Литература, затрагиващая материнскую разрушительность

Литература, затрагиващая материнскую разрушительность

Для документального подтверждения феномена «диссоциации», мы выделим три момента: 1) явный уход от возложения ответственности на мать или родителей; 2) расхождения между фактами и теориями; 3) признание в той или иной степени непосредственного воздействия характера и поведения матери на судьбу ее ребенка.

Непринятие материнской разрушительности.

Я бы не хотел, чтобы «избегание» и даже «неприятие» показались осуждающими словами, за которыми скрывается недоверие к мотивам исследователей. Несомненно, клиницист или теоретик могут обнародовать свое мнение о развитии личности, которое не постулирует материнскую патогенность, без того, чтобы их обвинили в подавлении этой идеи. Я не обращаюсь к работам, где описываются не относящиеся к сфере материнско-детских отношений факторы, и которые, по замыслу или при подведении итогов, не продемонстрировали избегающих намерений. Существует большое количество исследований, в которых проявляются очевидные установки авторов, доказывающих ошибочность мнения о материнской разрушительности или о ее значимости. Некоторые авторы недвусмысленно заявляют, что их данные «освобождают» родителей от ответственности за нарушения поведения у их детей.

Термин конституциональный традиционно служил «приютом для невежества» (243) и сегодня практически утратил свое значение в свете знаний о способности окружающей плод среды изменять то, что было заложено в генах, и о восприимчивости новорожденного к человеческому окружению. Anna Freud (198), например, утверждает: «Попытка возложить вину за младенческие неврозы на недостатки матери … является не более чем поспешным и обманчивым обобщением», и далее заявляет: «Я твердо убеждена в существовании конституциональных различий между младенцами. Мать не несет ответственности за невроз ребенка, даже если в отдельных случаях она и является причиной «хаотичного» развития».

Теория инстинктов допускает классическую «увертку» от материнской разрушительности. Едва ли нужно говорить о том, что теории множественных специфических инстинктов и их компонентов, инстинкта либидо и инстинкта смерти, или первородного инстинкта агрессии, никак не учитывают неосознанную мотивацию. Однако часто она подразумевается клиническим опытом автора, и только приверженность определенной концепции не позволяет ему говорить о ней в теоретических интерпретациях.

Основным примером этой двойственной тенденции служит Freud. Он взял назад заявление о том, что Эдипов комплекс является ядром невроза, после того как увидел продолжительные фиксации в личности женщины, вызванные ее до-эдиповой привязанностью к своей матери. Он заявил, что зародышем более поздней паранойи у женщин является «удивительный, но в то же время обычный, страх быть убитой своей матерью» и что «невозможно сказать, как часто этот ужас перед матерью лишает ребенка спокойствия из-за неосознанных враждебных импульсов со стороны той, которую он боготворит». Почти дойдя до того, чтобы обнаружить связь, он направляется совсем в другую сторону: страх и ненависть к матери являются проявлениями одной из универсальных характеристик инфантильной сексуальности – амбивалентности, и незрелости его мозга, но одновременно и реакциями на ограничения, насаждаемыми матерью в процессе воспитания (244). Он отрицал идею о родительском обольщении в возникновении эдипова комплекса, которая была предложена ему Ferenczi; он заявил, что строгость суперэго не связана с родительским воспитанием, он отверг вероятность внешнего происхождения боязни кастрации у лиц мужского пола, сделал предположение о ее филогенетическом источнике и сказал: «Важно, что опасность угрожает извне». Фрейд рассматривал боязнь кастрации у женщин как нечто «эквивалентное» тому, что существует у мужчин, а «зависть к пенису» как явившуюся результатом не более чем осознания анатомических различий между полами; он отрицал первичность страха смерти и наличие подсознательного знания о смерти (хотя и писал о символах смерти в сновидениях).

Интересно, до каких пределов «танатофобия» Фрейда влияла на движение его мысли в направлении к теории инстинктов и от признания родительской ответственности. Fine (246) указывает, что в своем самоанализе Фрейд не смог открыть младенческую враждебность по отношению к матери и отвержение младенца матерью. Он приписывает свои собственные конфликты с родителями биологическому фактору, своим инстинктивным импульсам. Его биологическая ориентация, с одной стороны, имеет корни в желании реабилитировать своих родителей, в особенности, мать. В 1896 году он страдал от эмоциональной депрессии, одной из причин которой были его взаимоотношения с матерью (как обнаружил самоанализ). Сновидение прояснило ему двусмысленность образа матери, подобную двусмысленность ему пришлось испытать и с женой: дарительница жизни и питания, но в тоже время орудие неумолимой смерти, приглашающая к любви и удовольствию, но одновременно запрещающая и карающая за их.

Если признать существование связи между комплексом смерти у Фрейда и его восприятием и мышлением, то можно сделать следующий вывод: огромная теоретическая конструкция может опираться на защиту одного человека, направленную против признания разрушительного воздействия собственной матери.

В случае с М. Klein отсутствуют биографические данные, позволяющие увидеть аналогичную связь, но зато имеется замечательный пример противоречивости: младенец страшится уничтожения и садистического увечья, его «материнское» суперэго обладает крайней жестокостью, тем не менее, мать абсолютно ни в чем не виновата. Это – первоначальная позиция Klein, и насколько она уязвима, продемонстрировано самой Кляйн в более поздних работах. В эссе «Наш взрослый мир и его младенческие корни» уже нет разделения между механизмом проекции-интроекции, появление которого было спровоцировано инстинктом смерти, и непосредственной ответной реакцией ребенка на свою реальную мать. Klein утверждает, что новорожденный испытывает тревогу преследования и во время процесса рождения, и во время привыкания в постнатальном периоде к условиям окружающего мира, потому что он ощущает любой дискомфорт как проявление враждебной силы. Первые несколько месяцев мать для ребенка олицетворяет весь внешний мир и, таким образом, от нее исходит как хорошее, так и плохое. Корни способности к любви и чувства преследования уходят в самые ранние психические процессы младенца и в первую очередь сфокусированы на матери. Деструктивные импульсы младенца, а также все, что им сопутствует (негодование из-за фрустрации, ненависть, неспособность смириться и зависть к матери), пробуждают тревогу преследования. Затем Klein замечает, что внутренняя агрессивность непременно будет увеличиваться под действием неблагоприятных внешних условий, и, наоборот, смягчаться благодаря любви и пониманию, которые получает ребенок. Эго существует и прогрессирует с момента рождения, перед ним стоит задача защитить себя от тревоги, разбуженной внутренней борьбой и внешним влиянием. Строится внутренний мир, который частично является отражением внешнего мира. Станет ли хороший объект значимой частью личности ребенка, во многом зависит от любящего отношения матери. Ребенок должен разделять любящий и опасный объекты, благодаря чему таким образом, он отделяет любовь от ненависти. Самосохранение младенца зависит от его веры в хорошую мать. Разделив два аспекта и примкнув к хорошему, он сохраняет свою веру в хороший объект и его способность любить, а это является необходимым условием, чтобы остаться в живых. Если у него не останется хотя бы доли этого чувства, он окажется лицом к лицу с полностью враждебным миром, которого он страшится, который может его уничтожить. Некоторые младенцы умирают потому, что они не смогли развить веру и любовь к своей матери.

Примером работы, явно направленной на то, чтобы «защитить» родителей, служит книга Bergler «Родители не виновны в неврозах своих детей!» (248). Эта книга написана, чтобы «освободить родителей от позорного столба страха перед своими детьми и за них». Bergler заявляет, что нет прямой связи между действиями родителей и последующим состоянием эмоционального здоровья ребенка. Родители должны прекратить винить себя за недостатки своих детей и их неудачливость. Настоящим злым роком для ребенка является неизбежное развитие внутренних тенденций к саморазрушению (мазохизм), фактор, который находится вне сферы влияния родителей. Для родителей и воспитателей важно понять, что решающей силой является совершенствование подсознательных детских фантазий, в то время как фактор наследственности и окружение ребенка играют только незначительную роль. «Если бы дети в действительности отражали благожелательность или жестокость родительского поведения», говорит Bergler, – «то легко можно было бы предвидеть конечный продукт воспитательного процесса». Однако, у любящих родителей не всегда бывают гармоничные дети, в то время как жестокие родители часто воспитывают именно такое потомство, а дети, выросшие в одной и той же семье, по-разному реагируют на жизненные ситуации. Более того, обнаруживается, что уровень правонарушений среди несовершеннолетних в некоторых благополучных жилых районах выше, чем в трущобах[11].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.