерегал против исключительного увлечения интеллектуальными формулировками в терапевтическом процессе:

«Неправильно, когда клинический случай начинает подвергаться научной обработке еще до того, как закончится лечение, когда заранее описывается его структура, прогнозируется его дальнейшая динамика и периодически дается картина его текущего состояния. Те случаи, в которых изначально усматривались научные задачи и лечение которых строилось соответствующим образом, обычно не заканчивались успехом; наилучшие же результаты достигаются там, где позволяешь процессу идти как бы своим ходом, без следования какой-то конкретной цели, когда удивляешься каждому повороту в ходе лечения и встречаешь все перипетии лечения незашоренным взором, свободным от всяких предубежденностей» (Freud, 1912, p. 14).

Ясно, что не существует никаких заранее заготовленных рецептов, как проводить терапию. Процесс терапии может развиваться очень по-разному в зависимости от многих обстоятельств, включая характер и способности терапевта и пациента, а также суть клинической проблемы, с которой приходится сталкиваться. Ференци, один из ведущих терапевтов начала ХХ века, наиболее емко и сжато выразил сущность этого процесса:

«Постепенно становится ясно, насколько сложна психическая работа аналитика. Он должен пропустить свободные ассоциации пациента через себя; вместе с тем он может позволить своей фантазии поиграть с этим ассоциативным материалом; иногда он сравнивает новые появляющиеся связи с прежними результатами анализа, даже на мгновение не оставляя без учета и критики собственные субъективные установки.

Формально можно, пожалуй, говорить о постоянном чередовании вчувствования, самонаблюдения и вынесения суждений. Время от времени последнее проявляется совершенно спонтанно в форме сигнала, который, разумеется, вначале оценивается просто как таковой; и только на основе последующих доказательств можно решиться наконец на интерпретацию» (1928, р. 96).

Описание Ференци переходов между основными состояниями терапевтического познания – эмпатией, наблюдением и суждениями, ведущими к интерпретации, – отражает интегративный подход к терапевтическому процессу, а значит, позволяет перейти к следующей обсуждаемой нами теме – интеграции. Непрерывный, продолжающийся процесс понимания приводит к интеграции.

Чтобы подвести краткий итог этой главы, посвященной пониманию и всем препятствиям и вызовам со стороны бессознательного, которые оно встречает у себя на пути, я хочу обратиться к творчеству писателя Итало Кальвино:

«Только определенная прозаическая основательность может породить творчество. Фантазия – как варенье. Вы должны намазать ее на толстый кусок хлеба. Если этого не сделать, она останется бесформенной, как варенье, и вам не удастся ничего из нее извлечь» (Vidal, 1985, p. 3–10).

Данный текст является ознакомительным фрагментом.